Я встаю. Ополаскиваю рот, во рту стоит какой-то совершенно отвратительный привкус. Глотаю два пельменя, и, засунув в рот сигарету, выхожу.

Утренние сумерки это действительно стык, ночной прохлады и жестокой дневной жары. Можно не прикрывать глаза от солнца, можно свободно идти и вдыхать свежий воздух полной грудью.

На соседней улице есть стоянка такси, напоминаю я себе. Сворачиваю в переулок, продвигаюсь мимо мусорных баков, стараюсь их не задеть, и наконец выхожу. Теперь остается дойти до Эльдорадо, как раз там и есть стоянка. Можно было бы конечно пойти в другую сторону, там вокзал, там всегда трутся десятки машин в шахматную расцветку. И все же Эльдорадо ближе.

Утренний трафик пока еще не вобрал в себя сотни машин, из-за которых приходится стоять в пробках, и все равно движение живо. Машины следуют заданным водителями маршрутом. Двигаются люди, в пол-пятого на улицах еще есть жизнь. Давно я не выходил в такое время на улицу.

Так странно. Могу поклясться, секунду назад, по другой стороне дороги шла девушка. Красивая, с большими глазами, чуть вздернутым носом, слегка пухлыми губами, и кудрявыми, чуть ниже плеч, волосами. В серых джинсах, черной водолазке, и кроссовках. Алиса ?

Я пытаюсь перебежать дорогу. Уворачиваюсь от машин, они проносятся мимо меня, водители что-то орут мне в след. Я на другой стороне, ищу глазами знакомые русые кудряшки. И не вижу, вот что обидно, я словно ослеп, словно кто-то спрятал Алису от меня. Её нет, во всем этом утреннем, жидком людском водовороте её нет. Но она была.

— Вы не видели девушку, она только что прошла здесь. — обращаюсь я, к женщине с огромной сумкой на колесиках. Та испуганно смотрит на меня, и пытается тащить сумку дальше.

— Вот такого роста, — продолжаю я, вставая перед ней,— метр семьдесят, может, чуть выше. С кудрявыми волосами, одета в черную водолазку.

— Не знаю, — отвечает женщина, и продолжает катить сумку. Отталкивает меня плечом, и идет дальше.

— Алиса !

Я кричу, бегаю среди людей, мы сталкиваемся, кто-то что-то роняет, а я бегу дальше.

— Алиса !

Она шла в сторону вокзала. Я высматриваю её, русые кудри, которые я никогда не забуду. И поэтому, я продолжаю кричать.

— Алиса !

Сказка быстро кончается. Я выбегаю на пустырь перед многоэтажкой, тут нет никого, и остается только опустить руки. Печально раскачивается качель, и в такт скрипу стучит мое сердце. Нужно немного отдышаться.

Я сажусь на скамейку, и вижу, как прямо передо мной разворачивается такси. Оно пытается притулиться между двумя иномарками. Выходит водитель, засунув руки в карманы, и направляется к дому.

— Подбросите ? — спрашиваю я.

Он качает головой, и все же добавляет,-

— А тебе куда ?

— На пролетарку.

Он останавливается в задумчивости. Ровно на несколько секунд, а потом бросает,-

— Подожди пять минут.

Он появляется даже быстрее, и мы едем на пролетарку.

— Куда дальше, я покажу.

И потом, борюсь с собой, и все равно задаю этот вопрос.

— А вы не видели девушку, в черной водолазке и серых джинсах, с русыми кудрявыми волосами ?

Он пожимает плечами, не сводя взгляд с дороги.

— Моя дочка похожа по описанию. И что ? Зачем она тебе ?

— Простите, но это не ваша дочь.

Водитель останавливает у ларька, берет себе три пива, складирует в багажник, я разживаюсь одной пачкой сигарет, и мы снова едем, бороздим просторы асфальтового моря.

— Что, зацепил в клубе ? — спрашивает водитель.

— Девчонку ?

— Видно, ты был не так сильно пьян, раз запомнил хоть, как она выглядит. А то ведь иногда спрашивают, не подвозил ли я такую-то, или такую-то. И всегда говорят рост, и размер груди. Ну, иногда длину ног.

— Нет, — усмехаюсь я, представляя, что бы сделал, зацепи я Алису в клубе. Она ведь не ходит по клубам, не знакомится с парнями, не курит, не пьет. Она только моя, и раз она пришла из детства, значит, она чиста. Должна быть чиста.

— Так кто она ? Подружка ?

— Воспоминание,— отвечаю я. — Если вы вдруг увидели воспоминание, разве не захотели бы остановить его ? Поймать, и пережить этот момент еще раз ?

— Смотря какое.

