Что же, бойцу выбирать себе оружие не положено, ему надлежит воевать на том, что ему выдали. И сейчас 23 бойца вжались в смрадное, похожее на гроб пространство машины. Командовал ими лейтенант Виталий Бубенин, начальник заставы со смешным названием «Кулебякины Сопки».

Мрачны были бойцы. Не в поселок за сигаретами и за водкой они ехали, и даже не на учения. Далекие выстрелы, звонко отражаемые броней, громко напоминали о цели их движения. А географически она именовалась почти никому в России не известным названием — остров Даманский. Островок — призрак, весной исчезающий под бурными водами реки Уссури, притока Амура, а зимой врастающий в лед до полной потери своих очертаний.

Да, в русском народе аж до конца 20 века пограничников уважали более других военных. Ведь пограничник смотрит в сторону чужих, отделенных от него лишь узенькой полоской земли. А они, даже если они и похожи на нас, все равно — чужие. А, значит, никто не знает, что у них на уме. Пока они далекими разноцветными пятнышками ползают по своей земле — то остаются просто людьми чужой страны. Но стоит кому-то из них ступить на полоску вспаханной землицы или, промочив ноги, перебраться через речушку — он уже нарушитель, объект действия погранвойск. Как же среди разнообразных нарушителей, которыми могут стать и заблудившиеся дурачки, и хитрые контрабандисты, распознать врага, жаждущего твоей земли и твоей жизни? Это возможно лишь тогда, когда он убьет кого-нибудь из твоих людей, а то и тебя самого. Война для пограничника начинается тогда, когда за его спиной еще улыбается мир, и начинается она обязательно со смерти…

Понятно, что служба пограничника зависит от места, то есть от стран и народов, обитающих по ту сторону границы. Хорошо на границе с Финляндией — кроме контрабандистов, семенящими шажками оттаскивающих канистры с водкой в страну озер, да заплутавших пьяных грибников там никого не встретишь. Похуже на европейских границах — там, говорят, шпионов иногда ловят, но редко. На азиатских границах — неважно, вооруженные бандиты попадаются, да и климат скверный. Но все эти границы не идут ни в какое сравнение с самой огромной во всем мире, с царицей всех границ — границей китайской. На другие границы с нее переводят, как на курорты — отдыхать и поправлять здоровье.

Здесь, конечно, хватает и контрабандистов, и бродяг, но их поимок никто даже не замечает, и высшая награда за них — устная благодарность. Главная опасность — это сам народ, живущий по ту сторону невидимой линии, его мысли, которые пока не в состоянии перешагнуть через преграду, но способны двинуть через нее одержимых ими людей. Время от времени по другую сторону границы собирались человеческие облака, и сотни глоток хором выкрикивали что-то свое, обращаясь в сторону немногочисленных русских пограничников, которых никто из крикунов даже не видел, но чье присутствие все они предполагали.

Пограничники сквозь бинокли рассматривали их одинаковые одежды, вроде бы одинаковые лица.

— Они — что муравьи, — говорил один боец другому, — Каждый из них — ничто, козявка. Ни ума, ни силы. Но все вместе они — это такая силища, какой на Земле еще никто не видывал!

— Как же так жить, зная, что ты — все одно, что букашка?!

— Они о том и не думают!

Никто на заставе не понимал, для чего они кричат? Ведь короткие китайские слова сливались в сплошной визг, сквозь который пробивалось лишь одно привычное русскому уху слово «хуй». Это вызывало общий смех пограничников, ведь никто из них не знал, что по-китайски оно означает — «красный» (цвет). А раз у китайцев многие слова имели прилагательное «красный», то и слово «хуй» повторялось невероятно часто. Много чаще, чем даже на русской заставе.

— И что мы должны от них услышать? — ворчал сержант Иван, — «Хуй» я и сам могу им крикнуть, и что из того? Я что, за ихнего Мао буду, что ли?!

Тут же он набрал в легкие побольше воздуха и крикнул означенное слово в китайскую сторону. На той стороне, видимо, ничего не поняли — ни то интонация другая нужна, ни то просто не расслышали.

