6 апреля.

По дороге домой Настя спрашивала себя, что ей нужно сделать. Решение лежало на поверхности, точнее бугрилось прыщом на плече.

Настя забежала в аптеку. Она взяла кучу пластырей и бинтов, и подошла к стойке с антибактериальными препаратами, препаратами азелаиновой кислоты и ретиноидами. Что брать она точно не знала, благо, в школьном возрасте проблема с прыщами миновала её стороной. В конце концов, скучающая продавщица расхвалила Насте дифферин, и та купила его и вышла на улицу.

Дома Настя столкнулась с братом. Андрей как раз заканчивал обед. Он жевал бутерброд перед монитором и жирными пальцами набирал статью. Облизывал пальцы, стучал по клавишам, брал бутерброд и снова облизывал пальцы.

— На сегодня все ? — спросила Настя.

— Если бы,— ответил Андрей. — сегодня у меня еще до хрена дел. Вот объясни, почему некоторые люди планируют свадьбы во вторник ? Это ладно, но устраивать пьянку по этому случаю во вторник, когда полно работы, когда к нам с визитом приезжают губернаторы из соседних областей, когда дети устраивают мордобой прямо у ворот школы… и еще это чертово убийство. У меня просто нет слов !

— Хочешь сказать, кто-то из твоей газеты женится ?

— Помощник главного и новенькая журналистка. Серьезно,— Андрей даже отвлекся от монитора, размять пальцы и довести мысль до конца,— не знаю, кто к кому первый в штаны залез. Одно могу сказать — они время выбрали как специально ! Столько работы, а половина штата сейчас пьет.

Андрей взглянул на часы и добавил,— уже, наверное, пьяные все. С утра ведь пьют.

— А моего братишку не пригласили,— сказала Настя и обняла Андрея за плечи. Тот чмокнул сестру в щеку и повернулся к монитору.

— Знаешь, не в этом дело. Просто обидно, что мне до завтра нужно подготовить три статьи, в то время как моим дорогим коллегам нужно только одно — протрезветь и хотя бы придти на работу.

Настя сходила в кухню за пепельницей и сигаретами. Она присела рядом с братом и стала смотреть на него, как он, закусив губу, стучит по клавишам, выдавая страницы текста, который она потом сможет прочитать в газете.

Когда-то давно просила почитать статью до публикации, на что братишка отговорился — тем, что не готово, не редактировано, недостаточно профессионально. С тех пор она так никогда больше не попросила снова. И еще, они никогда не обсуждали его работы.

— А ведь у меня сегодня свиданье. — вздохнул Андрей и в показном изнеможении положил голову на ладонь,— как же все успеть ?

Настя чуть было не спросила «а как её зовут ?». Она до сих пор точно не знала, как правильно характеризовать трансов, как мужчин или женщин. Дальше вопроса « а является ли гомосексуалистом парень, занимающийся сексом с трансами» её любопытство не заходило. Так что Настя сформулировала так,-

— Как зовут ? Сколько лет ? (чуть было не ляпнула «симпатичная ?») Что со внешностью ?

— Зовут Наташа. Двадцать четыре года. Очень миленькая, просто очень. Курс гормонотерапии уже прошла, говорит, что готовится к операции. Как я понял, сейчас она копит.

После этих слов у Насти отпали все вопросы, очередная подруга Андрея — транссексуал.

— Возможно, приду завтра,— сказал братишка и оторвался от монитора, чтобы взять сестру за подбородок и посмотреть ей в глаза,— сегодня тебя ведь не будут мучить кошмары ? Скажи честно, если надо, я останусь.

Глаза его молили о том, чтобы она сказала,— нет, не надо,— и девушка так и сделала. Андрей отпустил её и вернулся за монитор. Они немного поговорили о длинных Настиных выходных и о том, чем бы ей занять себя. Потом Андрей ушел, а Настя улеглась перед телевизором. Она затянулась сигаретой, укуталась с ногами в плед, положила голову на подлокотник и закрыла глаза. Звук убавила до того уровня, когда он не раздражает, как колыбельная — убаюкивает и погружает в сон.

Настя лежала с закрытыми глазами, но не спала. Ей виделись картины, которые когда-то показывал ей дядя Вася. Это не был тест Роршаха, наоборот, обычные картины, пейзажи, в том числе урбанистические, с людьми на них. Кто-то просто стоял, кто-то двигался, отчего силуэт становился слегка размытым. Настя не очень понимала, зачем это все.

