Я сажусь на матрасе, и прислушиваюсь к своим ощущениям. Слегка трясет, в голове пустота и туман, но пост-кокаиновой депрессии уже нет. Мне однозначно легче.

Я встаю и пошатываюсь, такое иногда бывает со мной после алпразолама. Но ничего, через полчаса я расхожусь. Оставляю друзей сопеть в пропахшие блевотой и спермой матрасы, и иду в туалет. Там, на загаженном толчке сидит Жендос и дымит бульбулятором. Смотрит на меня обгашенными глазами, и устремляет взгляд на трещину в перегородке из ДСП. Я иду в «Ж». Там пусто и более-менее чисто, только в унитазе плавает использованная прокладка, да на стене прилеплен гандон.

Хочется есть. И пить. Но только не пиво.

Я бы сейчас не отказался от колы со льдом, как в МакДаке. Заодно, там можно было бы сходить в нормальный толчок.

Прохожусь по комнатам. В одном помещении лежит та девчонка, что я видел днем. В другом, в обнимку, парень и девка, голые и счастливые. Все спят.

Выхожу на улицу, закрываю дверь, и иду по дороге. В кармане у меня, свернутые в трубочку, лежат четыре штуки. Когда откроется сбербанк, нужно будет снять еще, благо, аренда за квартиру должна подойти.

Через пару сотен метров встречаю магазин, почти деревенский, одноэтажный, деревянный и обшарпанный. Заспанная продавщица пялится в телик, она раскачивается на стуле туда-обратно, чтобы не заснуть. По ящику крутят «что-то там со звездами», и она ловит каждое их движение.

— Дайте пузырь газировки,— говорю я,— и пачку сигарет. И зажигалку.

Заказ обходится мне всего в пятьдесят рублей, и не важно, что газировка — это какая-то безвкусная Дана, сигареты — самый дешевый Винстон, а зажигалка, так это вообще кусок пластмассы с кремнем, даже без маркировки, с наполовину отодранной этикеткой. Хотя, по виду похоже на «крикет».

Глотаю Дану прямо на ходу, а ведь ниче так, когда в горле, кажется, засохли даже гланды. И курю, чтобы не хотелось есть, одну за одной. Оставляю за собой след из бычков. Все лучше¸ чем хлебные крошки.

Хорошо на улице. Освежающе. Дышишь воздухом, и после дневной жары ощущение как от стиморола айса. Приятное такое бодрящее покалывание. Я бы, наверное, еще прогулялся, если б так не хотел есть. Поэтому я ловлю такси.

— Московская, 12,— говорю я, водила кивает. И мы едем, мимо неонового города.

Классно так ехать обкурившись. Все вокруг кажется панорамой, дешевыми картонными декорациями. Даже ночной клуб, на Московской, и тот выглядит всего лишь большой бумажной махиной, облокотись на которую, и она развалится в мгновение ока.

Расплачиваюсь, сто рублей в любой конец, и поднимаюсь по лестнице. Хороший добротный дом, не такой, конечно, в котором жили мы, но тоже неплох. Кирпичный, высокий, он даже со стороны выглядит массивно. А когда входишь, ощущение, что попадаешь в казематы класса люкс. Низкий потолок, но это, пожалуй, его единственный минус.

Поднимаюсь на пятый, звоню, и облокачиваюсь о стену. Та, что живет здесь, в двадцать третьей квартире, обычно не срывается, и не бежит смотреть в глазок, кто же это пришел. Сейчас она, наверное, смотрит в коридор, и думает, открывать или нет. Скорее всего, решит, что ошиблись, поэтому я звоню снова.

Теперь она поднимется, нехотя пройдет до двери, и посмотрит в глазок. Увидит меня и откроет. Бинго! Я слышу, как она прокручивает ручку. Дверь открывается, и девушка, что стоит у порога, оценивающе оглядывает меня.

