«Как странно-то все, к чему бы все так странно? Злой розыгрыш?». Легкой болью напомнили о себе разбитые негодяем байкером губы. Филипп дотронулся до них рукой, они все еще кровоточили и припухли. «П*здец, — подумалось ему, — сегодня точно не стоит ехать на работу!». Боль и следы крови на пальцах, почему-то заставили его вновь погрузиться в отрешенные воспоминания из своего недавнего прошлого. Центральной фигурой в этих воспоминаниях выступала его невеста. Теперь он понимал, что странно с ней познакомился, и также не менее странно развивались их отношения. Кроме того, теперь он не сомневался, что раз уж в мире что-то изменилось, стало по другому, то она причастна к этому самым непосредственным образом. Каким именно образом, он пока не понимал, но чувствовал всем сердцем, что, несомненно, самым непосредственным.

Он вдруг понял, что все те странные вещи, о которых она ему неоднократно говорила, все эти бредовые нелепости, что он так часто привык от нее слышать, не воспринимая всерьез и относя на счет ее буйной фантазии и неуемного воображения, что все это — правда, а если и не все, то в значительной мере, несомненно.

Взять хотя бы, к примеру, это ее увлечение — гадание по мертвым телам… Если раньше, слушая ее беззаботную болтовню, Филипп ни на секунду не сомневался, что она то и мертвых на самом деле никогда не видела, разве что по телевизору, то теперь вдруг осознал, что все это правда — и про посещения моргов, и про круг странных друзей — единомышленников. И почему только он раньше не воспринимал это все всерьез? Да уж, чего стоит одна эта ее фраза, периодически ею употребляемая: «Если хочешь, чтобы тебе не поверили, всегда говори только правду». Все же, вместе с тем, Филиппа посетило глубокое недоумение, как же это такая хрупкая девушка оскверняет трупы? В голове не укладывается…

Вспомнилась странная история их знакомства. Они встретились на какой-то вечеринке, где Филипп запал на одну девицу, но из этого ничего не вышло. За девицей заехал какой-то ее друг, с виду типичный бандит и забрал с собой. Разочарованный обломом Филипп, принялся наливаться спиртным. И тут, откуда ни возьмись, взялась она. Точный момент ее появления он совершенно не помнил. Помнил только, что между ними происходил долгий разговор о боге и религии. В трезвом состоянии Филипп, конечно, не помнил за собой склонности к подобным беседам, но тут его что-то словно зацепило, понесло. Они долго спорили, причем он никак не мог доказать ей свою правоту и его это очень злило. Потом они оказались в подъезде на балконе, возможно, вышли покурить, где она вдруг его практически изнасиловала. Не то, чтобы он противился или сопротивлялся, но вышло как-то так, что, впоследствии вспоминая об этом случае, ему на ум приходило только это определение, как наиболее подходящее — изнасиловала.

Это было, переломным моментом. С тех пор она словно подчинила себе его волю, подавила его личность. Своенравный, высокомерный, заносчивый, достаточно эгоистичный доселе по жизни Филипп, стал при ней послушным безропотным ягненком. И было похоже, что эта роль ему нравиться, что она его устраивает и что он добровольно согласен на нее.

Алле, как называла себя его невеста, всегда был склонен определенный эпатаж в поведении. Как-то раз, они ехали в вагоне метро.

— Есть ли у тебя на теле стигматы? — спросила она, неожиданно оставив прежнюю тему разговора, что, впрочем, было для ее манеры разговаривать довольно свойственно.

— Что? — не понял Филипп.

— Ну, у истинно верующих людей на теле бывают такие отметки, часто кровоточащие, в тех местах, где были пять ран у Христа.

— Нет… вряд ли…, — удивился тогда ее вопросу Филипп.

— А у меня есть! Вот смотри! — и с этими словами она, невозмутимо обнажив грудь, продемонстрировала ему под ней красноватую точку на коже, — Сюда Христа ударили копьем в сердце!

Тогда они были еще мало знакомы, и Филиппа несколько шокировало ее поведение, впрочем, как и многих свидетелей этой сцены в вагоне метро тоже.

— А ты знаешь, какой древний знак стал символизировать пять ран Христа, пока христианство еще было настоящим? — спросила она.

— Нет. Крест, что ли?

— Глупый. Не знаешь.

— А почему это христианство теперь не настоящее?

— Церковь погрязла в бессмысленности символизма ритуалов, — с совершенно серьезным видом ответила она, — Это порок всех церквей и практикуемых религий. Этим они уничтожают сами себя.