Смысла китайской толкотни на ледяном амурском берегу, не мог понять даже командир. Хотят нас убедить в чем-то своем или напугать? Так ведь и дурачку ясно, что мы по-ихнему — не бельмеса, немцы в 1941 — и то по-русски на границе орали! Правда, китайцам русский выучить нелегко, как и нам — китайский, но это же не повод, чтоб каждый день нас даром смешить!

Сейчас Бубенин спешно припоминал все, что рассказывали ему про Китай. В училище и просто в разговорах с умными людьми, которые в китайцах что-то понимают. Выходило не густо. Виталий знал, что само слово Китай — русское и означает просто землю, которая за стеной, а сами китайцы именуют себя — «чина». Что же, не удивительно, есть же в Москве Китай-город, и построен он тогда, когда ни о каком Китае и слыхом не слыхивали. Еще знал он про странную китайскую веру, где поклонение младших старшим возведено в священнодействие, и толстые книги моральных наставлений там читают всю жизнь. Один дед, который воевал в Китае с японцами еще в 1905 году, рассказывал про поиски китайцами загадочного мирового постоянства, нашедший которое тут же становился бы бессмертным. Причем сами китайцы утверждают, что 12 человек так бессмертными и сделались.

Молодой Виталик, работавший тогда слесарем на заводе «Дальэнергомаш», в ответ на этот рассказ широко улыбнулся и спросил у старика:

— Вот бы их отыскать! Интересно-то как! Неужели — вправду?!

— Попробуй, отыщи! — усмехнулся дед, — Будь мудрецы, все это придумавшие — русскими, они бы такого не придумали. Потому, что 12 человек в России всегда отыскать можно. А вот в Китае — вряд ли, они среди всех китайцев все равно затеряются, что твои золотые зернышки в большущем амбаре!

— Неужто китайцев столько, что среди них люди теряются?

— Их больше миллиарда! — засмеялся дед, — То-то же!

Эх, были времена, когда еще то поколение живо, от которого мудрости можно было много больше черпнуть, чем от всех последующих поколений вместе взятых! Виталик перестал думать о китайских богах, и задумался только лишь про умопомрачительную цифру — миллиард! Ведь если представить себе даже миллиард песчинок — то это же целый морской пляж выйдет, а миллиарда людей вовсе не представить! Если столько народу по тайге пройдет — то, небось, вытопчут ее, дорогу своими ногами проложат. А если по горе, то и гору разровняют… А по нам как пройдут, так что с нами будет?

Он представил себе волну низкорослых людей, упрямо катившуюся по земле, сметающую все на ней стоявшее и жившее. Оглядывался кругом и представлял себе, что будут делать разные люди тогда, когда эта волна настигнет их? Наверное, закричат, завизжат, попробуют бестолково убегать, да только все равно — не спасутся. Вообще в жизни от малого числа страшных вещей бегством спастись можно, даже от злой псины, и то вряд ли убежишь, а тут — от китайцев!

Так он и решил поступать в военное училище. Чтоб научили ему чему-то более умному и полезному, чем спасаться бегством, которым все равно — не спасешься.

Мысли перебил неожиданный вопрос одного из солдат-первогодков, перебивший стук моторов.

— Мы победим? — спросил он.

— Конечно! — уверенно ответил лейтенант, — Вот смотри, китайцы сами называют свой народ поднебесным. А мы, русские — народ небесный! Потому мы и победим!

Солдат довольно закивал головой, а Бубенин вернулся к своим воспоминаниям.

В училище он узнал, что китайцев в истории уже громили. И не раз. И всегда — народы много меньшей численности, чем они. Не очень многочисленные японцы (большая часть их сил к тому же была на других фронтах), малочисленные монголы и крохотная горсточка маньчжуров. Русские тоже побеждали китайцев — в конце 17 века им не понравился Албазинский острог, сооруженный казаками, и они решили взять его штурмом. Против нескольких десятков казаков под командованием атамана Толбузина шло двухтысячное войско китайцев, и… Оно было разбито. После подошло еще одно китайское войско и взяло крепость в осаду, но, понеся большие потери — отошло. Потом вынуждены отступить были сами казаки — кончились провиант и боеприпасы, погиб командир. Но победа была бесспорной, и ее хватило для того, чтоб после целых четыре столетия китайцы в глубину русских восточных земель не ходили, хоть и не было в этих землях еще никакой пограничной стражи.