Тогда было воскресенья, время после обеда. Девушка видела в окно, как больные цепочкой несли ведра с остатками борща и гречневой каши обратно в столовую. Зашла медсестра и попросила Настю зайти в кабинет к Василию Владимировичу. Обычно дядя Вася редко задерживался в больнице на выходные, в этот раз так сложилось, и он звал Настю.

— Сегодня я хотел провести тест Маркерта, а потом подумал — ну их, эти фигурки. Ты пройдешь его завтра. А сейчас просто расслабься. Давай поговорим о твоем будущем, о том, кем ты видишь себя. А еще лучше — давай посмотрим слайды.

Безобидное это времяпрепровождение — слайды. У Василия Владимировича на это было свое мнение, авторитетное. Он надеялся по реакции Насти узнать что-то новое о её психике.

Первый слайд — самая обычная поляна, заросшая травой, а по ней идет девушка.

— Что ты думаешь ? — спросил дядя Вася.

— Фотография.— сказала Настя и пожала плечами,— а что тут еще думать ? Девушка гуляет, раз у неё нет корзины. Да, она просто гуляет.

Дальше шли еще фотографии природы, потом — города. И, что странно, густо застроенные пейзажи, с домами, улицами, десятками прохожих вызывали у Насти затаенную тревогу. Дядя Вася не заметил этого, так как Настя сдерживалась, как могла. Она не повела бровью, не закусила губу, не начала грызть ногти, она просто со скрытой меланхолией изучала картинки.

Настя вздрогнула лишь раз — когда увидела мужчину (большого, сильного, напоминающего Сергея), обнимающего хрупкую девушку. В простом объятии за талию ей показалась боль, как будто мужчина пытается раздавить девчонку ручищами. Поцелуй ? Он просто закрывает губами рот, дабы не дать ей закричать, позвать на помощь.

Мысли вихрем пронеслись в голове Насти, а потом на её лицо вернулось обычное, скучающее выражение. Грустное выражение тяжести скуки и меланхолии.

Доктор не узнал ничего нового, зато утвердился в мысли, что у Насти гоминофобия. Правда, по картинкам и редкому общению он даже представить не мог масштабы расстройства.

Настя поправила плед, затушила одну и прикурила другую сигарету. Картинка с пейзажем крыш сменилась той самой, называемой «влюбленные». Забавно, Настя видела в ней все что угодно, начиная от неприкрытого насилия, не видела только любви.

— Девушка прогибается под силой мужчины,— подумала Настя,— Лицо скрыто, чтобы мы не видели страдания. Она прогибается, а что это, как не подчинение. А подчинение — разве это не унижение ? Точнее, унижение как способ подчинения. Если не получается словами, подчиняют руками и ногами. Такой вот способ показать свое превосходство. Скотское превосходство.

— Правильно,— прошептал внутренний голос,— правильно мыслишь, родная. Вот что из себя представляет их влюбленность — подчинение, грубое мужское подчинение. А разве с тобой было не так ? Разве не за Сергеем была инициатива — вся инициатива ? Сперва он подчинил тебя морально, а потом ему стало мало.

— Влюбленность проходит и разбивается о серые будни,— вздохнула Настя и попыталась ощутить ностальгию по былым временам, когда они с Сергеем делали вид, что счастливы. Она почти физическим усилием выдавливала из себя эти чувства, но ничего, кроме глухой ярости при виде лица своего бывшего мужа не ощущала. А еще страх, но она к нему привыкла и даже не заметила, как засосало под ложечкой.

— То, что было с тобой в подвале, ты зовешь серыми буднями ? — съехидничал внутренний голос,— А по-моему, серые будни — это когда в восемь утра на работу, в пять — домой, приготовить ужин, постирать белье, поиграть с детьми, а вечер посвятить просмотру передачи с Дибровым. Знаешь, в слепом убеждении себя, что ты сама смогла бы унести три миллиона, если бы только попала туда, но, поскольку у тебя нет времени на такие мелочи, ты туда и не едешь.

— Родная, поверь мне, со всеми твоими тараканами в голове что-что, а серые будни тебе точно не грозят !

