Я встаю, стряхиваю с себя тепло сонливого состояния, набираю воздух полной грудью. Слишком жарко здесь, черт подери, если б я хотел спрятаться там, где жарко, я бы купил билет в Египет, вот там действительно сейчас пекло.

А что, продать квартиру, купить билет в Египет, и смыться отсюда. Навсегда. Выучить арабский, устроиться аниматором на какой-нибудь малоизвестный курорт, который еще не обмусолили на сайтах турагенств и в соцсетях.

Глупо, говорю я себе.

На кухне я вижу Санчело, рядом с ним Кет, а чуть позади Жендос, стоит со скрещенными на груди руками. И выражение у него на лице «идите на хер, я в ваши разборки влезать не собираюсь».

— Значит, ты можешь дать нам пушку ? — спрашивает Санчело.

— Даже две, — говорит Кет,— дружища, ты же понимаешь, мне ничего не жалко. Но только я рискую. Если отец узнает, он меня пристрелит. Патроны дать не могу, он их постоянно пересчитывает, так что купите коробку, и возьмете у меня два пистолета.

— Макаровых ?

— Такие же, как у ментов. Мой батя ментом был, ты же знаешь,— Кет хлопает Санчело по плечу,— только они там как-то их отслеживают, так что, как отстреляешься, вернешь мне их, не потеряешь и не выбросишь.

— Ну, и естественно, с вас, ребята, десять грамм хмурого. Чистяка. — добавляет он.

— Я что-то пропустил,— говорю я, мне на встречу торопится Жендос, и начинает тараторить.

— Санчело решил замочить Макса ! Поговори с ним.

Я подхожу к столу, сажусь напротив Санчело и Кета.

— Значит ты,— я останавливаю указующий перст на Кете,— даешь ему,— перст двигается вправо, и застывает напротив слегка упоротых глаз Санчело — тот похоже опять закидывал спиды в чай,— ПМ, для того, чтобы мы завалили Макса. Так ?

Кет разводит руками.

— Это не я предложил. Если есть проблемы, то не надо, не берите. Я вообще хотел помочь.

Санчело поднимает на меня взгляд.

— Чем не тема ? Придем к Максу с сумкой, он будет один. Достанем пушку, выстрелим и уйдем. Господи, так в чем же проблема ?

— А ты не думаешь, что нас повяжут менты ? Что, если до этого нас поймают парни Макса, они нам яйца отрежут. Что Макс может нам не поверить, позвать своих парней, и когда окажется, что у нас ничего, кроме одного ПМ нет, они завалят нас, отвезут в лес и сожгут. Или растворят в ванне с кислотой.

Санчело трясет головой.

— Проклятье, и что нам делать ?

Сейчас я могу сказать только одно — я не знаю. Встаю, разминаю затекшие ноги, и думаю.

Предложить нам работать на него ? Толкать забесплатно, перевозить наркоту через границу, из Афгана сюда, искать новых перекупщиков. Макс не согласится, ему проще пристрелить нас, чем выстраивать такую сложную схему выдачи долга.

Попросить отсрочки ? Нам нужно что-то дать ему, чтобы он уверился в нашей серьезности. Но что ? Сколько мы можем собрать наркоты ? У меня два грамма крэка, и пол-грамма кокаина, у Санчело его спиды, ну, у Толика много чего, но мы не знаем, где это все находится.

Я слышал, однажды он засунул пакетик с гером в конверт и отправил по несуществующему адресу в Воркуту. Там, естественно, вернули конверт, и он получил все свое назад. В то время он прятался от другого парня, которому был должен. Тот предлагал махнуться наркотой, а Толик делал честное лицо и твердил, «у меня ничего нету». Парни обыскали его квартиру, нашу съемку и даже самого Толика. И ничего не нашли. Еще бы, гер ехал в Воркуту.

Ладно, даже если мы найдем десять грамм кокса, или дудки, все равно Макса это не заинтересует.

Возвращается Толик. Отрывает меня от раздумий, смеется и садится мимо стула. Ржет еще сильнее, смотрит на грустного Санчело, и говорит,-

— Эта гидрапонь вообще смерть !

Зрачки у него как шары для боулинга, глазного яблока почти не видно. А еще он дико смеется. Кет удивленно смотрит на него, помогает встать, сажает на свой стул, и уходит.

— Простите, парни, но меня ждет девчонка. Когда решите свои темы, скажете.

Он уходит, и оставляет нам Толика. Вскоре нас покидает и Жендос.

— Принес гидропоники ? — спрашивает Санчело.

— Дали только на пробу,— улыбается Толик,— но проба была так проба !

