(издание второе, переработанное, дополненное и завершенное)

— О, Господи! Да что же это?!

Филипп лихорадочно свернул на обочину, затормозил так, что автомобиль взрыл колесами рыхлый гравий, распахнув дверцу, ринулся прочь из машины к чахлым кустикам, что росли внизу дорожной насыпи. На бегу, расстегивая ремень, ширинку, приглушенно вслух матерясь, размышлял: «Что? Что могло случиться? Сколько живу, такого не было! Ничего необычного не ел, руки перед едой мыл! Да что же это такое?!».

Едва успев присесть, срывая с себя на ходу брюки, уже совершенно не заботясь о том, что его отлично видно с дороги всем проезжающим, он шумно облегчился далеко не самым здоровым стулом. Ему было не до приличий. За те семнадцать минут, что он был в пути от дома до работы, приступы суровой диареи одолевали его уже дважды. Трясущимися руками использовал обрывок свежей еще не прочитанной газеты, которую успел схватить — первое, что попало под руку. Заметил, что замарал строгое лицо президента, изображенного на газетной фотографии.

— Вот черт! Неужели еще повториться? Ничего же внутри не осталось! Ну и начинается денек…

Покрывшись холодной испариной, направился к машине. Налицо были все признаки пищевого отравления. «Вернуться домой или все же на работу? — размышлял Филипп, — Сегодня важное дело в министерстве, нужно быть… Понос — все же не смертельно. Да и должно бы уже прекратиться, сколько можно?!».

Запустил двигатель, поехал дальше. Ощутив некоторое облегчение, сознание его расслабилось и вернулось к мыслям, занимавшим его прежде после утреннего общения за завтраком с близкими. «Вот старый хрен! — зло думал Филипп, — Ну и как хочешь! Катись, жри своих долбаных медуз, дрочи с пирса в соленые волны! За*бал! За*бал».

Но едва он проехал несколько километров, как острый приступ диареи вновь дал о себе знать. Терпеть было совершенно невозможно. Если при первом подступе недуга сегодня он еще как-то мог держаться, выбирая место, где лучше притормозить, то по опыту последовавших за ним накатов расстройства организма уже убедился, что лучше не рисковать, так как сдержаться абсолютно невозможно.

— Да что ж такое!

Осерчав, Филипп разнервничался, схватил наугад, смяв в руке несколько деловых бумаг из своей папки, бросился из машины вниз по откосу. Чуть не упал, споткнувшись о какую-то кочку. Вновь, еле успев в последний миг сдернуть с себя брюки, осквернил покой утренней природы непристойными звуками и отвратительным зловонием.

С замедленными движениями, характерными для состояния усталости обреченного человека, осознавшего всю глубину своей обреченности, использовал бумаги — письма на официальных бланках какой-то организации с цветным изображением государственного герба. Другой бумаги у него больше не было. Сердце учащенно билось в груди, лоб опять покрылся холодной испариной, появился легкий озноб.

Машин на дороге было не так уж и много, однако кто-то из проезжающих просигналил — издевательски насмехаясь, дал понять, что увидел Филиппа и постигшее его несчастье.

Поднявшись, он принялся застегиваться. В этот момент сзади раздался приглушенный звук: не то кто-то негромко кашлянул, не то наступил ногой на сухую ветку. Филипп, вздрогнув от неожиданности, обернулся. За спиной, словно выросший из под земли, стоял лохматый, непричесанный мужик в оранжевом жилете дорожного рабочего, и недружелюбно смотрел на него. В следующее мгновение из-за еловой посадки, до которой Филипп так и не добежал, появился еще один в таком же оранжевом сигнальном жилете не первой свежести. Он неторопливо приближался к ним, что-то прожевывая на ходу. На его губах, лоснящихся, очевидно, от сального жира, Филипп разглядел прилипшие хлебные крошки. Он знал подобный сорт людей. Такие люди могут проходить с налипшими на лице остатками пищи целый день, не чувствуя и не замечая этого.

По-видимому, рабочие подкреплялись, а возможно, что и закусывали, там за елочками, и также оказались свидетелями его конфуза.