Водитель выруливает с центра города, и едет по разбитой трассе. Мы считаем колдобины. Я спиной чувствую их и подпрыгиваю на каждой. А таксист, узнав, куда мы едем, решает срезать. Он, походу, знает какой-то хитровыделанный маршрут, где пасутся коровы соседских деревень, потому что по обочине я вижу стадо буренок, которые меланхолично идут по протоптанной дорожке, а за ними с матом следует пастух.

— Здесь близко. Не волнуйся, так ближе, чем если б ехали по основной трассе.

Интересно, он не боится убить подвеску ? Остаться без глушака ? Эти старенькие иномарки не подходят для наших дорог. Да, и современные иномарки тоже. Да, и наши машины.

— А знаешь, у меня тоже была одна знакомая. Хорошая девушка, теперь ей уже наверное за сорок. Мы встречались, гуляли под руку.

Я смотрю на него, жду продолжения, а он только смеется.

— Мы были молоды. Думали, что создадим семью. А потом она меня бросила. Переехала в Питер, занялась туризмом, что-то даже организовала, на пару со своим новым мужем. А я остался здесь.

Смех сходит на нет. Водитель смотрит в лобовое стекло, словно видит впервые картину, раскрывающуюся перед ним, холмы, поля, редкие домики. То, с чем он остался, когда потерял старую любовь.

— И тут пару лет назад я её увидел. Мы поболтали десять минут, а потом разошлись. Если до этого момента я хотел снова увидеть её, то теперь я отпустил её. Понял, что мы стали совсем чужие. Да, и она тоже поняла. И даже номер не оставила.

Он хлопает меня по плечу.

— Понимаешь, о чем я ?

— Что мне не стоит с ней видеться ? Что этим я все испорчу ?

— Лучше бы я со своей первой не встречался. Веришь, я бы до сих пор жил и мечтал снова увидеть её. Прокручивал в голове, как она бросится ко мне на шею, скажет, привет, мы так давно не виделись. А вместо этого, холодное рукопожатие, и «ну, здравствуй».

— Иногда понимаешь, до чего же отвратительное это слово «ну». — вставляю я, и продолжаю,— но у меня все будет по-другому.

— Не сомневаешься ?

Я ухмыляюсь.

— Я сомневаюсь, что она вообще существует. Но если это так, она будет рада меня видеть.

Водитель перехватывают мою ухмылку, и усмехается в ответ.

— Странный ты.

Мы останавливаемся у ангара, я расплачиваюсь, и прохожу торной тропой сквозь подросшую за вечер траву. Стучусь в дверь, мне открывает Жендос. Щурится, от него тянет спиртом, он пропускает меня вперед, и, пошатываясь, идет рядом.

— Как погулял ?

Он открывает рот и все остальные запахи перешибает перегар. Секунду я стараюсь не дышать, а потом делаю шаг в сторону.

— Проветрился.

— Это дело. Я сам под ДОБом люблю погулять в округе. Стремно, правда, бывает, когда на тебя падает луна. Зато какие переживания !

Мы идем в тишине, а потом Жендос выдает.

— Слушай, а Санчело ведь говорил, что он не нарик.

— Ну, вообще говорил.

— Так я ж только что видел, как он спиды в чае мешал.

Я отмахиваюсь.

— Для него это как энергетик, только с легким приходом. Не спорь с ним. И не называй нариком, а то придется выслушивать истерику.

Жендос разводит руками.

— Да ладно, ладно. Наоборот, я хотел узнать, где он их берет. А то я могу достать чистого, за разумные деньги. Все лучше, чем напополам с картофельным крахмалом.

Советую Жендосу поговорить об этом с Санчело. Тот отмахивается, типа, «я еще успею», и оставляет меня у раздевалки.

Изнутри слышны голоса. Спор. Я вхожу, и слышу.

— Да откуда я знаю, где эти три кило ! Ребята Макса говорят, что они пропали, когда мы втроем тусили у него две недели назад. Ты помнишь?

К твердому, хоть и немного писклявому в моменты истерики, голосу Санчело примешивается размеренный, как тянучка, голос Толика.

— Я тогда схавал каких-то непонятных таблеток, так что это не ко мне. Меня ж тогда два дня шторило. Вы ж сами рассказывали, как водили меня блевать, как я бегал по хате от чертей, и как упал, пытаясь влезть на стену.

— Человек-паук херов,— смеется Санчело.

— Это не я, если что.

Я подсаживаюсь на матрас, Санчело кивает мне и спрашивает.

— А ты че помнишь ?

— Хапку травы, потом пиво. Потом вы с Максом планировали разжиться кетом и метадоном, и толкать это по каким-то заоблачным ценам. Потом Макс замешал себе спидбол, и его унесло, а ты еще долго с ним разговаривал. Тер что-то про амфетамины, типа, знаешь, где достать, как умно разбодяжить, и все такое.

