Вперёд и вверх!

Вокруг всё плавало по воздуху и переливалось ртутно-зеркальными тонами: птичьи клетки, гитары всех видов и состояний, книги и перья, статуи и деревянные идолы, кольца и топоры, кокосовые орехи, подсвечники, ядра, стулья, бутылки из-под абсента, ракушки и мидии… ну и так далее, как в котомке грибной ведьмы-птичьи-глаза. Пространство радиусом около половины километра было накрыто тускло светящимся зелёным светом фосфорицирующего пня куполом. Два больших чёрных круглых углубления виднелись почти у самого верха этого купола, а чуть пониже— два маленьких вытянутых. Порой сверху, сбоку, сзади проносились энергетические волны, по форме напоминающие длинные синусоиды. У самой верхушки купола, подобно гигантской паучьей сети располагались переплетения какой-то субстанции. Из маленьких кратеров, что виднелись повсюду снизу, периодически вырывались плевки зеленоватого пара.

Что это было за место— я не имел ни малейшего понятия. Бригантина дрейфовала, паруса были убраны. Вокруг то тут то там носились тени, электро разряды, пузырьки с дымом внутри. Где-то булькало, где-то поскрипывало. «Северная Песня» зажгла фонарики на палубе и мачтах, кинув тихий медовый маслянистый свет на окружающие чёрно-зелёные дебри странного происхождения.

— О-о-о-о-х,— раздалось тихо сзади.

Сердце ёкнуло-пукнуло, я одним движением обернулся, испустив из глаз луч света на палубу. Там, в завалах бутылок, мотков тросов, ящиков и остального хлама стоял пузатый Барон Суббота, держась за голову, прищурив глаза. Его кислая мина выдавала его внутреннее состояние крайне прихотливого гудящего похмелья.

— Прости меня. Я есть пьяница,— тихо и хрипло проговорил он.

Я вздохнул с облегчением. Голову грызли мышки-осколочки мысли: племя индейцев, ребёнок, моя голова, куда он влез, дева в плаще с косой (ну прямо как красавица Смерть)… Что дальше? Храм бананов, подводная водка, ловец птичьих клювиков, ватный патруль города тыкв, кахаласумпа и попоча?

— Да уж,— сказал я,— это по твоей вине нас занесло сюда? Мы же не вернулись в нормальный мир, ведь правда?

— Я-я. Швайн… Моя вина. Мы должен быть на Паслёновой стрит, а не есть тут!

— Младенец говорил мне, что б я не воспринимал всё в «этом» мире за чистую монету. Видимо это всё иллюзия?— спросил я.

— Я не знать. Я жить на границе между там и тут. Я Барон, пока я на границе. Я — тень, когда я теряться.

Барон досадливо покачал головой, взглянул на меня красными с похмелья глазами и медленно, шаркая ботфортами, прошёлся по палубе. Он, казалось, сам не понимал где мы, что, надо сказать, пугало меня до безумия.

— Что это за чёрные дыры там наверху? Куда они ведут? И что это вообще за место, купол?

— Слишком много вопросов. Слишком громко говорить,— Барон Суббота весь сжался, потирая виски.

Видимо громкие звуки сейчас заставляли его голову звенеть апрельским колоколом лавины в Гималаях. Однако вскоре его бедной голове пришлось совсем худо. Послышался нарастающий гул, и вскоре громыхнуло так, словно палили из пушки. Затем звук стал похож на треск падающего дерева, скрипящего тугими волокнами своей плоти. Я попытался вычислить источник звука, располагавшийся, по всей видимости, где-то прямо по курсу. Но зеленоватые болотные пары создавали плотную завесу тумана, подсвечивающуюся мерцающим слабым светом как бы изнутри. Клубы этого тумана выпячивались пузами, барашками и парусами невидимых кораблей, расплывались сплошной стеной и затекали в дремучие чёрные уголки тёмного купола.

— Что за дьяволь?— Барон обшаривал воспалёнными глазами мутное пространство вокруг, зеркальные поверхности странных холмов и каскадов, отражающих зелёное свечение как будто металлическими поверхностями, растекающимися в полумраке и дымке, — надо связаться с Попока Окуилин срочно!