Когда второй дорожный рабочий подошел и встал рядом с первым, продолжая жевать, тот произнес, переводя неторопливый серьезный взгляд с лица Филиппа на продукты дефекации его больного организма, запачканные смятые бумаги и обратно на лицо:

— Так-так. Так-так.

— В чем… в чем дело? — спросил Филипп, несколько растерявшись, — чего вам, мужики?

— Так-так…, — опять повторил дорожный рабочий, укоризненно покачав головой.

Другой, закончив жевать, к удивлению Филиппа, вытер рот рукавом замызганной спецовки и, кашлянув в кулак, вроде как представился тоном лишенным всякой эмоциональной окраски:

— Бригада Хранителей Пути шестого участка восемнадцатой линейной дистанции.

Филипп подумал, что это самое сложное предложение, которое доводиться произносить этому человеку в его нехитрой жизни. Сказав это, рабочий уставился мутноватыми немигающими глазами на него.

— Ну и чего вам, мужики? — повторил он вопрос, все больше склоняясь к мысли, что рабочие, скорее всего, хотят попросить закурить — никаких других более реалистичных вариантов причин возникновения их интереса к своей особе он не мог предположить.

— Так-так, — снова повторил первый рабочий уже с некоторым оттенком угрозы, как показалось Филиппу, переводя теперь взгляд по очереди: то на его лицо, то на жидкие продукты испражнения, то на стоящий на обочине автомобиль, — так-так.

Более содержательный ответ прозвучал из уст другого, который, слегка покачиваясь вперед-назад, продолжая смотреть на Филиппа немигающими мутноватыми глазами, без запинки вдруг выдал:

— Артыкул 129. Пашкоджаньне й забруджваньне аўтамабiльных дарог агульнага карыстаньня, чыгуначных пераездаў ды iньшых дарожных збудаваньняў. Пашкоджаньне й забруджваньне аўтамабiльных дарог агульнага карыстаньня й паласы адводу, чыгуначных пераездаў, iньшых дарожных збудаваньняў або тэхнiчных сродкаў рэгуляваньня дарожнага руху, а таксама стварэньне перашкодаў для дарожнага руху, у тым лiку шляхам загрувашчваньня аўтамабiльных дарог й дарожных збудаваньняў, — цягне накладаньне штрафу ў памеры ад аднаго да пяцi мiнiмальных заробкаў. Правоз у транспартных сродках, прычэпах без адпаведнае ўпакоўкi матэрыялаў й грузаў, якiя могуць забрудзiць дарогу й паласу адводу, — цягне накладаньне штрафу ў памеры ад 0,5 да трох мiнiмальных заробкаў.

(— Статья 129. Повреждение и загрязнение автомобильных дорог общего пользования, железнодорожных переездов и других дорожных сооружений. Повреждение и загрязнение автомобильных дорог общего пользования и полосы отвода, железнодорожных переездов, других дорожных сооружений или технических средств организации дорожного движения, а также создание препятствий для дорожного движения, в том числе путем загромождения автомобильных дорог и дорожных сооружений, — влечет наложение штрафа в размере от одной до пяти минимальных заработных плат. Провоз в транспортных средствах, прицепах без соответствующей упаковки материалов и грузов, которые могут загрязнить дорогу и полосу отвода, — влечет наложение штрафа в размере от 0,5 до трех минимальных заработных плат.)

Выслушав это, Филипп отметил про себя, что уже успел за это короткое время ошибиться на его счет дважды: насчет крошек на губах и насчет способности изъясняться сложными фразами. «И вообще, какого черта я тут теряю с ними время?» — подумалось ему. Он повернулся и пошел к машине.

— Стоять, — прозвучало негромко, спокойно, но уверенно и повелительно.

Это сказал первый дорожный рабочий. Филипп остановился и повернулся к ним. Не то чтобы он тут же беспрекословно подчинился, просто ему стало несколько любопытна эта ситуация сама по себе.

— Вы нарушили Закон, вы обвиняетесь, — объявил ему тот же рабочий.

Филипп ухмыльнулся, ему даже показалось забавным все это:

— Мужики, вам чего, делать не чего? Прикалываетесь?

