Oneverdan — История. Глава 2.

Я вздыхаю и смотрю на падающий снег. Он кружится, идет вместе со мной, будь у меня мания, я бы сказал, что он меня преследует, хочет сделать мне плохо. Нет, он просто составляет мне компанию.

Холодно. Столбик на термометре, наверное, упал еще больше. Сколько сейчас, — 18 ? Я не удивляюсь, смотрю на редких прохожих, пробегающих по обе стороны дороги, торопящихся, в теплых вязаных шапках и шарфах, натянутых на все лицо. Мне становится зябко, и я пытаюсь глубже укутаться в куртку. Идти еще далеко, три улицы и два квартала, прикидываю по вывескам знакомых магазинов. Они уже закрыты, в них не забежать, просто чтобы согреться.

Я иду. Двигаюсь, чуть согреваюсь, и снова думаю о себе. Кто я ? Откуда я ? Что я здесь делаю ? Все задаются этими вопросами. Но, кажется, только я один не имею ни малейшего представления. Как меня зовут ? Я не знаю. Я представляюсь как Влад.

Сколько себя помню, здесь всегда была зима. Она длится очень давно. Значит, скоро наступит рождество, Новый год. Может, случиться чудо, я встречу ангела, и он мне все объяснит, а я спасу его, подарю ему крылья. Все будут счастливы, распевая «we`ll take a cup o`kindness yet for auld lang syne ». Будет почти как в «Этой прекрасной жизни ».

Странно. От этих мыслей у меня начинает депрессия. У меня нет знакомых ангелов, с крыльями или без, неважно. Ведь что главное в ангелах ? Святой альтруизм, чистый, в его кристальном, незамутненном человеческими страстями, виде. Они благородны, они должны быть благородны, убеждаю я себя, они не такие как мы, как я, как этот прохожий, что только что пробежал мимо, пытаясь разговаривать по мобильному, не обморозив пальцы.

Я смотрю на пьяного, возвращающегося домой. Он держится за столб и блюет. Отвратительные куски ужина, зеленые, розовые, похожие на протухший, перебродивший в вине салат, изрыгаются из него, а он держится белыми пальцами за обледеневший столб — явное обморожение. Кожа шелушится, похоже, обморожение не первое. Пьяный качается и пытается не упасть в ту дурно пахнущую лужу, которую он сам сделал.

Я прохожу мимо. Вот чем отличаются от нас ангелы. Они не способны запачкаться, в грязи, в дерьме, в жестоких человеческих эмоциях, не способны потеряться в наших чувствах.

Ангелы — это те, кем мы никогда не станем. Я прохожу мимо магазина с сувенирами. На полке, за стеклом, стоит копилка, розовый ангелок, с крыльями размером со спичечный коробок, совсем маленькими, игрушечными. Он смотрит на нас, на всех, кто проходит мимо, изо дня в день, и, наверное, все, что он видит, кажется глупым, пустым, болезненным. Если подумать, все те убийства, изнасилования, грабежи, что происходят на улицах каждый день — это болезни общества, гнойники, которые не слезут сами и не исчезнут со временем, и ангелок только грустно покачивает головкой на шарнире. Зачем вы это делаете ? думает он и с укоризной качает головой.

Три улицы пролетели сквозь снег. Я стою у массивного дома, пять этажей, пятнадцать квартир, и только одна из них та, что мне нужна. Поднимаюсь, на последнем этаже останавливаюсь и звоню в правую дверь.

Не заперто. Как всегда. И прохладно. Тоже, как всегда.

Здесь живет один человек, ни хорошим, ни добрым, ни гуманным я не могу назвать его. Но у него есть деньги, и поэтому он — мой друг.

Я закрываю дверь, тяжелую металлическую — ассоциации с огромным железным гробом, из которого не выбраться — и прохожу внутрь.

В прихожей темно, куртку я оставляю на вешалке, крючки вбиты прямо в стену, я знаю, где они находятся. Ботинки скидываю у шкафа, рядом с аккуратными лакированными сапогами на длинной шпильке. Похоже, их обладательница уже внутри, и Марк знакомится с ней на полную катушку.

Холодная гостиная. Место, где должен стоять длинный диван, чтобы на нем поместилась вся семья, телевизор, в который можно счастливо уставиться и забыться в бреду телесериалов. Я могу с закрытыми глазами сказать, что здесь.