Он достал из-за пазухи телефонную будку, кинул солёный крекер в щель для монет и начал набирать номер дрожащими руками, пыхтя и кусая длиннющий ус. По его лысому лбу пробежала капля пота.

На том конце долго не поднимали трубку. Когда, наконец-то, Барон получил ответ, я заметил его крайнее удивление. Он вытаращил глаза и повёл плечами, скривив при этом рот.

Прямо по курсу, метрах в двухстах чуть внизу замерцал белый свет (что было удивительно в этом месте, освещённым лишь зелёными огоньками). Я крутанул штурвал , бригантина шла всё с той же скоростью, но отклонилась на 15 градусов 33 минуты от первоначального курса— я пока не осмеливался идти на свет. А горизонтальная полоса света всё расширялась. Было такое ощущение, что кто-то снаружи приподнял этот гигантский купол от земли, что бы заглянуть одним огромным глазком на то что тут происходит. И это вызвало нарастание течения воздушно-паровых потоков в сторону бреши. Бригантину неумолимо несло к просвету. Всё это напоминало перевёрнутую чашку, в которую налили воду в дырочку на донышке. И когда эту чашечку приподняли с одной стороны, вода со всем напором полилась на стол из зазора между поверхностью стола и бортом чашки.

Невидимым течением волн эфира (доказательство существования которого профессор Ван Ден Гофман приводит в своей работе «Есть ли душа у каракатицы? Или это ты?») нас несло всё быстрее, закручивая и подкидывая. Барон Суббота, наконец, подал голос.

— Вождя не есть на месте. Со мной разговариваль кое-кто другой…— он выжидающе уставился на меня красными глазами.

— Кто же?

— Церера Лилия! Церера… Лилия!

Барон вдруг захихикал смехом дурачка, взвёл глаза к небу и надул щёки. Он гримасничал, ржал, как лошадь, смеялся, словно пациент Бедлама, плясал лезгинку. Я понял, что у него начала ехать крыша дома твоего.

— А ещё,— сделав утрировано серьёзный вид, раскачиваясь на каблуках ботфорт взад-вперёд, сказал он,— она сказаль, что мы… найн, найн, нет! Не возможно представить… хи-хи-хи, хо-хо-хууу! Мы у тебя в голове! В голове!

— В голове? У меня?— от удивления я заикал.

Не веря в это бред-алмазных-котлет, я начал осматриваться вокруг. Но, потянувшись почесать затылок (как это обычно принято у аристократических зародышей слоноподобных джентльменов с юга кали-юга), я обнаружил, что никакой головы на моих плечах то и нет. Просто нет и всё. Я стоял безголовый и ошарашенный, освещаемый лучами белого света, вырываемый ими из тёмно-зелёного пара зеркальных болот, кидая тень на скрипящую палубу призрачной бригантины.

— И давно я без головы?— спросил я Барона Субботу.

Однако он вместо ответа указал правым усом куда-то вперёд. Я посмотрел и увидел, что мы выплываем из изумрудного купола в поле сплошного нестерпимо белого цвета.

***

На стене висела деревянная маска. Вытянутая, рельефная, очень странная. Выпученные глаза с треугольными радужками, толстые губы, концы которых были завёрнуты спиралями, подбородок, распадающийся на пять частей, заплетённых в косы, высокие скулы и здоровый приплюснутый нос с раздутыми ноздрями— всё это напоминало культурное наследие древних майя или ольмеков. Нижняя губа и уши утыканы шипами, на лоб с волос свисают треугольные и круглые подвески с маленькими индейскими иероглифами, а весь овал лица обрамляет полоска из нарисованных птиц, рыб и пум. Но в то же самое время, маска казалась тибетской или индийской из за высунутого языка с надписями на санскрите и элементами кушанского письма на щеках. Третий глаз на лбу в виде перевёрнутой капли со спиралью внутри ярко выделялся рубиновым оттенком.