На немую мольбу Насти «заткнись !», внутренний голос умолк, затем лишь, чтобы через несколько секунд продолжить,-

— То, что было с тобой в подвале иначе, как феерией, не назовешь. — Настя показалось, что будь у внутреннего голоса рот, он бы скривился в злой усмешке,— Такой темно-красной феерией. И если ты думаешь, что влюбленность заканчивается серыми буднями, вспомни эту феерию.

Настя открыла глаза. Воспоминания, проклятые воспоминания всколыхнули её, и она бросилась на кухню выпить воды. Руки дрожали, пока она нацеживала воду из фильтра в кружку. Потом стало легче.

На секунду её захотелось тепла — вполне нормальное желание прижаться к кому-то, к чему-то, чтобы прекратить нервическую дрожь в руках. Брата не было, прижаться было не к кому, и она бегом бросилась в ванную и открыла горячую воду.

Шум заглушил всю язвительность внутреннего голоса, Настя легла в ванне, прижала колени к груди и стала дышать быстро-быстро, а потом медленно, несколькими глубокими вдохами наполняя легкие.

Теплая вода текла между пальцев ног, поднимаясь все выше. Насте стало спокойно, и она добавила горячей, чтобы согреться. Вместе с успокоением к ней пришло возбуждение. По телу гурьбой побежали мурашки, забилось сердце. Рука непроизвольно потянулась к шлангу душа. Настя задышала еще сильнее, одной рукой обхватила лейку и направила струи воды себе на клитор, а другой сжала бордюр ванны.

Ей вспомнилась колючая проволока. Вспомнилось, как она обматывала шею мужа, как царапалась в кровь об острые шипы, как с остервенением стягивала проволоку, не замечая конвульсий жертвы и даже подстраиваясь под них.

Настя полностью расслабилась. Удовольствие накатывало на неё волнами, накрывало с ног до головы. Она закусила губу и опрокинулась спиной на бордюр.

В мыслях девушка все так же стягивала проволоку, вытягивая из своих жертв жизнь. Её фантазия могла бы стать аллюзией на старую легенду о женщинах-оборотнях, у которых вместо влагалища рот, полный уродливых зубов, и они во время соития буквально высасывают у партнеров жизненную энергию. На секунду ей почудилось, что она такая же, как и они, тоже оборотень, только психологический, из хорошенькой смирной девочки превращающийся в жестокую маньячку. Сама эта идея на секунду возбудила Настю, а потом она вернулась к фантазиям на тему колючей проволоки.

Тепло сконцентрировалось внизу живота. У Насти закатились глаза.

Вот она стоит, абсолютно голая, и душит мужчину колючей проволокой. Это не был какой-то конкретный индивид, Настя душила собирательный образ, который пугал и заставлял её чувствовать ненависть ко всему мужскому полу. Он был большой и грубый, крепко сбитый, с лысой головой и высоким лбом, а еще от него противно несло бергамотом и миндалем.

Он был большой и грубый, крепко сбитый, но физическое превосходство его не спасало. Сегодня он был жертвой, виктимом, над которым можно было издеваться и причинять ему боль. На секунду в его чертах промелькнуло что-то похожее на парня из подворотни и на Сергея одновременно. Как на маскараде, когда наступает момент обменяться масками, и люди начинают изображать кого-то другого, так и здесь — роли поменялись, теперь Настя была агрессором, а мужчины жертвами.

Настя задержала дыхание. А потом кончила с легким выдохом и еле слышным стоном. Она полежала в воде, тщательно вымылась, накинула халат и пошла в комнату.

Настя думала о том, что произошло вчера в подворотне. Это был серьезный плюс в борьбе с психологическими механизмами защиты, будь здесь дядя Вася, он бы оценил прогресс. По-крайней мере Настя больше не отрицала, что убила кого-то. Однако на смену отрицанию пришли морализация и рационализация.

— Я была вынуждена сделать то, что сделала. Если бы я дала слабину, хулиган убил меня. Он выглядел точь-в-точь как психи-шизофреники, которых держали под круглосуточным наблюдением в больнице. Почему их не выпускают, почему не дают спокойно разгуливать в обществе ? Очевидно же, они смертельно опасны для таких, как я. То, что хулигана не упекли в психушку, свидетельствует не о его безопасности для окружающих, а скорее о простом недосмотре. Я была вынуждена.