Справа, в углу, стоит больничная каталка. На ней инструменты: остроконечные, брюшистые, полосные скальпели, ампутационные ножи, все в идеальном состоянии, Марк протирает их, постоянно, даже не пользуясь, то спиртом, то одеколоном, с какой-то маниакально-навязчивой настойчивостью держит их в чистоте. Рядом, свесив электроды вниз, лежит маленький переносной дефибриллятор ДФР-02. Он российский, я не помню, хорошо это, или плохо, но Марк заказывал именно такой, и говорил, показывая, как он работает на своем свитере, вот это, блядь, качество. А свитер сгорел, но Вадим не сокрушался, я куплю себе еще сто таких, а вот этот маленький ДФР — это да, это вещь ! Зажимы нескольких видов, их много, я брал все, но названия уже не помню. Кохера, кажется, Бильрота, и какие-то еще. Их много, большая часть лежит прямо здесь, перед носом.

Несколько катетеров, расширителей, горсть шприцов, в некоторых еще остались непонятные жидкости. Он не кипятит их и не выбрасывает. Для меня они — история, говорит он, лучше любой записной книжки они расскажут мне о том, что я делал. Обычно в этот момент он скалится, и говорит сквозь зубы, будто насмехаясь надо мной.

В другом углу стоят два пуфа, и столик. На нем ноутбук.

У окна, всегда зашторенного черными, непроницаемыми ни для солнечного света, ни для бликов уличных фонарей, шторами обычно пусто. В потолок ввинчен продолговатый крепеж, в отверстия которого продеты четыре черных ремня. Картинка из садо-мазо фильмов. Ни разу не видел, чтобы он этим пользовался.

А еще там стоит шкаф, с книгами, я такой ретроград, говорит Марк, до сих пор читаю, и не глянец, не бессмысленные журналы с сиськами на развороте, и не пособия «как стать похожим на Шварца за месяц, даже если ты сейчас выглядишь, как Женя Лукашин». Это все чушь, говорит он, и кивает своим же словам, Паланик, де Сад, это да, хотя первый слабоват, а второй уж слишком шизик, чтобы серьезно его воспринимать.

В гостиной холодно, как всегда. От холодильной камеры, которая стоит у Марка в рабочем кабинете. Дверь в неё приоткрыта, я слышу, как он там что-то делает, выбирает таблетки, наверное.

Стою в проходе, и наконец, решившись, захожу в гостиную.

Я смотрю, не могу оторваться от картины, что разворачивается передо мной. Кадры садистского порнофильма. Но не на экране, у него нет телевизора. Вживую.

На шипованных ремнях висит девушка. Не могу сказать, сколько ей. Полумрак, свет только от экрана ноутбука. Она молодая, хотя полутьма может скрыть от меня легкую дряблость кожи. Лицо я не вижу, оно закрыто копной волос. Она жива ?

С дамской сумочкой в кулаке появляется Марк. Она, наверное, девчонки. Бросает сумку на столик, и переспрашивает, что ? Девушка жива ? Он кивает, конечно, от четырех кубиков галоперидола еще никто не умирал. Если, конечно, не мешать с пропранололом и алкоголем.

Наверное, я должен что-то сделать. Может, освободить её ? Что ты хочешь сделать с этой девчонкой ? Марк равнодушно пожимает плечами. Ты ведь её не убьешь ? спрашиваю я. Конечно нет, что ты, отвечает он.

Наверное, Марк, когда был ребенком, хотел стать маньяком. Или врачом. И то и то у него получится на твердую пятерку.

Сегодня ты расплатишься с долгом ? Марк, не отрываясь от копания в сумочке, протягивает несколько свернутых в трубочку тысячных купюр. Столько хватит ? Мне кажется, здесь больше, чем мы договаривались. Хватит, говорю я и убираю деньги. Когда ты принесешь мне таблеток ? спрашивает он. Завтра, наверное, если сегодня получится их украсть.