Одним словом, китайцы являли собой сплошные противоречия и парадоксы. Первый в мировой истории классик военной мысли Сунь Цзы, изобретение пороха, и… Бездарные командиры, видящие сражения чем-то вроде большой мясорубки, в которых большая численность давит меньшую, и на том всегда проигрывающие.

К сожалению, полковник Васильев пришел в их училище тогда, когда Виталик его уже заканчивал. Потому он не успел у него поучиться. А полковник был единственным, кто сумел объяснить такую неэффективность китайского войска. «Китайцы — большой народ, большой народ может порождать лишь большие армии. Но большая армия — это палка о двух концах. С одной стороны, она — страшна, но с другой — требует большого прокорма, требует много дорог, ибо на одной дороге завязнет в пробках. Ее легко обнаружить, а, значит — и окружить, особенно — на открытом месте, а на пересеченной местности она невольно разделится на отдельные части и так разобьет сама себя. Было бы разумно делить такую армию на множество самостоятельных отрядов, и, вводя их в бой, представлять им определенную самостоятельность. Но командиры в таких армиях обыкновенно не смеют и шагу ступить без приказа сверху, а сам командующий не может даже помыслить о самостоятельном применении частей своей армии. Вот вам отличное доказательство закона перехода количества в качество! Когда количество превышает меру, то качество оказывается порой — неожиданным. Тогда вдруг сильная сторона может стать — слабой, а слабая — сильной».

Что же, эти слова полковника успокаивали будущего пограничного командира. Но все-таки даже если и случится небывалое, и китайцы будут разгромлены с огромнейшим перевесом в потерях, все равно ему и его бойцам, вероятнее всего, предстоит погибнуть. Китайцы могут выставить против него людей много больше, чем у его бойцов имеется патронов, и тогда не спасет даже тот сугубо теоретический случай, когда противник будет целенаправленно, без сопротивления, в полный рост шагать на убой…

«Может, потом придет армия, прилетит авиация, и победа будет за нами, но мы если и увидим победу, то только лишь — с Неба, если с него вообще можно что-то видеть, когда ты — уже там…» — подумал командир и внезапно ухватился мыслями за слово «небо». «Да я же только что говорил об этом своему бойцу! Небеса — вот откуда надо ждать помощи, ведь мы — небесный народ! Мы не знаем, какой будет эта помощь, но все равно — надо ее ждать!»

Выстрелы тарахтели уже рядом. Сквозь смотровую щель Бубенин увидел ледяную страницу, украшенную, как ему сперва показалось, большущим красным иероглифом. И только потом он разглядел, что иероглиф этот рисовался из окровавленных людских тел. Большинство из них были, конечно, уже мертвы. Лишь некоторые сохраняли жизнь, вырывавшуюся огненными ручейками сквозь их автоматы.

— Приступить к боевому развертыванию! — приказал Бубенин.

Сейчас он вспомнил, что ближайшей к острову заставой командовал его однокашник Ваня Стрельников. Значит, кровавый иероглиф, расписывающий замерзшую реку — это то, что осталось от него и его людей, от их жизней?! Перед глазами выросло улыбающееся лицо Ивана…

Позднее от одного из чудом уцелевших подчиненных Стрельникова Виталий узнает, что тот смело шагнул в сторону чужих людей с неразличимыми лицами. Что творилось тогда в его душе, какие силы терзали в ней друг друга в смертельных объятьях? Ныне никому из живых это не известно, уцелевший лишь помнит отрывистое, жесткое дыхание своего командира. Тот сказал нарушителям то, что положено говорить по инструкции, это были не его слова, хоть и сказанные его устами. Последних же слов самого Стрельникова никто не запомнил — прежде никто не думал, что сегодняшний день сделается для него на Земле — последним. А потом всем было не до того, живых с каждой секундой становилось все меньше, а мертвых — все больше.

