adoctorvlad — Художник

Выйдя из мастерской в обед, в его не успевшие привыкнуть глаза — ударило яркой палитрой солнце, да так, что зашипели зрачки. Прогуливаясь по улицам провинциального городка, он постоянно обращал внимание на фасады зданий, по которым бегали блики. Его завораживал статичный вид балконов с чугунными оградами, обвитые лозой неизвестных ему растений. Он проходил вполне привычным маршрутом, который знал наизусть, как стихотворения Виславы Шимборской.

Свернув в свой любимый переулок, через ветхую арку, художник чувствовал запах сырости, на секунду закрыв глаза, ему чудилось, будто асфальт вылизывает ступни, оставляя на пятках влажные следы. На натянутой от квартиры до квартиры леске, женщины бальзаковского возраста сушили белье, они делали это каждое воскресное утро, покуда их дети еще пребывали в объятиях Морфея.

На одной из площадок юные дамы играли в классики, переливающийся смех лился, казалось, по всему городу. Художника немного смущали такие всплески эмоций, но только от того, что он не знал, как побороть застенчивость. Тонкие ноги с нежными коленками, яркий, алый румянец на щеках, легкие платья в горошек, и большие зеленые глаза от которых веет теплотой. Они дарили ему добрые улыбки, каждый раз, только завидев. Сердце художника сразу становилось большим, и могло бы обнять весь мир.

Он наконец-то дошел до художественного магазина. Продавец был несказанно рад увидеть его снова. Но сосредоточенный взгляд художника давал понять, что сейчас он не настроен любезничать, и лучше перейти сразу к делу:

— К нам поступили охра, синий ультрамарин и зеленый кобальт, если тебя конечно интересует.

— Можно мне дюжину масляных красок, и кисточку из свиной щетины.

— Конечно, собрался снова украсть красоту здешних улочек?

— Если б я только мог.

Вернувшись в мастерскую, он решил незамедлительно взяться за дело. На мольберте его уже ждал заранее подготовленный чистый холст. Краски. Сейчас его волновали только краски. Взяв в руки палитру, он добавил к ним масло, которым плачут иконы, одиноко стоящие на полке, рядом с журналами. Дрожащей кистью, он начал выводить линии, затем небрежные мазки, художник хотел разглядеть то, что получается в облаке непонятных силуэтов его мыслей. Глаза бегали по холсту, но ничего не могли разглядеть. В перерывах он нервно курил, не зная как передать блеск в глазах, тех юных дам. Кусал губу в желании показать ощущение влажных стоп, от дороги узкого переулка. Художник не чурался марать бумагу и экспериментировать с оттенками туши.

Уже светало. Он — то подходил и что-то мерил своим большим пальцем правой руки, то просто садился рядом и смотрел как зачарованный. Картина была закончена, но художник не находил в ней искусства, как и во всех прошлых своих работах. Лишь молча, смотрел на нее, и робко представлял, как однажды он устроит галерею, где покажет миру свои дерзкие мазки и идеи.

Так продолжалось еще минут двадцать. После, художник безмолвно свернулся калачиком, и уснул напротив мольберта со своим творением.

Настоящий шедевр прятался от него, но отнюдь не искусно. И все же каждый раз ускользал прямо из под носа. Старый фартук, который он надевал каждый раз, перед тем как нарисовать что-либо, был измазан в саже и угле, пропитанный потом, и испачкан красками — он подобно ризе впитал в себя облик опыта — это было искусство.

Тень, которую рождал каблук художника, обволакивала любимые здания, но он замечал лишь фасады — это было искусством.

Рисунки на запотевших стеклах, в момент, когда он пытался грубыми пальцами коснуться спящего города — это было искусством.

На следующий день, художник с пылу, с жару все больше орудовал своими мазками. Да только без толка эта игра. Он думал, изувеченному люду больше не нужна живопись, но он ошибался. Ошибался в искусстве.