Вадим достает голубую упаковку, с запоминающейся красной линией поперек, вытряхивает пластину, выдавливает четыре таблетки прямо в рот, и запивает колой. Даст Бог, не засну, улыбается он, и направляется к девушке. Сейчас я полон сил и готов к действиям, а ты ? Он застывает с вытянутым пальцем, указующим на меня, в позе мужественного красноармейца, желающего меня добровольцем, или дяди Сэма, вопрошающего, записался ли я в US army. И я не понимаю, чего он, или все они, над кем он насмехается, хотят от меня.

Так что ? спрашивает он. Так и будешь стоять, или прикоснешься к красоте ? У меня, наверное, нет выбора. Я подхожу к девушке. Он гладит её по волосам, она дергается и дрожит. Понятно, она жива, просто её вырубило, кто знает, что он вкатил ей до галоперидола. Она голая, полностью, это забавляет Вадима, но я не вижу в нем возбуждения. Ни горящих глаз, ни стояка, такого мощного, что застежка брюк грозится лопнуть.

Он цокает языком и спрашивает, как она, ничего ?

Девущка висит лицом вниз. Я изучаю ремни. Один поддерживает её грудь, не перетягивает соски, и все равно, кожа натянута, и видны отметины, маленькие красноватые точки с пупырышками. Следы от шипов, похожих на те, что крепятся на джинсовые ремни, только чуть больше, с круглыми выступами.

Второй ремень держит талию. Талия её в таких же отметинах, как и грудь.

Третий ремень держит бедра, четвертый — лодыжки. Марк перетянул их веревкой, чтобы она сильно не брыкалась, и не упала. Она теперь как червяк, может только дергаться на крючке. Марк понравилась бы такая ассоциация.

Она летает, улыбается он, она в раю. Может показаться, что он просто улыбается, но он скалится, с таким высокомерием во взгляде нельзя просто улыбаться.

Наверное, я должен сказать, что ты монстр, говорю я. Он роется по карманам, выдумывает реплику, а делает вид, что просто ищет сигареты. Закуривает, затягивается, кладет пачку на импровизованный живой столик.

Монстры все в комиксах, фильмах и играх, говорит он, жуя фильтр, да в тюрьмах и психушках. Я не монстр, он поглаживает волосы ладонью, на ней остается воск, видно, как она блестит. Я просто человек, слишком сильно ударившийся в размышления. Он крутит пальцем у виска, понять человека, вот что важно. Но когда человек каждый день пробегает мимо тебя, не важно, метафизический ли это человек, собирательный образ, или одна конкретная сволочь, которая тебя в упор не видит, сложно что-то понять. На то, чтобы вычленить самое главное уходят годы, и неизвестно, будет ли мне это интересно через пару месяцев. Так что, он разводит руками, человек мне нужен сейчас, не важно, какой, сойдет и она, и любая другая, с улицы. Главное, чтобы она была полностью в моем распоряжении. Понял, о чем я ?

Марк смеется, мне кажется, он не серьезно, для него самого эти слова не больше, чем отмазка. Несколько закрученная и переполненная смыслом, но если заглянуть глубже, все утверждения, что он предлагает, фальшивы, насквозь, как и та показная нежность, с которой он гладил её волосы только что.

Он проводит пальцем по её спине, а она мычит, невнятно и тихо — галоперидол начал действовать. Она почти не может сопротивляться, она как будто сильно напилась, и еще несколько часов она будет так и висеть, слабо соображая, не способная нормально соображать.

Марк проводит пальцем по её спине, снимая тонкую шелуху застывшего автозагара, протирает пальцы, на них остается светло-коричневый след. Он вытирает руку о свитер, и обращается ко мне, бронзант, недолговечный, дурацкий способ подать себя, особенно когда у любого, до кого она дотронется, потом будут пятна на коже.

Почему ты не взял проститутку ? Он недоуменно смотрит на меня, какое твое дело ?. Он сдерживает эту фразу, явно хочет задать, но сдерживает. Если бы ты снял проститутку, она была бы полностью в твоем распоряжении. Так почему же девчонка с улицы ?

Марк улыбается и запускает руку в волосы, разрезает ладонью копну, и гладит её лицо. Я не вижу, но чувствую, как она дергается, пытается что-то сказать, и не получается. Руки у неё заведены за спину, перетянуты шнурками — наверное, это показалось Марку забавным — и она не может отстраниться. Ей больно и стыдно, а он восхищается, но не ёю, а собой, и своей властью.