Бойцы выскользнули из тесной боевой машины, и в их легкие хлынул пропитанный изморозью зимний воздух. Выстроились в шеренгу, и тут же над их головами просвистели первые пули начавшегося боя. Пограничники залегли, и через мгновение палили очередями в продвигавшиеся в их сторону человеческие силуэты. Из обитателей чужой земли они сделались нарушителями, позже — врагами, а сейчас, во время боя, все сделалось проще — они стали просто целями.

В сторону пограничников, рассекая воздух, летели смертоносные плевки пуль и ручных гранат. Страх ушел, ушла и неуверенность в себе, души бойцов вошли в то состояние, когда они как будто разговаривали со смертью. На огненный вопрос — свинцовый ответ. Кто-то уже был облит кровью, лежал рядом со своим заснувшим оружием. Мертв он или жив — в бою не поймешь, но его молчание в беседе со смертью ощутимо, и сердце жаждет сказать за него, потому все тело и намертво прикрепленное к нему оружие действует быстрее.

Граната разорвалась недалеко от старшего лейтенанта Бубенина. Осколки посекли его тело, сознание заложило от свирепой взрывной волны. Но как только огненные круги и восьмерки перед глазами потухли, к Бубенину пришла новая мысль.

— За мной! В БТР! — крикнул он четырем ближайшим к нему подчиненным, и добавил оказавшемуся неподалеку сержанту Каныгину, — Ты командуешь здесь!

Машина откашлялась бензиновой мокротой и понесла бойцов прямо в сторону неприятеля. Одной рукой он крутил штурвал, другой стрелял из крупнокалиберного пулемета. Его подчиненные палили через амбразуры в бортах, покрывая лед зернами смерти. Нагромождение человеческих фигурок дрогнуло и бросилось врассыпную, завидев секущий все живое подвижный броневой островок. Бубенин не знал китайского, потому и не мог понять — вопят ли китайцы от ужаса, или что-то командуют, пытаются как-то сориентироваться. Надо отдать должное и китайцам — их уже почти неживые тела бросали гранаты прямо из-под колес машины, впечатывающих их в лед смертельной печатью. Одна граната повредила колесо, разом порвав баллон и уничтожив систему подкачки воздуха. Осколки другой разворотили пулеметный прицел, а ее взрыв еще раз контузил командира. «Посланцы» третьей гранаты разворотили систему охлаждения, из которой хлынула парящая вода.

Бубенин оглянулся на своих подчиненных. Двое из них напевали сквозь зубы что-то древнерусское, третий шептал какие-то старинные сибирские, должно быть — старообрядческие заговоры, а четвертый и вовсе произносил что-то монгольское. «Но ведь он — русский… Но — сибиряк. Казаки смешивались тут с монголами, и вот сейчас голос предков в нем и пробился», — мелькнула мысль у Бубенина. С его уст шепотом срывалось тоже что-то старинное, победоносное. Казалось, многие поколения переплавили свои жизни в пять живых мечей, вонзающих сейчас во врага огненные стрелы.

Машина сделалась непригодной к бою. Но на ледяном берегу он заметил однотипный БТР, не подававший признаков жизни. Должно быть, его оставили люди Стрельникова, лежащие теперь кровавыми буквами здесь. Они туда уже никогда не вернутся, не вернутся и на заставу, в свои дома… Так пусть их машина еще повоюет за них!

— Будем перебираться в ту машину! — крикнул он подчиненным.

Бросив не заглушенным свой БТР, они перебрались в транспортер погибших соседей. На его днище валялись ненужные в бою предметы, к которым бойцы, наверное, собирались вернуться живыми после боя. Губная гармошка, полевая сумка с какой-то книжкой, раскрытый маленький альбомчик с фотографиями далеких людей, еще не знающих, что хозяин альбома сейчас отдает последнее свое живое тепло уссурийскому льду. Отпечатки душ, уже бесконечно далеких, идущих воздушными тропами к Небесам. Может, они попросят там помощи, ведь русские — народ небесный?!