Санчело разводит руками.

— Ну тогда я, блядь, в полном непонимании. Куда ушли три килограмма чистого хмуряка ?

— А может, Макс просто захотел поставить нас на бабки ? — спрашивает Толик.— Ведь, в конце концов, я не видел того хмуряка. А вы, люди ?

Мы синхронно качаем головой.

— Да ладно, Макс парень нормальный. Может, там еще кто был ?

— Я не видел, — отвечает Толик, — да и Макс сам говорил, что кроме нас троих у него на хате никого не было.

— А может потом кто зашел ? Когда мы уже приняли, и спали ? — спрашиваю я.

— Да ты че, Макса не знаешь ? У него две двери, четыре замка. Он себе сигнализацию проводить собирается. Да он же помешан на безопасности. Скорее я поверю, что Макс решил нас наколоть.

Санчело задумчиво чешет небритый подбородок. Жест-паразит, он не знает, что же делать, и сейчас выдумывает выход для нас.

— Да не мог Макс. Ладно, сделаем так. Выжидаем неделю,— Санчело показывает на календарь десятилетней давности,— сегодня вторник, в следующий вторник мы мотаем отсюда. Я рвану к родителям во Владик, перекантуюсь там поглодика, и потом может вернусь. А может и нет.

— А мне куда ? — спрашивает Толик,— Мне отсюда некуда. Только если хату продать и где-то устроиться ? А смысл ?

У Толика та же история, как и у меня. Есть своя квартира, но он живет с нами, делит аренду, а на остальное живет, хотя ест он мало. Почти все спускает на дурь.

— Не волнуйся, Толик, что-нибудь придумаем,— говорю я. Санчело удивленно смотрит на меня. Что ж ты придумаешь, словно спрашивает глазами.

Толик кивает головой, достает из кармана корабль и просит сигарету. Я вытряхиваю табак на пол, отрываю фильтр у Мальборо и отдаю гильзу ему. Он уходит на улицу. Санчело берет чашку с остывшим чаем, опорожняет в себя, именно так, не выпивает, а наклоняет её, и одним глотком пропускает по пищеводу. И идет за Толиком. Было бы забавно послушать их бредовые разговоры, но хочется поваляться.

Открываю коробку, нахожу айпод, провожу пальцем по трещинкам на экране. Кто знает, может, сегодня удастся их стереть ? Помню, однажды, надувшись , я чуть было не раздавил экран, так сильно верил, что можно стереть эти трещинки.

Забиваю маленький косячок, беру из Толикиных запасов. Оказывается, он много чего забрал из квартиры, просто нам не сказал. А теперь свалил запасы на свой матрас. Я думаю, он будет не против, если я возьму травы на чуть-чуть, с ноготь мизинца, и закину в гильзу.

Закуриваю, закрываю глаза, и включаю психоделик. Сперва у меня поиграют Мушрумы, потом Астрикс и Шпонгла . Немного не то сознание, лучше слушать их под ЛСД, но, и так сойдет.

Лежу в темноте. Под ЛСД я видел звезды, а так просто тепло и уютно. Скоро трава начнет действовать, а пока ничего особенного

Пытаюсь разглядеть лицо Алисы в темноте закрытых глаз. Когда-то в детстве мне хватало только чуть прикрыть веки, и оно тут же вставало передо мной, улыбчивое и красивое. С приветливыми глазами, и подведенными карандашом бровями. А ведь это был весь её макияж. Я никогда не задумывался, как же просто она может выглядеть, и как красиво, совсем не стараясь подать себя.

Чьи-то пальчики трогают меня за лодыжку. Не хочу открывать глаза, я почти вижу контуры Алисы, овал её лица, выступ, который, если сосредоточиться, превратится в нос, и две впадинки, которые через пару секунд обрастут бровями и ресницами. Пальцы не успокаиваются, тогда я вынимаю один наушник, и смотрю на гостя.

Девчонка. Я видел её, она спала на складе, вчера и сегодня ночью. Теперь, в тусклом свете лампочки, я могу разглядеть её.

Острые коленки, что упираются в мой матрас. Худые ноги в колготках, те все в затяжках, на лодыжках, на икрах, на бедрах. Мини-юбка, порванная в двух местах. Теплый свитерок, с каким-то допотопным рисунком, она его не снимает. Может, потому что под ним ничего больше нет ? Впалая грудь, даже не единица. Свитер висит на ней, размер не большой, но у неё настолько сильна кокаиновая худоба, что детский свитер ей велик. По сравнению с ней даже Твигги покажется женщиной в теле.

Некрасивая. Лицо у неё слишком угловатое, топорщатся скулы, и голова кажется неизмеримо большой по сравнению с остальным телом. Копна нечесаных волос вздымается над ней, словно и не принадлежит ей, так не соответствующе остальному телу выглядит пышная пушистая копна.