Вскоре Филипп понял, что она является любительницей спонтанного секса в необычных местах. Причем такие места, как, например, кабина лифта в административном здании райисполкома, скамья в костеле или в зале ожидания на провинциальном железнодорожном вокзале, карусель в детском парке, в этой практике «необычными» не числились, а напротив, довольно банальными и привычными. Поначалу Филипп вовсе был не готов к таким вещам и даже не мог возбудиться в подобной обстановке, но она принудила его. И вскоре ему это стало нравиться, своей необычностью, духом новаторства. Однако, в последнее время он чувствовал, что начал уставать от подобных экспериментов.

Нижнее белье, понятное дело, Алла носила не часто. Хотя проявлений лютого эксгибиционизма за ней не наблюдалось, при каждом удобном случае она не упускала возможности ввести в смущение какого-либо подростка или вызвать гневное шипение добропорядочных граждан старшего возраста своим стилем мини в одежде и вызывающими разрезами.

В свободное от необузданного секса время она очень много говорила о боге, о том, как она любит бога и как бог любит ее. Особенно она всякий раз подчеркивала, что бог всегда сурово наказывает того, кто ее обижает. Но назвать ее верующей или религиозной язык не повернулся бы, поскольку спустя всего несколько минут после своих пространных излияний о глубочайшей взаимной любви к богу, она запросто могла с искренним озлоблением выдать фразу вроде: «Сука-бог довольно много задолжал мне в жизни, и таки даже не знаю, когда он и как теперь успеет все это компенсировать… Хотя бы частично». И еще она часто повторяла с досадой и смертной тоской в голосе слова о том, что у нее в жизни нет выбора, нет никогда и ни в чем.

От нахлынувших воспоминаний, похожих на сон пьяного, Филиппа оторвал звук плохо отрегулированного дизельного двигателя. Он поднял глаза на дорогу и увидел, что следом за его «Мерседесом» на обочине притормозила грузопассажирская «Газель», раскрашенная в бело-оранжевые цвета, как в последние годы стали окрашивать всю коммунальную и дорожную технику. Автомобиль выглядел, что называется «сильно бывшим в употреблении»: кузов местами помят, кабина слегка перекошена и сильно перемазана грязью. Однако на дверце различалась эмблема — изображение, поразительно напоминающее амулет байкера — череп с пентаграммой на лбу. Филипп отметил, что это довольно странная символика для обслуживающей автодорогу организации. Уж не Мастер ли, наконец, пожаловал?

Из «Газели» выбрались двое дорожных рабочих, выглядевших подобно тем, с которыми Филипп уже имел радость общаться на протяжении последнего времени. Они обменялись с рабочими, задержавшими Филиппа, несколькими убогими приветственными фразами обильно сдобренными ненормативной лексикой.

— Штосьці вы спазьніліся! — сказал прибывшим рабочий, который зачитывал Филиппу статью закона.

( — Что ты вы припозднились!)

— Лепей позна, чым ніколі! — ответили ему.

(2 — Лучше поздно, чем никогда!)

Рабочие крайне неаккуратными движениями стащили на землю из кузова дорожный знак, укрепленный на металлической стойке. Это был дорожный знак “Остановка запрещена”. Взяв лопаты, они принялись раскапывать ямку в нескольких метрах за стоящим автомобилем Филиппа на краю обочины. Он молча наблюдал за их действиями.

Отрыв ямку на достаточную по их мнению глубину, дорожные рабочие потащили стойку со знаком и установили в нее. Затем один взял из машины распечатанный мешок с цементом, отсыпал немного цемента в ямку, добавил песка, расстегнул ширинку, обильно помочился в ямку и принялся черенком лопаты деловито размешивать “раствор”, по ходу еще добавляя цемент. Другой придерживал стойку в вертикальном положении, помогая ему, ссыпая сапогом в ямку песок. Судя по всему, это была четкая и уже тщательно отработанная технология. В завершение своих манипуляций они присыпали установленную стойку остававшимся песком, притоптали вокруг ногами.

Побросав свои лопаты в кузов, они сели в автомобиль и поехали дальше. Филипп взглянул на рабочих, разговаривать с ними у него не было ни малейшего желания. Расценив его взгляд, как вопросительный, дорожный рабочий коротко пояснил:

— Гэты знак вельмі патрэбны тут. Ад яго наяўнасьці шмат у чым залежыць стварэньне бясьпечных умоваў для дарожнага руху на гэтым участку.

(3 — Этот знак очень нужен тут. От его наличия много в чем зависит создание безопасных условий для дорожного движения на этом участке.)