Какое-то время рядом с маской летала муха, наматывая мёртвые петли и завихрения. Затем муха села, пошевелила лапками, распрямилась и оказалась человеком со старинной кинокамерой вместо головы. Рукой человек этот крутил рукоятку, и две бобины с плёнкой вращались, поскрипывая, а фотоэлементы и датчики магнитных аномалий записывали происходящее, втягивали ауру маски в себя. Чем больше камероголовый снимал на свой аппарат, тем больше он становился, его раздувало, удлиняло. В конце концов он стал очень большим— таким, что одна его ступня была размером со всю стену, на которой висела маска. Тогда видимо он понял, что снимать ему больше тут не интересно, и он погромыхал прочь. Высосав всё пространство, разделяющее объектив его камеры-глаза и маску. В итоге, образовалась воронка, втягивающая воздух, некое разряженное пространство. От этого маска на стене затряслась.

Рот её сухо заскрипел и начал открываться. Но так как дерево не эластично, в углах губ появились трещины. Они становились всё длиннее и длиннее, пока, наконец, рот не раззявился во всю ширь души. Несколько секунд ничего не происходило, а затем из черноты ротовой полости маски вырвался луч зеленного свечения. По этому лучу, как по ручейку выплыл маленький предмет. Затем луч погас, а рот сомкнулся, прозвучав зубовным скрежетом и громогласным хоровым пением. Предмет, тем не менее, остался висеть в воздухе прямо напротив маски.

Давайте взглянем на сей предмет в наш микроскоп (надеюсь, читатель не забыл его в кармане носков?). И что же мы видим в окуляр?— я машу Вам рукой с той стороны линзы. «Привет,— кричу Вам я,— как Ваши большие дела?». И улыбаюсь.

Итак, я находился на бригантине «Северная Песня», стоя за штурвалом. А Барон Суббота, прислонившись к борту, долго смотрел в подзорную трубу на горизонт, пока не понял, наконец, что это была дымоходная труба от камина в викторианском стиле. Да и смотреть было особо некуда. Мы только что выплыли на зелёном потоке воздуха из-под купола, который, по словам Цереры Лилии, был моей собственной головой, а по нашим наблюдениям— маской тибетского индейца, висящей на стене.

— Это— моя голова!— сказал я, указав Барону Субботе на маску, оставшуюся позади кормы.

И как только эти птенцы вылетели из моего рта-поперёк-борта, бригантина начала увеличиваться в размерах.

В просторном зале, на стене коего висела маска, окна были раскрыты настежь. Лёгкий ветерок играл ситцевым тюлем. Тень листвы падала на подоконник, залитый ярким солнечным светом. Там, по ту сторону, щебетали прелестные птицы дня.

Пока бригантина не увеличилась до обычных размеров, я взял курс на раскрытое окно. Когда мы выплыли на улицу, я вздохнул с облегчением и радостно крикнул:

— Эй, Барон, неправда ли — день чудесный? Смотри, вон и знакомая улица. Вон люди. Можно опуститься пониже, а то я что-то слишком набрал высоты.

— Пока не стоит,— ответил Барон Суббота,— Нам надо найти Цереру Лилию. Тем более, майн херн, посмотри туда!

Я посмотрел вниз по левому борту. И пуговицы на моей рубашке затрепетали до самых корней преисподней. Из-за высотных домов, построенных за две улицы от нашей, раздвигая стены, словно заросли бамбука, пробирался на полусогнутых ногах тот самый О. Соломенная шляпа излучала бледно-жёлтый свет, мерцая неоновыми пыльными огнями. Его длиннющие пальцы втапливались в стены, как будто те были сделаны из сливочного масла. Пропихнувшись между двумя постройками, он небрежно смял кусок третьего дома-желе, не глядя под ноги проломил забор и раздавил ларёк с горячей выпечкой. Всё внимание его было устремлено на нас. Я не видел ни его лица, ни глаз (да и были ли они у него?), но я чувствовал. Чувствовал, как пчела чувствует зов цветка.

— Поднять паруса!— скомандовал Барон Суббота хриплым рыком,— свистать всех наверх!

И тут из каюты на палубу начали выбегать существа. Невысокого роста, пузатые, бородатые, в длиннющих полосатых колпаках, старомодных сюртуках, босые и с огромными лодыжками. Они дружно напевали какую-то мрачноватую песенку приглушёнными голосами, иногда переходя на полушёпот.