Она очень красивая, говорит он, но ты этого пока не увидишь, прости. Она только для меня, в эти минуты она, Марк проговаривает отчетливо, открыв рот, и я вижу, как двигается его язык, М-О-Я !

С проституткой вчера развлекался господин Н., Марк снова улыбается, он всегда, черт подери, скалится, сегодня я её хозяин, а завтра — ты. Слишком много аренды, слишком мало собственности. Ну, ты понимаешь…

Я неопределенно киваю головой. Глажу её, чтобы снять неловкость, нежно, не из-за каких-то садистских фантазий, хотя такие есть, это правда, а просто из жалости. Это совсем другое¸ смотреть больной порнофильм, или в нем участвовать. Пусть как зритель, все равно остается отвратительно ощущение сопричастности, будто кто-то копался в дерьме, а вымазанным оказался я.

Хочешь выпить ? Наверное. Мы усаживаемся на пуфы, Марк облокачивается о стену, достает пиво и кидает мне. Себе наливает в стакан холодный чай и тянет руку. За то, чтобы все было хорошо. Мы чокаемся. И у тебя, и у меня, заканчивает он, и осушает стакан.

А теперь, Марк достает мобильный, нацеливает камеру на девушку, и просит, включи свет. Я ищу выключатель. Нет, там две лампы, говорит он и показывает на девушку, рядом с ней. Я включаю их.

Сейчас она болтается посреди комнаты, под потолком, хорошо различимая, молодая, ей, судя по фигурке, не больше 25, в свете ночников, как будто под прожекторами.

Марк смотрит на неё. В нем просыпается интерес, как профессиональный оператор, он пытается подобрать ракурс, ерзает то так, то так, в конце встает на пуф и говорит, дубль первый. Включает запись. Она словно чувствует, что что-то не так, дергается, пытается выбраться, перебороть ремни, путы, что стянули её.

Красота, говорит Марк. Снято, и он перекидывает видео на ноутбук. Смотри, подталкивает он меня, и я, уставившись в монитор, созерцаю.

Когда смотришь, повернув экран к себе, чувствуешь, что это как приватный танец. Никто не разделит с тобой те чувства, которые испытываешь, когда смотришь на обнаженную девушку, подсвеченную, извивающуюся. В дергающейся, малопиксельной картинке движения кажутся рублеными, и списываешь это на качество съемки, и думаешь, будто она это делала специально, такой экстремальный, жесткий, и одновременно, чертовски соблазнительный стриптиз.

Она сама не понимает, как сейчас она желанна. Марк говорит слегка севшим голосом, кажется, наконец-то в нем проснулся интерес. И далеко не профессиональный, судя по загоревшимся глазам. Сейчас я скину это в интернет, и ты пойдешь, хорошо ? Я киваю. Уже 5 минут пятого, мне пора, пока не рассветет, у меня еще остались дела. Нужно кое-куда заскочить.

Марк заходит на файлообменник, заливает видео, совсем маленького веса и такой эмоциональности. Чтобы услышать её стоны, невнятную, галоперидоловую брань, нужно слушать в наушниках, говорит он, и достает из кармана две «капельки».

Похоже, я здесь больше не нужен. Я нащупываю в кармане деньги, проверяю, все ли, пересчитываю купюры и хлопаю Марка по плечу. Он смотрит на мен, и показывает на каталку. Я проверял скальпели, один из них лишний, говорит он. Я подхожу, беру первый попавшийся. Этот ? Он отмахивается. Да любой, и снова смотрит в монитор.

Я здесь лишний. Их нужно оставить вдвоем, Марка и ту девушку на экране. На настоящую он и не смотрит, она ему не нужна, а вот эта, эротичная в наготе, и в недоступности, заняла его. Удачи, бросаю я, и выхожу. Я накидываю куртку, застегиваюсь, тщательно проверяю каждый замок, чтобы не простудиться, надеваю туфли, и закрываю за собой дверь, до щелчка, Марк будет ловить этот звук, и не успокоится, пока не услышит.

Что меня ждет ? Я спускаюсь по лестнице. И снова думаю о доме. О себе. И в голову приходит странная мысль. А если бы у меня, там, где осталась моя настоящая жизнь, была бы девушка, я любил бы её, и в один прекрасный день какой-нибудь урод похитил её, что бы я сделал ?