Едва он произнес эти слова, как тихо шурша шинами по гравию обочины, подкатила и остановилась патрульная машина ГАИ, бело-синие «Жигули» с мигалкой на крыше. Филипп понял, что утренний спектакль абсурда продолжается, и он по-прежнему играет в нем главную роль.

Дверца распахнулась небрежным резким толчком, едва не отломавшись. Однако долгое время никто не появлялся. Послышался тяжелый вздох и утомленное пыхтение. Тяжело отдуваясь, инспектор ГАИ, медленно спустил ноги на землю, затем, не спеша, с видимыми усилиями выбрался из-за руля. Одернул-поправил на себе форму, продолжая тяжело отдуваться, жадно набирая воздух и шумно выпуская его таким образом: сперва, надувая щеки, а затем, разжимая губы, он, покачиваясь, стал обходить патрульную автомашину, придерживаясь рукой за капот. Став на краю обочины, он обвел присутствующих тяжелым несфокусированным взглядом.

— Ну, х*ли тут у вас? — устало осведомился инспектор.

Филипп и дорожные рабочие молчали.

— Чья машина, кто водитель? — с трудом ворочая языком, так что получалось невольное подражание ораторскому мастерству незабвенного генсека КПСС «дорого Леонида Ильича» в последние годы его жизни, кивнул инспектор на «Мерседес» и непринужденно, словно бы машинально, положил правую руку на кобуру на поясе.

— Ен кіроўца! — дружно указали на Филиппа дорожные рабочие.

( — Он водитель!)

Инспектор ГАИ с нескрываемым отвращением уставился на него. Затем, несколько мгновений словно собираясь, концентрируясь, он, всем телом качнувшись вперед, тяжело перебирая ногами, сбежал по откосу к Филиппу, пошатываясь, остановился перед ним. Отражая на лице все большую неприязнь и отвращение, ленивым небрежным жестом изобразил попытку отдания чести, так и не донеся руку до головы, пробормотал скороговоркой что невнятное, сделав тем самым вид, что назвал свое звание и фамилию, затем сразу же заговорив куда более отчетливо:

— Что, правила не для вас написаны? В знаках не разбираемся?

Филипп почувствовал, как сильно разит от инспектора спиртным, а его буквально обдало волной горячих алкогольных паров, ведь не зря же инспектор так тяжело отдувался, и несколько растерялся.

— Что, знак не видели «Остановка запрещена»? Чего молчим? — пьяно тараща глаза, продолжал инспектор, — Документы я попрошу!

— Представьте себе, не видел! Его тут не было еще, когда я остановился!

— Выпивали сегодня? Сколько? — как-то встрепенувшись, неожиданно трезвым и ледяным тоном осведомился инспектор.

— Нет! А знак здесь поставили минуту назад!

— Вы мне зубы не заговаривайте! — повысил голос инспектор вновь возвращаясь к нетрезвым интонациям, — Дурака из меня делать не надо! — и, обращаясь к дорожным рабочим, наблюдавшим эту сцену со стороны, снова абсолютно пьяным голосом, словно призывая их в свидетели: — Не, бля, вы подумайте… Во п*здит… Знак только что поставили… Да кто тебе поверит, морда… Морда. На твоей морде все ж написано… ка… калдырь, бля…

— Да ты же сам пьян, на ногах не держишься! — вскипел Филипп, — Считай, что из ГАИ тебя уже вышибли, придурок…

Пьяно расслабленный инспектор издал тяжелый грустный вздох, на миг поник головой, и вдруг, весь, как-то резко подобравшись, выпрямившись, проворно выхватил из кобуры пистолет, взвел, наставил в лицо Филиппу.

— На колени! — закричал он истерическим дрожащим голосом, — На колени!

Филипп не на шутку испугался пьяного вооруженного человека. Глядя в ствол пистолета, почувствовал, как по спине побежал холодный ручеек пота. Он благоразумно решил его не злить, выждать удобный момент, а пока что покорно подчинился, опустившись на колени.

— Открой рот! — взвизгнул пьяный инспектор, у него, похоже, совсем поехала крыша, развился алкогольный психоз, — Рот открой!

Филипп выполнил и это требование обезумевшего пьяного. Инспектор тут же вставил ему в рот ствол пистолета. До смерти напуганный Филипп видел, как дрожит на спусковом крючке его палец, как трясется его рука, ощутил, как холодный и твердый металл упирается в гортань, с особой остротой почувствовал горьковатый запах оружейного масла или даже возможно его вкус во рту.

Скосив глаза на рабочих, наблюдавших за происходящим с самыми, что ни на есть погаными улыбками, понял, что рассчитывать на помощь с их стороны совершенно нечего.