Росли — не выросли

Плыли— не доплыли

Нас волны вольны вынесли

Красные и синие

Прыг вниз, бах вверх

Расколи ногой орех

Поднимай паруса

На парад тебе пора

На парад вещих снов

Жаворонков и сов

Что искрятся алмазом

И луны тайным глазом

И они пели и пели, ловко и удивительно быстро снуя по палубе, лазая по мачтам, управляясь с канатами и парусами. Вскоре мы уже неслись как ветер по направлению к улице Ацилу. Далеко внизу на перекрёстках дорог, на парковых аллеях, в переулках собирались толпы народа. Хотя я и назвал их «народом», наверное, корректнее было бы сказать «существа». Уже сверху, с палубы высоко летящей «Северной Песни», я заметил, что толпа та была достаточно пёстрым сборищем головоруких, крылоногих, змеинотелых, рыбоптичьих, бородопузатых, зелёно-фиолетовых существ. Они все суетились, пели, что-то бурно обсуждали, смеялись, перетекали, сливались в комы, пульсировали, излучали свет в клубах пара и дыма благовоний. Из близлежащих рощ и лесопарка выходили поросшие мхом древни, пучеглазые бородатые пеньки, летели нимфы с крыльями стрекоз, блуждающие огоньки сновали туда-сюда сквозь толпу увитых лозами статуй, людей-корней, людей-грибов. Кое-где в воздухе реяли цветастые флаги.

Сверкали медью и серебром трубы, гобои, флейты, струны гитар, лютен, ситаров. Музыка мыльными пузырями поднималась к пурпурным облакам, вибрировала по жилкам небесного эфира, капала радужными каплями в лужи моего сна на земле самоцветов и грязи дорог в никуда. Музыканты вели за собой небольшие отряды танцующих слушателей к центру городка. Полосы света струились повсюду, оплетали происходящее действо полупрозрачной паутиной.

Я наблюдал за всем этим, открыв рот от удивления. А вот Барон Суббота, казалось, не испытывал никаких чувств к происходящему. Он лишь напряжённо изучал даль в свою подзорную трубу, иногда отвешивая хлёсткие словечки в адрес моей впечатлительности. Матросы же исчезли с палубы, как только бригантина набрала ход. О остался далеко позади, хотя всё так же уверенно топал по направлению к городу. Я понимал, что он— реальная проблема мне на шею. Я же вроде как должен был возглавить парад.

— Теперь можно опуститься пониже,— крякнул Барон Суббота.

Я направил судно к земле. Когда мы были метрах в семи от округлых пёстрых крыш трёхэтажных домиков, мы выровняли курс «Северной Песни». Люди на улице ликовали, увидев наш корабль. Они кидали вверх цветастые ленты, взрывали хлопушки, свистели, пели и аплодировали. Огромное окно в небе над нами хлопало ставнями, впуская тёплый ветер, насыщенный запахами смолы сосен, тёплой свежей выпечки и весеннего костра. Красные, зелёные и оранжево-синие ноты сыпались оттуда, стекая, растягиваясь, словно плавленый воск.

Пушистый кот зубоскально улыбался с ближайшей крыши. Он помахал нам рукой.

— Туда! — крикнул возбуждённо Барон Суббота,— быстрее!

Я крутанул штурвал, и корабль сам собой причалил к крыше, слегка покачиваясь на волнах струящегося искрами эфира. Опустился трап. Кот взошел по деревянному настилу на палубу, снял шляпу с пером, откланялся и мурлыча произнёс:

— Гос-с-спожа будет с минуты на минуту, р-р-р-р, м-и-а-у.

Я поблагодарил кота, почесав его за ухом и налив в бокал молока из хрустального графина. И, хотя кот и сказал, что при исполнении не пьёт, но всё же опрокинул стаканчик-другой.

Разумеется, под госпожой кот понимал свою хозяйку— ведьмочку Цереру Лилию. Мы заметно обрадовались, услышав сии вести— всё же хотелось в этой пёстрой суматохе найти знакомого человека, который объяснил бы что происходит, и что со всем этим делать. Сказать честно, я сам ждал её с нетерпением, так как Барон Суббота всё меньше казался мне вразумительным наставником— капризный, амбициозный человек, которого трудно понять из-за его акцента, нелепого вида и в добавок ко всему ещё и пьяница. Конечно, он старался выполнять свою миссию с упорством старого вояки, и это было заметно, за что ему и спасибо… но уж увольте, господа— дальше пусть бразды правления возьмет кто-то ещё. И этот кто-то ещё не заставил себя ждать.