— А с моральной точки зрения… Разве я поступила аморально ? Разве защищаться аморально ? Если бы я верила в гражданский долг, я бы решила, что теперь я его отдала. В конце концов, каждый гражданин должен заботиться о счастливом будущем, об истинно гражданском обществе, о простой и понятной, а главное, спокойной жизни. В этом мой долг — сделать жизнь лучше. И я делаю, я уже два раза сделала наш мир чуть-чуть светлее.

Она еще какое-то время прокручивала в голове мысли, до тех пор, пока они не начали тяготить её. Насте показалось, что они слишком рациональны, слишком бездушны, слишком неэмоциональны, и чтобы как-то расслабиться, девушка включила телевизор.

На голубом экране крутили передачу про насилие. Муж забил жену топором ? Пожалуйста, вот вам лучшие кадры. Вы еще подождите минутку, и ведущий вам объяснит, как именно попался глупый убийца, на чем его запалили следаки. Зачем ? Может быть, чтобы вы, дорогой зритель, не совершили тех же ошибок, что и супруженец, решивший развестись с женой таким вот экзотическим способом.

Полчаса Настя смотрела эту порнографию смерти, не отрывая глаз. Вообще, порнография бывает трех видов: порнография любви, порнография насилия и та самая, пресловутая порнография смерти, самая отвратительная из всех обнажений.

— Рассказать тебе про порнографию ? — зашептал внутренний голос. Настя повела головой, чтобы избавиться от навязчивого собеседника в собственной голове, однако голос не смолкал.

— Порнография любви — это прекрасно. Обнаженные тела двигаются на простынях, сминая их в гармошку. Любовь становится порнографией, когда у неё появляются свидетели. Разве это не прекрасно, хотя бы на мгновение, хотя бы по телевизору, приобщиться к соитию ?

— Порнография насилия — уже хуже. Понимаешь, родная, нету в ней того лоска, что есть в порнографии любви, нет страсти, зато есть ненависть. Сжатые зубы, стиснутые кулаки, мы часто становимся свидетелями избиений, драк, изнасилований, будь то в реальной жизни или по телевизору, суть одна — мы становимся восторженными свидетелями жестокости сиречь той самой порнографии насилия.

— И самое интересное, самое грязное и отвратительное,— тут голос сделал многозначительную паузу, чтобы Настя переварила услышанное,— порнография смерти. Процесс умирания, когда у человека останавливается дыхание, замирает сердце, а ты стоишь рядом и смотришь, или наблюдаешь в кино — это все порнография смерти, а мы — торжествующие зрители. Нам выпала такая честь — прикоснуться к таинству лишения жизни. Убийцы непонаслышке знают, что такое порнография смерти, так что мне ли тебе рассказывать ?

В голосе прозвучала саркастическая нотка, она задрожала на мгновение и растворилась в глубинах Настиного подсознания.

— Отвратительная вещь, а некоторым нравится. Эстеты видят красоту даже в ней. Но это же эстеты, что с них возьмешь, кроме самомнения. А вот нормальные люди тебя не поймут. Нет в их душах той искорки, что порождает тягу к прекрасному. А знаешь, родная,— тут голос противно захихикал, словно собирался выдать какую-то гадость,— поговаривают, что у них, так вообще нет души.

Настя сжала зубы. Ей стало обидно за всех тех людей, с которыми они когда-то зналась. Стало вдруг обидно за себя, за своего брата, за дядю Вася, за Машу, единственную свою подругу, даже за вечно хмурого директора. Если на секунду предположить, что у них у всех нет души, значит — нет смысла дальше жить.

— Без души нет пути в рай. Зато и в ад на шашлыки ты точно не попадешь,— выдал голос и явственно вздохнул,— Да и кто сказал, что вы нормальные ?

Вся эта псевдофилософия, с чувством выдаваемая голосом за непреложную истину, привнесла в жизнь Насти лишнюю тревогу. Сейчас ей были не нужны ни мысли о душе, ни о порнографии и смерти. Настя закуталась в плед с головой, убавила телевизор и попыталась заснуть.

Последнее, что отпечаталось у неё в голове, была монотонная и печальная, почти как реквием, колыбельная, которую протяжно пел голос.