— Укурок херов ! — говорит Санчело, и отворачивается прихлебывать свой чай.

— У нас проблемы, Толик,— теперь уже я ввожу его в курс дела, и под конец он становится серьезным. Хоть не хихикает через слово.

— Есть тема,— говорит Толик,— в городе хмурым барыжат человек двадцать. Возьмем у каждого по двадцать грамм, крепко разбодяжим димедролом, и у нас будет целый килограмм.

— А если у них уже бадяжное ?

Толик отмахивается.

— Эти двадать человек — серьезные ребята. Я всех их знаю, они барыжат исключительно чистяком. Грязные смеси — это ко всякой уличной швали.

— Как мы,— вставляет Санчело, и начинает методично стучаться головой о стол.

— Отдаем Максу пол-кило, он дает нам отсрочку, и мы начинаем барыжить сами, как в старые добрые. Те деньги, что мы получим, отдадим моим знакомым. Как идея?

— Пол-кило героина, да мы будем его пол-года барыжить, и то не факт, что успеем толкнуть все, пока не подойдут очередные сроки Макса. — ноет Санчело.

— Ты не в теме, — сочувственно говорит Толик,— загоним хаты, или обменяем, ты как-нибудь урегулируешь с родителями. И все, мы чисты, хрен он нас тогда найдет.

Тогда это показалось отличной идеей. Даже Санчело загорелся. Он стал собираться, засуетился, а когда Толик предложил ему хапку «на дорожку», он сделал четыре тяги. Мы собрались, вызвали такси, и рванули по адресам, разбросанным по всему городу. Колесить нам придется из конца в конец, но это ничего.

Остановившись у первого адреса, Толик сказал нам,-

— Посидите пока рядом с домом, я быстро.

Пока мы перебрасывались фразами, словно играли в словесный волейбол, Толик спасал нас. Говорил с одними, говорил с другими. И с третьими. А мы ждали его у подъезда, в надежде, что все выгорит.

…

Мы едем обратно. Мы провели в городе три часа, объездили чуть ли не каждую улицу вдоль и поперек, виделись со всеми барыгами в городе, кто хоть что-то может достать. И все они сказали нам, «нет!».

Мы возвращаемся обратно в ангар. Дверь открыта настежь, изнемогающие от жары лежат на траве, а те, кому совсем невмоготу, обливаются водой. Она из соседней колонки, ледяная, но через полчаса стояния на солнце вода превратится в кипяток. Поэтому Кет с девчонкой торопятся, обливают друг друга, и наспех вытираются какими-то тряпками.

Мы устраиваемся внутри ангара, ложимся на матрасы, и думаем о будущем.

— Хреново, — подает голос Толик,— что все барыги знают о нас с Максом.

Отличный план прогорел, и мы теперь мучительно выдумываем новый.

Толик грузится. И, чтобы развеяться, достает из кармана пакетик, высыпает из него себе на ладонь чуть белого порошка, и я, даже на глаз, могу сказать, что это кокаин. Сейчас он занюхнет, и будет до самого вечера ходить счастливый. Может, вырубится, а может, станет агрессивным.

Толик берет у меня сигарету, отрывает фильтр, высыпает табак, и, держа гильзу кончиками пальцев, аккуратно, чтобы не раздавить, засовывает себе в правую ноздрю. Прислоняет к ладони, и разом занюхивает весь порошок.

Откладывает гильзу и начинает массировать нос. Стучит по переносице, вытирает слезящиеся глаза.

— Чем же эти уроды разбодяжили ? — спрашивает он и начинает кашлять. Через минуту успокаивается и, как ни в чем не бывало, мирно ложится на матрас, закрывая спиной исключительно большую дыру.

— А-ха.

— Наркеты херовы. — говорит Санчело. Уже не бесится, а отстраненно констатирует факт,— Как же мы выберемся из этого дерьма, если вы только и делаете, что курите и нюхаете, прожигаете всю нашу дурь на себя ?

Я пожимаю плечами, и тяну к нему руку.

— Раз ты заговорил об этом. Давай крэк обратно.

— Пошел на хрен, наркот ! — отбивается Санчело, и уходит. — Я подышать воздухом.

На улице хорошо, но так в падлу вставать. Мне надоело бегать, бродить непонятно где, и зачем, я опускаюсь на спальное место, тянусь к пакету с травой. Он стал меньше на одну треть.

Чувствую, без пары тяг я не засну. Сейчас самое время ложиться, солнце в зените, и опустится оно только через пару часов. Так что я достаю травы и прикидываю, сколько мне хватит раскуриться и заснуть.