Он уже было, попрощался с жизнью, но тут пьяный псих в милицейской форме выкрикнул:

— Сволочь! Сволочь!

Резко отдернул руку с пистолетом и трижды выстрелил в землю рядом с Филиппом. Тому показалось, что он оглох от выстрелов над ухом, он зажмурился от страха. Но, осознав, что все еще жив, открыл глаза и увидел, что инспектор присел рядом на корточки, горестно обхватил голову руками, по-прежнему держа пистолет, и плачет. Его тело буквально сотрясают рыдания.

— Ненавижу, ненавижу! — сквозь слезы прорывались его сдавленные возгласы.

Дорожные рабочие нерешительно подошли к нему, бросая укоризненные взгляды в сторону Филиппа, принялись утешать как ребенка, подхватив под руки, стали поднимать, ставить пьяного инспектора на ноги:

— Ну, усе, усе! Хопіць, хопіць. Усе нармальна, нармальна усе...

( — Ну, все, все! Хватит, хватит. Все нормально, нормально все…)

Они повели, утешая и успокаивая, всхлипывающего инспектора к его машине, усадили за руль, завели двигатель, захлопнули дверцу. Филипп, сидя на земле на коленях, обалдело наблюдал за всем этим бредом наяву.

Инспектор в машине утер слезы рукавом, пару раз всхлипнул и, положив руки на руль, плавно дал газу, медленно и осторожно вырулил на проезжую часть, не спеша, поехал по шоссе.

Рабочие вернулись с насыпи к Филиппу.

— І што ты за чалавек такі?! Нікому ад цябе спакою няма! — бросили ему с искренним упреком.

(2 — И что ты за человек такой?! Никому от тебя покоя нет!)

Филиппа охватило какое-то странное чувство безразличия к себе и ко всему происходящему. Очевидно это являлось следствием нервного перенапряжения.

Потянулись подозрительно спокойные минуты, одна за другой, в которые ничего не происходило. Лишь дорожные рабочие опять закурили. Курили они молча, сосредоточенно, по-зэковски присев на корточки. Вдруг один из них прервал молчание. Глядя задумчиво перед собой, на землю впереди, прищурившись, затянувшись и выпустив сигаретный дым, сказал, указывая небрежно сигаретой, держа ее двумя пальцами:

— Глядзі, гэтая купіна наперадзе вельмі нагадвае жывот цяжарнай жанчыны.

(3 — Смотри, эта кочка впереди очень напоминает живот беременной женщины.)

Другой посмотрел, куда он указывал и, подумав, безразлично согласился:

— Так, сапраўды, нечым падобна.

(4 — Да, действительно, чем-то похожа.)

Первый рабочий докурил, отбросил щелчком фильтр-мундштук, улыбнувшись, проворно вскочил на ноги.

— Вось што я зараз зраблю!

(5 — Вот что я сейчас сделаю!)

— Што? — слегка оживившись, приподнял голову другой.

— Я хачу скочыць на яго адразу абедзьвумя абцасамі!

( — Я хочу прыгнуть на него сразу обоими каблуками!)

Дорожный рабочий решительно направился к кочке.

— Не! — вскричал второй, также вскакивая на ноги и бросаясь к нему, — Ня сьмей!

— Чаму? — удивился тот.

— Ня сьмей! Што, калі й у цябе некалі будзе жонка, і яна будзе чакаць дзіця?!

(2 — Не смей! Что если и у тебя когда-нибудь будет жена, и она будет ждать ребенка?!)

— Ды пайшоў ты... Я зраблю так, як пажадаў!

(3 — Да пошел ты… Я сделаю так, как пожелал!)

— Я табе гэтага не дазволю!

(4 — Я тебе этого не позволю!)

— А вось пабачым!

(5 — А вот увидим!)

Первый рабочий уверенно подошел к лысой кочке, возвышающейся среди пучков травы, которой его больное воображение придало поразительное сходство с животом беременной женщины, собираясь вспрыгнуть на кочку обеими ногами сразу, исполнив свою извращенную фантазию. Он уже приготовился оттолкнуться для прыжка, но тут на него набросился другой рабочий, обхватив за туловище, повис на нем, повалил с ног, и они покатились по земле.

Филипп без особого интереса наблюдал за ними. Рабочие, сдержанно матерясь, сцепившись, упорно боролись на траве. Причем, как неожиданно заметил для себя Филипп, боролись исключительно по всем правилам классической борьбы, выполняя всяческие захваты и проводя приемы, словно настоящие профессиональные спортсмены. Он даже слегка оживился и увлекся этим зрелищем, словно наблюдая спортивный поединок на чемпионате.