Оба капризных движка завелись мгновенно. Может, даже железо знает, когда капризы — вещь смертельная?! БТР помчался назад, в сторону противника, вновь распрямив свои огненные косы. Тем из парней, которые родились в деревне, сейчас казалось, будто и впрямь идет косьба страшной травы. И противник стал отодвигаться назад, оттаскивая прочь мертвые и еще шевелившиеся раненые тела. Одна из пуль попала в кого-то горластого, и тут же бегство противника ускорилось, из чего можно было заключить, что он был их командиром.

Резкие маневры, перекладывание руля то вправо, то — влево. Трещали худосочные кустики острова, и морда БТРа выныривала всякий раз там, где китайцы менее всего желали ее увидеть. Пространство БТРа было наполнено острым кровавым запахом, все люди внутри него были ранены. Но боль придет завтра, а сегодня дух боя, непрерывный разговор со смертью, снимал ее лучше всякого морфия. Машина мяла и секла противника до тех пор, пока не закончился боекомплект, и обессиленный пулемет не умолк.

— Сейчас подбираем со льда раненых и временно отходим! — приказал командир.

Машина понеслась обратно, и остановилась на том месте, где прижавшись ко льду застыли две человеческие фигуры в форме погранвойск. Бубенин резко затормозил, прикрыв раненых своей броней от огня противника. Бойцы принялись втаскивать их в спасительное пространство.

И тут же раздался резкий свист и взрыв снаряда 76-милиметровой пушки. Только в Советской Армии есть такая, как же она к китайцам попала? Впрочем, не об этом надо было думать — из машины фонтаном била окутанная паром вода. Опять — слабое место, система охлаждения. Моторы заглохли, ход потерян, бронированный гроб БТРа намертво прирос ко льду, подставив свои борта под пальцы вражеских снарядов.

Противник пока не показывался — видно, приходил в себя. Наверное, очухиваться ему придется долго. Сейчас говорила их артиллерия, посылая множество снарядов по пустым местам ледяного поля. Над машиной простирались молчаливые небеса, и в них сквозь амбразуры и смотровые щели смотрели сейчас бойцы. Неужто не помогут?!

«Велика Россия, а отступать некуда, за нами — Москва!» — набившая оскомину фраза из множества старых черно-белых фильмов про давнюю войну. Есть в ней картинность, лишний пафос. Во-первых потому, что Москва — не единственный город сердца России, и помещена она среди целого сплетения старинных городов, в числе которых она — и не самая древняя, и не самая русская (даже название у нее — финно-угорское). В этом мире никакой враг хозяином быть не может, и даже взяв Москву, он все одно рано или поздно потерпит поражение, что уже было в русской истории. Да и саму Москву взять не так просто, она слишком велика, чтоб ее штурмовать, много в ней всевозможных Кривоколпакских переулков, где противник неизбежно заблудится и найдет свою смерть.

Иное дело сейчас было у Бубенина. За его спиной, на беду, была не Москва, а — Транссибирская железная дорога. Насыпь и два пути, пересечь которые пешком можно за несколько секунд, на танке — и того быстрее, на которой нет ничего, что могло бы задержать противника. Тонкая нить, на которой висят могучие приморские земли. Лопни она — и Россия уже не станет Россией, обратится в что-то иное, мелкое. А у всего мелкого, рожденного на месте былого великого есть лишь одна судьба — ломаться дальше. Отбить Транссиб обратно не получится — людей живет в этих краях мало, партизанить — некому. А пока людские массы подоспеют из русского центра, китайцы из своего центра еще большую людскую массу сюда приведут. Оттуда — ближе.

Едва китайские руки достигнут Транссиба, миллионы людей Приморья окажутся отрезанными от России. Даже бежать им будет некуда, иных путей кроме магистрали здесь нет. В их числе и семья самого Бубенина, которую он оставил в Хабаровске, подальше от страшного мира заставы, где ежедневно слышно выкрикиваемое китайцами неприличное русское слово. Если враг прорвется — в числе загнанных в «приморскую мышеловку» окажутся и они. Потому выход один — оставаться на месте, и смотреть в небеса. Ибо сейчас в судьбе могут быть лишь два поворота — либо помогут сами русские небеса (больше помочь некому), либо Бубенин и его бойцы оставят свои кровавые точки на уссурийском льду через какой-нибудь час, сделав за свои короткие века все, что было для них возможно...