— Ты пришел,— равнодушно говорит она, и возвращается на диван.

— Закрой дверь, — говорит она, и делает долбоскоп громче. Там сейчас крутят мелодрамку, про любовь, слюни и сопли, обязательно с благородным главным героем и милой пустышкой в роли его подруги. Моя мама любила такие сериалы.

— Я принес тебе сигарет,— и я бросаю ей пачку. Она поднимает её с пола, и, не отрываясь, достает сигарету.

— Крепкие ? — бросает она.

— Единица.

Она закуривает. А я располагаюсь на кресле, беру в охапку все её разбросанные халаты, чулки, колготки, джинсы, лифчики и трусы и, и кладу на стул. Поднимаю её вещи с пола, и раскладываю по табуретам.

Я устраиваюсь в кресле, и осматриваюсь. С моего последнего посещения квартира превратилась в полнейший бардак. Хотя, она и до этого не блистала чистотой.

В гостиной еще более-менее, я собираю остатки её одежды с пола, стряхиваю пепел со спинки кресла, и развешиваю их.

— Лиза, тебе пора убраться. Погладить одежду, помыть пол, подмести,— говорю я, и красноречиво провожу пальцем по напольному ковру. На ногте остается серая пыль.

— Отстань от меня !

Лиза делает громкость на максимум, и ложится лицом к телевизору. Так я могу орать сколько захочу, она все равно не обратит на меня внимание.

Когда-то Лиза была красавицей. Следила за собой, ходила на массаж, в солярий, знала всех самых лучших косметологов города. Выжигала редкие крошечные прыщики, разглаживала каждую морщинку кремами и не жалела на спа-процедуры никаких денег. В те времена она была самой дорогой проституткой в городе.

Она не числилась в салонах, не работала на выезд, водила своих мужчин к себе домой, и это были отличные мужчины. Она никогда не спала с уродами, с больными, со стариками, все клиенты были как на подбор. Они её устраивали, с тем же успехом она устраивала их. Но в этом стаде охочих до красивого секса успешных мужчин закралась паршивая овца.

Лиза не говорит, кто заразил её СПИДом, может, не знает. Но только с того дня, когда она заразилась, она очень сильно изменилась. Я не застал лучшие её времена, но даже год назад она выглядела по другому. Не такой обреченной, что ли.

Сейчас все, что она делает, это ест, спит, и пялится в телик. Она продала свою квартиру, и теперь снимает эту. На еду, сигарету, и выпивку ей хватает. Иногда я приношу ей чего-нибудь, уколоться или занюхать. Она ни разу не отказалась, и ни разу не просила еще, ей плевать, как она будет себя чувствовать. Мне кажется, она уже умерла.

Какая моя роль в этой трагедии жизни ?

Год назад мы познакомились в клубе. Я тогда барыжил травой, анашой, и в тот вечер я упорно втюхивал дурь косяками. Брали, и хорошо брали. А потом ко мне подошла одна шикарная девчонка, милая, с фигуркой, и все такое, и сказала,—

— Я хочу обдолбаться.

— Три сотни, — ответил я, проводя перед её носом отличной, до краев забитой анашой, папиросиной от беломора.

Она насмешливо посмотрела на меня, и отвела в туалет. Мы закрылись в кабинке, и она сделала мне минет. Ничего особенного, конечно, но то, как она работала языком, это было нечто. Казалось, он жил отдельно от неё, он двигался резво, и отлично знал, где именно провести, чтобы сделать мне приятно. В тот вечер она получила косяк за так.

На следующий день Санчело мне все про неё рассказал, и про СПИД, и про то, кем она когда-то была. Я сам позвонил ей, мы поболтали, она пригласила меня к себе. Тогда я впервые увидел эту квартиру. Мы лежали на кровати, курили мою траву и пили её шампанское.

— Я скоро умру,— сказала она.

— Сочувствую,— ответил я.