Росчерком серебряной алебарды воздух огласил зычный рёв морских раковин. Они прозвучали поверх всей суеты, перекрыв шум толпы, заставив её умолкнуть. Так, словно бы в раковину трубил могучий атлант. Горизонт на востоке вспыхнул радужными зарницами. А из них выступил гигантский силуэт. Он возвышался, словно мираж великанского размера, голограмма держателя Вселенной. Ноги в клубах пара (может быть в облаках), голова в венке из звёзд. Церера Лилия (как мне только что написали в этих строчках— это была она) предстала перед этим утробным миром во всём величие. Каштановые волосы развевались на ветру, колпак тёмно-синего бархата украшали серебряные созвездия и сферы золота. Плащ словно всасывал пространства чернотой изначальной ночи, создавая завихрения цветных облаков. В руках она держала толстую книгу с красной длинной закладкой, переплётом, украшенным самоцветами и старыми пожелтевшими страницами. Точёный палец указывал на открытую страницу, а глаза излучали блеск тайны неразгаданной Луны. Кончики губ искривились в хитрой улыбке. Лицо словно говорило: «Я что-то знаю, и вот всё думаю— говорить об этом вам или нет?…». Церера Лилия двигалась со стороны горизонта незыблемым исполинским потоком древней космической энергии, горой Меру, Госпожой звёзд и владычицей ключей от врат зари. Она немигающим взглядом смотрела мне в глаза, отчего я поневоле съёжился, и почувствовал, что снова уменьшаюсь в размерах.

На какой-то миг всё вокруг перестало существовать. Палуба ушла из-под ног, звуки стихли, и я оказался в море зеленоватой воды, у которого, казалось, не было берегов. Я барахтался и судорожно озирался по сторонам. Затем заметил, что берега есть— просто они вокруг и сделаны из меди. Силуэт Цереры Лилии огромной тенью навис надо мной. И тут стало ясно, что я нахожусь в её ведьминском котле (снова или до сих пор?).

— Перестань не понимать!— раздался её голос, словно принесённый тысячами ураганов,— стань большим, а то утонешь!

После этих слов череда дежавю прошлась по моему разуму серией оглушительных ударов. Я закрыл глаза и решил, что утону.

Но в следующий миг я обнаружил себя стоящим на палубе «Северной Песни», а вокруг происходило всё то же самое— толпа существ, дома, улица Ацилу, Барон Суббота, одной рукой прячущий во внутренний карман таинственную фляжку, а другой— вытирая сырые губы. А Церера Лилия по мере приближения к нам уменьшалась в размерах. Она шла по воздуху и, приняв обычный вид (словно материализовавшись из полупрозрачного миража), ступила на палубу. Кот шмякнулся на пол в прелюбезнейшем поклоне. Я выдохнул, мотнул головой и улыбнулся.

— Эффектно! Я словно бы окунулся в себя самого и выплыл наружу снова,— сказал мой рот,— Приветствую тебя.

Церера Лилия чуть кивнула головой. Барон Суббота тут же подскочил к ней и что-то долго шептал на ухо. А она то и дело поглядывала на меня. Улыбка всё больше озаряла её лицо, по мере того, как Барон говорил. В конце концов, она рассмеялась довольно непринуждённо и, я бы сказал, слишком вольно, пригнувшись и шлёпнув себя ладонью по колену.

— А наш малыш растёт,— всё ещё посмеиваясь, сказал она,— готов?

— Ну, знаешь, сколько же можно готовиться? Уже все мозги сломал, готовясь. Пора и к делу,— сказал я, сам от себя не ожидав такой решимости.

Церера Лилия обернулась к толпе, что стянулась к «Северной Песне» со всех окраин городка, и посмотрела в книгу, которую держала. Нараспев она начала читать странные слова на странном языке. Где-то вдали снова, но на этот раз приглушённо протрубили раковины.