Разными словами Бубенин и его бойцы обращались к небу. Шепотом и в полный голос, даже — криками. И… Небо ответило. Сперва диким, страшнейшим свистом, рассекающим нутро до самой своей середки. Бубенин (а тем более его бойцы) не знали оружия, которое бы издавало такой свирепый звук. Конечно, они не могли знать все существующее русское оружие. Следом за свистом небо прорезали многочисленные молнии, и другой берег реки мигом превратился в туго затянутый огненный мешок. В его нутре что-то рвалось, ломалось, лопалось, иногда среди пламенной суматохи там мелькали красные зайчики горящих людей. Земля тряслась мелкой дрожью, будто даже ее напугал страшнейший огонь, и с ее поверхности стряхивался пепел заживо сожженных врагов вместе с пеплом от их оружия.

Бубенин вылез из БТРа, и ему навстречу кинулись бойцы, которые могли кинуться. Крики, объятия, расцвеченные пламенными сполохами. В небесах застрекотал спешащий на помощь русский вертолет, откуда-то послышался лязг русских гусениц.

Битва застыла на груди Бубенина золотой звездой и орденами у его бойцов. Последние герои страны…

В нескольких десятках километров к северу от места боя по блестящим рельсам Транссибирской магистрали несся сияющий поезд номер 2 сообщение «Владивосток-Москва». В одном из его вагонов имелось купе «люкс», где облокотившись на мягкие диваны беседовали два субъекта из числа тех, кого именуют — «высокопоставленные».

— Тема героев закончена. Народ устал от героев, от постоянных реминисценций войн. Пора в людском сознании утвердить новое, мирное время, когда все улеглось и все войны победоносно завершились!

— Верно, — отвечал другой, — Новыми героями теперь должны сделаться люди, имеющие все достоинства и недостатки тех, кто на них смотрит. Пусть каждый житель страны увидит, что он — тоже герой, просто потому, что он — есть. Потому героев станем делать из артистов, играющих самих же зрителей.

— Хорошая мысль, — помешивая кофеек в чашке и поправляя лампу бра, согласился первый, — Спокойствие, чтоб будущее было предсказуемо, чтоб мы знали, какой наша страна сделается завтра и послезавтра. Прошлые герои — враги предсказуемости, потому что сами — непредсказуемы. Видя их над собой, обыватель нервничает, желает не того, что ему положено желать — сытости, уюта, спокойствия. Потому пусть небо для него сделается вроде зеркала, на котором он увидит самого себя, и свои желания, которые будут уже исполнены!

— Замечательно, замечательно… Коньячку не хотите в кофе?! Вот так… Теперь подумаем, как нам все это сделать, то есть переделать народ!

Поезд несся по рельсам, немногочисленные станции приветствовали его своими огоньками. В его нутре работали два мозга, продукция которых скоро застынет в бумажную паутину решений и постановлений, невидимой медузой поплывет по улицам городов и деревень.

Пронесся поезд и через то место, где при ином раскладе событий уже чернели бы стволы китайских танков, прорвавшихся сквозь прорубленную для них через границу брешь. Произошло бы это столь быстро, что едва ли кто-нибудь успел бы принять хотя бы такую меру, как остановка поезда №2 на ближайшей по его следованию станции. И гирлянда сияющих вагонов, символизирующих русский простор, угодила бы в невидимую среди ночной тайги западню.

Но архитекторы будущего, безгероического мира доехали до любимой Москвы целыми и невредимыми. Позднее они узнали о битве на Даманском, но даже не сопоставили ее со своим благополучным путешествием. А имена ее героев по их почину были отправлены в бездонную бочку, именуемую секретностью. После этого героев секретили уже поголовно, дабы их неспокойные имена и дела не будоражили спокойной жизни, не вносили рябь в новое, зеркальное небо, на котором обыватель мог разглядеть лишь самого себя...

Ныне Небеса не придут нам на помощь… Как нам поможет висящая наверху фольга, в которой мы видим лишь себя?!

Андрей Емельянов-Хальген

2012