Дальше была история её жизни, эдакое ЖЗЛ , только замешанное на секс-услугах. Стало обидно за неё, что из-за какого-то козла она умрет через пару лет, в общем, я остался. Первое время мы иногда трахались, с двумя гандонами как минимум. А еще я изучал её губы, перед тем, как коснуться их, на наличие кровоточащих ранок, и, если замечал на ней кровь, даже самый малейший порез, я тут же уходил.

Так я стал её парнем. Свидетелем разложения двадцатисемилетнего создания, которое чертовски хотело жить.

А полгода назад у неё на теле стали появляться пятна. Вспухали лимфоузлы, и тогда начался её новый бзик — затворничество. В книжке, которую я прочитал еще в школе, «завтрак у Тиффани», была девушка Холли, у которой не было ничего своего. Она так видела этот мир — все чужое, но со временем она мечтала обрести что-то свое, принадлежащее только ей и никому другому.

У Лизы другая проблема. У неё было все, а теперь она от всего отказывается. Недавно она выбросила милую статуэтку, которую я нарыл в антикварном магазине и принес ей на день рождения. Это был вытянутый фарфоровый ангелок, весь перекрученный, с согнутой головой. Пост-модерн, или как это называется, не знаю, что эта штука делала в антикварном магазине, но она мне понравилась.

Лиза долго благодарила меня. А теперь она выкинула ангела, потому что он принадлежал ей, а раз она скоро умрет, тогда зачем ей что-то иметь. Извращенная, отчаявшаяся логика.

— Лиза, меня скоро убьют,— говорю я.

— Сочувствую, — равнодушно отвечает она,— но ничего, значит, там увидимся.

Та самая, моя бесцветная интонация, с которой я сочувствовал Лизе. Обидно слышать её в свой адрес.

— У тебя есть перекусить ?

Она тычет пальцем на кухню.

— Разогрей пельмени, если хочешь. Или можешь сделать себе бутерброды.

Я ставлю вариться пельмени, а сам иду в душ. Мне надо помыться. Стоя под струями воды, я пытаюсь вымыть из себя наркотическое переживание. Когда я вижу Лизу, мне кажется таким идиотством накачивать себя дурью. Медленно превращаться во что-то без имени и без сущности, в кусок половой тряпки, пропитанной наркотой.

Я просто не хочу становиться как она. Пусть её сделали такой не наркотики, неважно что, я ведь тоже стану таким, через пять лет, или десять. Струи воды, они слишком слабые, бьют меня по спине, по голове, а я их почти не замечаю. Ничто не вымоет из меня моего пристрастия.

Уже к обеду я опять обдолблюсь. Я уверен в этом, без кокса, или хотя бы анаши я чувствую себя пустым, у меня начинается хандра, такая, что никаким лекарством не снять. Снова дорожка, снова косяк, вот настоящий круговорот. Закольцованная моя жизнь. Лучше бы я был алкоголиком.

После душа хочется покурить. Перемежаю ужин с затяжками, и от этого пельмени приобретают горький вкус. Напротив меня садится Лиза, закуривает, ставит на стол бутылку шампанского, советского, с газированными пузырьками, и ест.

Молчим.

— Как дела, пока меня не было ? — спрашиваю я. Лучше уж так, чем неловкое молчание.

Она смотрит на меня. В её глаза вопрос.

— А тебя долго не было ?

— Три дня,— пересчитываю я по пальцам.

— Значит, три. — Лиза задумывается, размеренно курит.Когда я, отчаявшись услышать ответ, налегаю на еду, она говорит,— Я выбросила коллекцию кошек.

Маленькие, из стекла, котятки всех мастей, стояли у неё в серванте. Она любила, когда была жива, доставать их и протирать влажными салфетками. Протирала их, словно гладила, и всегда следила, чтобы по шерстке.

— А еще ко мне заходил твой знакомый. Помощник Макса.