— Объявляю Парад Подсознания открытым!

Бригантина, словно по тайному приказу, начала медленно подниматься вверх, и поплыла вперёд. Поднялись паруса. А на всех мачтах появились флаги с семью цветами радуги. Толпа прокричала: «Да здравствует Разница! Вива мечте! Вива фантазии!». Снова зазвучали песни, полилась музыка. «Не имеет значения, какую одежду ты носишь, чего ты боишься, или если твои волосы каштановые или белые— это всего лишь Северная Песня. Не имеет значения, какие ноты ты играешь, какие слова поёшь, или какое сейчас время суток— это всего лишь Северная Песня».

Народ двигался за кораблём снизу по улице Ацилу. И доктор Рациус в обнимку с профессором Ван Ден Гоффманом, и Вукнук с Жувльстером, и пожарная бригада в фонтане хлопьев пены, и головорукие, крылоногие, змеинотелые, рыбоптичьи, бородопузатые, зелёно-фиолетовые, и старый вождь Попока Окуилин со своим племенем, дружно бьющим в барабаны, и все-все. Пёстрые и тусклые, непохожие друг на друга, как две капли разных жидкостей под разными линзами. Всё ближе мы приближались к парку. Вход в него уже был виден с борта корабля. Знакомая аллея, можно даже было разглядеть лавочки, что находились вдоль неё, на одной из которых кто-то мирно дремал…

— Иди на нос, дурень,— проворчал позади меня Барон Суббота, легонько подтолкнув в спину.

Я прошёл на нос корабля, облокотился о перила борта и смотрел вниз и вперёд. Под нами шли настоящие воины. Шли против осьминога Хорнозона. А тот выл смрадным ветром из глухих болот нижнего мира. Клацал сорока пятью челюстями, рвал холсты пространства щупальцами-плётками. Чувствовал, злился. Не определившийся зверь Брстка топал ногами, копытами и ластами, сжимал кулаки и исторгал пламя из ноздрей. Но всё дело было в том (и это вызывало у меня спокойную улыбку), что я давно уже запер их у себя в голове, а недавно— утопил в зеркальных болотах, втоптал в щели между камней в тротуарной кладке, сжёг на жертвенном костре племени Попока Окуилина. И оставалось только, что бы все живые существа тут поняли это. Ведь пока они не знают о случившемся— Хорнозон плетёт сети в их мирах. Мирах, коих не сосчитать.

Однако меня всё ещё терзала одна проблема— О, шествующий где-то позади. Непонятное и непонятое существо, движимое странной манией оставить всё как есть. Дух консервативной антиматерии. Я то и дело оглядывался назад, даже попросил у Барона Субботы подзорную трубу. И, видимо, Церера Лилия прочла мои опасения по настороженному взгляду назад.

— Не волнуйся,— сказала она тихо, лицо её осветилось слегка грустной улыбкой,— он никогда не отстанет. Он всегда будет идти где-то сзади. Пробираться по зыбким тропкам неуверенной поступью одолеваемого смятением. Это— закон природы. Закон развития.

Снова раздался трубный гул морских раковин.

— Слышишь? Это трубит Закон Колеса. Сейчас ты— создаёшь нечто новое… даже не представляешь насколько чудесно то, что происходит. Звук— это построение-поддержание-разрушение. Так было и будет. Мысль— это то же самое… прошу, не уменьшайся. Понимай!

Церера Лилия с залихватским возгласом кинулась вперёд, вскочила на борт, ухватившись за канат, и вскинула вверх руку с плёткой. На концах плетей сверкали алмазные бусины.

Народ внизу всё громче напевал какие-то слова, всё громче становилась гипнотическая музыка. Восьмирукое существо, шествующее по улице, испустило два огненных луча из третьего глаза на лбу. Эти лучи спроецировали в небе силуэт коровы, тянущей плуг. Небесная синь оплавлялась глазурью, растекалась по шву за плугом.

— Смотри! Вспахивается новая почва для нового пёстрого мира! Для необычного полёта фантазии Творца!— восторженно глядя вверх полушёпотом произнесла Церера Лилия,— тебе туда.