Я слышу, как рядом, за дверью, шлепают босые ноги. Дверь открывается, и показывается Настя, все в том же свитере и короткой юбке. На лбу испарина, капли пота, застывшие на щеках, и на шее.

— Есть че ? — спрашивает она, и садится на корточки.

Утром я смотрел на неё скептически. Обычная наркотка, таких миллион, если бы я бесплатно угощал дурью каждую, то давно вылетел бы из дела. Как говорят, если сдохнешь, малышка, то это будет только твоя вина, и ничья больше. Здоровый цинизм, замешанный на рыночную экономику. Законы рынка работают везде, и в наркоторговле особенно.

Сейчас я смотрю на неё с интересом.

— Сними свитер,— говорю я.

Я не вижу её лица. Что там, улыбка, или равнодушие ? Ей по барабану, кому показывать свои шрамы, или она сама хочет поделиться ими. Рассказать свою историю своим телом.

Девчонка хватает полы свитера, тянет вверх. Одежда опадает одной большой кучей пропахшей потом грубой ткани. И она сидит голая, как атлас человеческого тела у медиков, только не в разрезе.

Я дотрагиваюсь до неё. Она теплая, нагретая жаром солнца, и металлических стен. Мои пальцы начинают путешествие от пупка. Он ровный, чистый и достаточно аккуратный.

Пальцы идут вверх. Её крохотные грудки, с большими сосками, практически не различимы из-за бледной, чуть ли не синюшной, кожи. От этого она еще сильнее походит на болезненного подростка.

Под левой грудкой у неё шрам. Тонкий, маленький, розоватый. Я дотрагиваюсь до него, она хватает меня за руку, словно я делаю ей больно. Потом, правда, её пальцы разжимаются, и она начинает ласкать свой шрам. Наши пальцы обвиваются, и тогда уже я убираю руку.

— Больно ?

— Нет.

Она продолжает гладить шрам, а я двигаюсь чуть ниже, и левее, где у неё остался след от ожога.

— Откуда у тебя это ?

— Однажды хороший мальчик закинулся плохим дерьмом. Обвинил в этом меня, и прыснул в меня крутым кипятком. Это было недавно.

Когда-то бледное пятно было красным, я дотрагиваюсь до него, и тут же её пальцы перехватывают мои, и она начинает водить моей рукой по ожогу.

— Это сделал другой мальчик,— говорит она, и опускает руки к длинному горизонтальному шраму, ниже пупка,— он закинулся героином, и, увидев в моей руке нож, заорал, что я хочу убить его. А я просто резала помидоры. Готовила нам салат.

— А вот это мой любимый папочка.— она останавливает мою ладонь у багровеющего пятна на левом боку, такого сочного синяка я давно не видел. Он расползается почти по всему боку, он гораздо больше, чем моя ладонь.

— Обидно,— говорит она,— я даже не знаю, за что. Я просто проснулась утром, пошла завтракать, и получила это. А потом вот это.

Она поворачивается спиной, и я вижу этюд в багровых тонах. Два на пояснице, один — самый маленький, у правого плеча. И еще несколько, рассыпанных по всей спине.

— Больно, наверное.— говорю я, и трогаю каждый синяк. Мои пальцы становятся нежнее и нежнее.

— Наверное, —отвечает она. — Когда-то было больно. Когда мне было пятнадцать. А теперь я научилась бороться с болью.

Какая-то пустота в её словах. Будто, не с болью она научилась бороться, а с собой, с тем, что когда-то чувствовала. А теперь перестала. Просто, как дважды два, как мозг, который наконец-то решил оградить свою обладательницу от постоянной боли. Об этом я сужу по телу, уставшему от жизни. Не справляющемуся.

Руки у неё в порезах. По венам идет длинный шрам, такой, что не закрыть ни одним напульсником.

— А это у тебя откуда ?

— А это я просто устала выносить боль.

Больше я не спрашиваю. Натягиваю на неё свитер, и протягиваю косяк.

— Давай.

Она делает тягу, лицо умиротворяется. Пусть, это не героин, но все равно, ей становится легче. Так мы передаем косяк друг другу, пока от него не остается лишь тонкая полоска папиросной бумаги. Последние искры падают на пол, и тухнут.

— Может быть, забьем буль ? — спрашивает Настя, и показывает на остатки травы.

— Нет, — отвечаю я, и протягиваю ей таблетку алпразолама. Глотаю сам, запиваю, и устраиваюсь на матрасе. Она ложится рядом, прижимается ко мне спиной. Глупо, но я обнимаю её. Надеюсь, так ей будет спокойнее.