Она вздыхает, и говорит, растягивая слова, словно наслаждаясь текучестью своего голоса.

— Он был галантен. Как галантна бывает любая сволочь, которой что-то нужно. Спрашивал, не оставлял ли ты у меня чего-нибудь.

— И ты ?

— Я ответила, что не видела тебя больше двух месяцев.

— Молодец,— говорю я, и наклоняюсь, чтобы поцеловать её в лоб. Она шарахается от меня, и испуганно говорит,— если хочешь, в губы, или в щеку.

Я дотрагиваюсь до её ушка, — Хорошо, — шепчу я.

Пельмени заканчиваются, и мы идем на балкон, у нас в руках почти полная пачка, и пока мы не скурим её до половины, не уйдем оттуда.

Я сажусь спиной к перилам, она устраивается рядом, достает банку из-под кофе, таких пепельниц у неё разбросано по всей квартире, и закуривает.

— Семь лет прошло,— говорит она. — Интересно, сколько осталось. Врачи сказали, что еще пять, если буду пить таблетки, и года три, если не буду.

— И ты ?

— Я не хочу глотать пилюли. Протягивать свою жизнь на один лишний год. Да, ты знаешь,— она поворачивается ко мне, хватает меня за подбородок, — что через пару лет я уже не смогу ходить. У меня будет понос, а любая простуда превратится в смертельное заболевание. Я даже есть нормально не смогу.

Её пальцы становятся жестче, ногтями она впивается мне в кожу.

— Ты будешь меня кормить, когда это время наступит ? Будешь водить меня в туалет за ручку, будешь стирать мое белье, если я вдруг не дотерплю до туалета ?

— Прости.

Я выкидываю сигарету с балкона, и, чтобы снять неловкость, начинаю копаться по карманам, искать зажигалку.

— Поэтому я и не буду пить таблетки.

Она отворачивается, и, слегка звенящим голосом, (могу спорить, она сейчас пытается унять слезы, которые если и не катятся градом по щекам, то только из-за силы воли) спрашивает,-

— Можешь достать мне грамм героина ?

— Это много, малышка. Даже не знаю.

— Да вы с дружками сперли у Макса три килограмма, и ты хочешь сказать, что не можешь достать мне одного грамма ?!

Лиза возмущена. Обижена моим отказом.

— А зачем тебе столько сразу ?

— Это легкая смерть. — говорит она, весь её задор растворяется, она опускает плечи, и прислоняется ко мне,— Я никогда не пробовала героин. Но говорят, от него легко, эйфория. Разве плохо умереть от эйфории ?

— Сдохнуть вообще хреново.

— Думаешь, я этого не понимаю !

Вспышка кратковременной ярости. Она тут же проходит. Передо мной сидит все та же потерянная Лиза.

Лучше было бы раскумариться какой-нибудь травой. Спроси я Толика, он бы достал мне корабль. Тогда бы мы не сидели такие смурные, и Лиза не пела бы мне о смерти. Тяжело слушать об этом каждый раз, когда вижу её.

— Так ты достанешь ?

— Я никогда не принимал героина. Но если хочешь, я могу поспрашивать. И еще, мы НЕ крали у Макса героин. Понятно ?

Она кивает. Опирается на мое плечо, встает, и идет к телевизору. Сейчас она примет очередную дозу «мыла», и заснет, под монотонные реплики главных героев. Там хорошо, там теплые страны, Бразилия, благородные персонажи, и там нет больных СПИДом. Лиза сидит на своем наркотике.

Я устраиваюсь в спальне. Заправляю кровать, нахожу более-менее чистую простынь, подушку даже не ищу — последнюю Лиза спалила пару месяцев назад, хорошо, хоть, сама жива осталась. Ложусь, закрываю глаза, и жду, когда придет сон. Краткий, безмятежный, и от этого желанный. Я не вижу снов, да и не хочу, мне и так хватает картинок в голове, с которыми иногда я не могу справиться.