— Куда?— я снова боролся с уменьшением-возрастанием,— зачем? Разве мы пришли к финалу Парада?

Нет,— она глянула на меня сверху, стоя на борту, чуть пошатнувшись,— Парад никогда не кончится. Как может кончиться подсознание? А пока ты этого не понял— всё течёт, всё меняется.

Её разноцветные глаза поблескивали потусторонним приглушённым светом. Волосы, что выбивались из-под синего бархатного колпака, трепал усилившийся ветер. Она снова глянула вверх и слегка пригнулась. Тело её как-то напряглось, словно в ожидании броска. Ветер разбушевался, раскрутил потоки спиралей. Синева небес стала невероятно насыщенной и яркой. Запахло озоном. Казалось, всё вокруг чуть уловимо вибрировало. Я знал— должно произойти нечто бесповоротное. Вот-вот!

Толпа внизу слилась в один цветастый поток, перемешивающийся подобно палитре с яркими красками под проливным дождём. Пели всё громче, но уже было не разобрать, точно ли это было пение и голоса. Существа светились, испускали нити энергии в небо, где те сливались в узоры и паутинки, по которым плыл лист кувшинки с четырьмя небесными младенцами: рубиновым, изумрудным, мраморным и сапфировым. Толпа приветствовала это зрелище пением, звуками флейт, барабанов и аплодисментами. Лучи Солнца с утробным гулом пронзали людей внизу, поднимая холодный пар и туман над улицами и парком. Бригантина поднималась всё выше.

Церера Лилия всё так же наблюдала за происходящим в небе с плёткой на изготове, прищурив глаза. Однако первым подал голос Барон Суббота:

— Слева по борту!— проорал он,— в то же мгновение вытащив саблю из ножен.

Я устремил взгляд туда, куда он указал. Там, за охапкой наэлектризованных облаков виднелись гигантские чёрные щупальца осьминога.

— Хорнозон!— крикнула Церера Лилия, чуть не свалившись с борта (тяжело стоять на лакированном бордюрчике в сапогах из слоновой кости на высоченных каблуках).

Вспышка молнии прорезала небо, чуть не дойдя до огненного силуэта коровы. Восьмирукое существо внизу, ярко выделявшееся из толпы синим цветом кожи и особым свечением вокруг тела, усилило лучи света из срединного глаза.

Чёрные щупальца расползались по небу, уже дойдя до точки полуденного пребывания Солнца. Снова вспышка молнии — снова почти. Внезапно, навстречу щупальцам взметнулись какие-то сверкающие пряди, словно несколько змей попытались ужалить гигантского спрута. Щупальца рывками начали втягиваться обратно. Снова взметнулись странные зигзаги, со свистом рака-свистуна. Пара щупальцев вовсе растворилась в потрескивающем воздухе, остальные почти убрались за гору туч на горизонте.

Вскоре я понял источник этих спасительных ударов. Стоя лишь одной ногой на самом краешке борта бригантины, держась одной рукой за грубый толстый канат фок мачты, Церера Лилия хлестала небесную твердь своей необыкновенной плёткой. Прищурив глаза от порывов горячего ветра, шепча заклинания, она рисовала в пространстве узоры. Удлинившиеся до невероятных размеров концы плети оставляли разводы в небе, напоминающие хвост кометы.

— Прыгай! — закричала она, стиснув зубы,— прыгай в разлом, что остаётся от плуга!

В небесной кожуре действительно оставался пропаханный зияющий чернотой след от лемеха силуэта плуга, что тащила корова Разница.

— Я не умею летать!— закричал я срывающимся голосом.

— Ты умеешь всё! Помни это! Помни это всегда! Всё в твоей голове!

Она говорила что-то ещё, но я уже не слушал. Ведь в этот миг прожигающий скорлупку головы луч ясного понимания пронзил меня. Наверное, в первый раз за всё это время я всё понял. Конечно! Всё же элементарно! Я почувствовал покалывание во всём теле. Я увеличивался, пространство сужалось. Ветер безжалостно хлестал лицо. Разноцветный свет вертелся каруселью, музыка атонально закручивалась в спираль. И я прыгнул в разлом в небесах!