— Есть че ? — спрашивает она дрожащим голосом, и я удивляюсь. Как же умиротворенно выглядела она спящей, и какой маниакально-настойчивой кажется она теперь. Дрожащие руки и запущенные ногти, и пальцы, все в заусеницах. Она обкусывает их, когда нет дозы. Это хорошо, некоторые себе вены режут.

— Например ?

Тушь на её лице давно уже потекла. Не знаю, сколько она здесь безвылазно провела, но те черные разводы, начинающиеся от глаз, и дальше, идущие к щекам, явно не за один день. Может, она ревела от ломки. Такое бывает. Потом приняла что-то, и отрубилась, а теперь ей снова надо.

— Беляк есть ?

Я качаю головой.

— Откуда, детка, ты что. У меня беляк не водится.

— Так вы ж вроде какого-то хера развели на три кило ?

Она смотрит на меня умоляюще, типично наркоманские щенячьи глаза, полные слез. Человек не в теме возненавидит себя, если не поможет вот такому вот запутавшемуся ребенку. А я знаю, она типичная наркоманка, будет клясться и божиться за дозу, а потом, как только ломка чуть отпустит, плюнет на тебя и забудет. До следующей ломки.

— Так плохо.

Её тело начинает ходит ходуном, она сворачивается на моем матрасе, закрывает голову руками. Голова не железная, вполне может взорваться, я понимаю это чувство. А еще когда кто-то изнутри играет твоими костями, выкручивает мышцы, и жжет, словно каленым железом.

Я смотрю на неё сверху вниз. Она ловит мой взгляд, подскакивает, хватает мое лицо, проводит пальцами по волосам.

— Я расплачусь,— срывающимся голосом говорит она,— точно-точно. Если хочешь, прямо сейчас.

Её глаза полны надежды, не знаю, что она себе вбила в голову. Она не понимает моих слов «у меня нет», и руки её резко опускаются к свитеру, и стягивают его.

Я отталкиваю девчонку. Она падает, больно ударяется головой о пол из металлических пластин, хотя, по сравнению с ломкой, это как божье прикосновение. Она натягивает полы свитера обратно, закрывая болезненно худой живот, настолько впалый, что я вижу ребра.

— У меня нет денег. — говорит она. — Так что, только так.

Мне знакома эта система. Тело за дозу, она ширяется, а после я могу делать с ней что угодно. Действительно, её тело в эти моменты полновласно принадлежит мне. Любой, кто толкает более менее серьезную дурь, знает эту систему.

— Может, ты поговоришь с кем ?

Сейчас она придумает с десяток хитрых планов, как мне достать ей героина. Ни один из них не работает, проверял.

Я мог бы выставить её, схватить за шкирку, встряхнуть хорошенько, благо, она сейчас ничего не весит, а руки и ноги почти не слушаются. Вот только я не хочу найти её повесившейся на своих же колготках в женском туалете. Я протягиваю две таблетки алпразолама. У меня все равно есть запас у Лизы, я спрятал их в её аптечке, а она даже не знает. Так что я не жалею.

— Выпей.

Она непонимающе смотрит на два белых кругляша, размером с пятикопеечную монету.

— И что ?

— Ты хочешь, чтобы стало легче ?

Она кивает. И глотает их. Я освобождаю ей половину своего матраса, хотя её детское тельце, такое гротескное, словно вырезанное из мрамора, судя по белизне её кожи, поместилось бы и на четверти.

Её все еще ломает, она дрожит, и кусает указательный палец. На других такие же свежие следы зубов, похоже, она долго мучилась, пока наконец не дошла до меня.

Я наклоняюсь над ней, и шепчу на ухо.

— Все уйдет, останемся мы

Пойдем прогуляться мы до луны

Глазки закроешь, и в сон попадешь

Там ты получишь, то чего ждешь.

Глупо конечно, особенно если петь протяжно, но не заунывно, как псалм. Эту песенку сочинила мама, она была не сильна в стихах, но в сочетании с её нежным голосом, это была лучшая колыбельная из всех.

Я глажу девчонку по волосам. Неприятно, но нужно, чтобы она поскорее заснула. На пальцах остается жир, похоже, она давно не мыла голову.

Её прерывистое, натужное дыхание становится мерным, она тихо сопит себе под нос, а я убираю руки, возвращаю наушники в уши, ложусь рядом, закрываю глаза, и складываю руки на груди. Если б мог, повесил над головой табличку «не беспокоить», как в гостиницах, хотя вряд ли кто-нибудь обратил бы на неё внимание.

Косяк уже стлел и прожог еще одну дыру в матрасе. Забивать новый лень, и я просто лежу и слушаю музыку.