Пока продолжалась потасовка, на шоссе вновь изменилась обстановка. Подъехал коптящий выхлопами БТР, раскрашенный почему-то также в оранжево-белые цвета дорожной службы. Он остановился, угрожающе нависая высокими колесами и заостренным бронированным носом над багажником автомобиля Филиппа. На башне военной машины красовалась все та же, уже знакомая по байкеру и добитой «Газели», эмблема — череп с пентаграммой на лбу и под ней крупная надпись «ЛДД 18».

С грохотом откинулась крышка люка. Из недр бронированной машины появилась фигура в танковом шлеме.

— Ну, х*ли тут у вас? — прозвучал женский голос.

Филипп вздрогнул, словно получив электрический разряд в гениталии. Он сразу же узнал этот голос. Это была Алла, его невеста.

Рабочие тот час же прекратили бороться, вскочили на ноги, заговорили-запели в один голос, кланяясь:

— Вітаем цябе, майстар Вялікі Эл! Гэта той самы парушальнік, што мы затрымалі, пра якога мы паведамлялі табе.

(6 — Приветствуем тебя, мастер Большой Эл! Это тот самый нарушитель, что мы задержали, о котором мы сообщали тебе.)

Не подавая виду, что знает его, Алла приказала, указывая на люк в борту БТР:

— Давайце яго сюды!

Дорожные рабочие схватили Филиппа и потащили к бронетранспортеру. Люк открылся им навстречу и чьи цепкие руки, каких-то странных существ, даже повидимому не людей, а человекоподобных существ, приняли его безвольное тело, затаскивая внутрь. Он услышал, как Алла отдала кому-то распоряжение на непонятном каркающем, режущем слух языке. Это не был явно ни один из известных европейских языков, да и вобще непонятно какой. Заработал двигатель и БТР пришел в движение.

— Алла, это ты? — не смело спросил Филипп, он не привык видеть ее в танковом шлеме.

— А кто ты думал? Кого ты ожидал увидеть, блудливая сволочь? Машу — Глашу — Наташу, а? Кот помойный!

Невеста была не в лучшем расположении духа. Когда глаза немного привыкли к полумраку, Филипп разглядел странных существ, покрытых шерстью, что были в бронетранспортере. Судя по их повадкам, по отношению к ним Аллы, они были скорее животными, чем разумными существами, что то вроде собак, хотя имели человекообразные тела.

— Алла, а что ты здесь делаешь?

— Я здесь работаю.

— Разве ты не модельером работаешь? — робко поинтересовался окончательно сбитый с толку всем этим Филипп.

— Модельером..., — лишь криво усмехнулась она.

У Филиппа крутилось в голове много вопросов, но он задал пожалуй самый нелепый:

— А почему эта военная машина раскрашена под дорожно-коммунальную?

— Для тебя это важно?

— Ну, просто интересно...

— Понимаешь, это специально, чтобы замаскировать, — заговорщицки зашептала она, хитровато поблескивая глазами в полутьме, — На словах разоружение, сокращение войск, конверсия, а на самом деле военный потенциал таким образом сохраняется до нужного момента. Ведь он нам пригодится со временем, предстоит война на три фронта. Ты знаешь об этом? Ты знаешь об этом?

— На три фронта? Да... Я знаю об этом... Я знаю...

Алла жутко захохотала, запрокинув голову. Так она никогда раньше не делала, несмотря на все свои причуды. Впрочем такой, как теперь, он ее никогда и не знал.

— Алла, а что со мной случилось? — жалобно спросил Филипп, чувствуя что “крыша поехала” совсем, — Что это вобще происходит?

Она заговорила не своим, глухим, низким голосом, точно как изображают в фильмах ужасов речь людей, одержимых темными потусторонними силами:

— Мы хранители пути. Пути к Трону Господа. Многие устремляются в путь к Трону Господа. Но помыслы их различны. Если один идет, чтобы поклониться, то другой, напротив, идет с целью поколебать Трон. А иной и вовсе, идет без помыслов, и такое бывает. Впрочем, мы не допускаем ни одних, ни других, ни третьих. На то мы и Хранители Пути. Ведь Господь не нуждается в поклонении, мир и так давно принял его и поклонился ему. А вот все прочие с умыслом или без оного могут поколебать Трон Господа, причинить беспокойство. Наша задача не допускать этого. Вот и ты потащился зачем-то, гнида…

Postscriptum:

(продолжение следует)