— Вы обвиняетесь в нарушении Закона по факту загрязнения полосы отвода дороги, — бесстрастно объявили ему.

— Ну да, конечно…, — Филипп повернулся и решительно зашагал к автомобилю.

— Стоять! — прозвучало уже более требовательно, — Вы задержаны до выяснения обстоятельств.

— Да пошли вы! Будете еще ломать комедию…

— Стоять. Поскольку мы будем свидетельствовать против вас, еще один шаг, и мы расценим это, как попытку скрыться с места преступления, что только усугубит вашу вину!

Несколько удивленный подобными заявлениями, Филипп оглянулся и обнаружил, что один рабочий, нисколько не брезгуя, поднял одну из использованных им в спешке бумаг — письмо на гербовом бланке, расправил ее и внимательно изучает, а другой, достав записную книжку в дорогом кожаном переплете, записывает номер его автомобиля. Эта записная книжка в руках небритого грязного дорожного рабочего и авторучка «Паркер» выглядели как-то совсем уж неожиданно.

— Если вы скроетесь, мы все равно установим вашу личность.

— Короче, мужики, я вижу, вы юридически очень подкованы, но это уже не смешно…, — стараясь сохранять независимый и непринужденный тон, с определенной долей иронии в голосе примирительно сказал Филипп, — в чем вы меня пытаетесь обвинить?

А про себя подумал: «Нет, ну рассказать кому, не поверят, натуральный бред…».

— Нарушенную вами статью Закона мы вам зачитали. Оставайтесь на месте, сейчас мы позовем Мастера, он будет разбираться.

«Да нет, это просто смешно! Они из меня дурака наверно делают! — разозлился Филипп, — Да что они себе возомнили! Дай-ка я их на место поставлю!».

— А вы вообще откуда? Из какой организации? Как ваши фамилии? Как фамилия начальника? Документы какие-нибудь у вас есть? — попробовал в ответ наезжать он.

— Мы вам уже представились. Сейчас вызовем Мастера, с ним будете разбираться, фамилии спрашивать и документы смотреть, а наше дело задержать, как нарушителя.

Продолжая удивлять Филиппа, дорожный рабочий, тот, что по памяти зачитывал статью Закона, извлек из кармана мобильный телефон стоимостью очевидно не менее четырех-пяти его среднемесячных зарплат и набрал вызов.

— Ало, Большой Эл? Бригада шестого участка. На пикете сто восемьдесят восемь плюс четыреста задержали нарушителя, нужно оформить. Хорошо! Ждем.

— И как ты меня собираешься задерживать? — вскипел Филипп, — А? Да ты…, кто ты, мля, есть? Ты хоть головой думаешь, с кем связался? Мне только пальцем шевельнуть, только слово сказать…

И хоть его угрозы в значительной мере действительно были не лишены оснований, дорожных рабочих, похоже, это мало беспокоило.

— Приедет Мастер, с ним разбирайтесь…, — последовал флегматичный ответ.

— Так, короче, клоуны, если какие-то проблемы, номер машины вы я смотрю, записали…, — зловеще усмехнулся Филипп, перебирая в уме фамилии своих знакомых и друзей отца — руководящих работников областной и республиканской Госавтоинспекции, — Если ищите на свои жопы приключений, вы их найдете, обещаю! Все! Я поехал.

— А вось абражаць ня трэба, грамадзянін парушальнік! Мы тут сур’езнай справай займаемся.

( — А вот оскорблять не надо, гражданин нарушитель! Мы тут серьезным делом занимаемся.)

— Чем ты занимаешься? — презрительно прищурился Филипп, — Говно вдоль дороги собираешь? Вот и занимайся! Я, блин, вообще не понимаю, о чем я тут с вами еще разговариваю!

Разозленный Филипп сплюнул под ноги и резко повернувшись, хотел, было идти, но тут возле его «Мерседеса» затормозил большой мотоцикл, видно какой-то «Хер Лей — Давидсон» или что-то вроде того. На нем восседал бородатый мужик в кожаной жилетке на голое тело и кожаных штанах. Длинная раздваивающаяся борода доставала до самого живота. Помимо солидного «пивного» пуза, первым делом в глаза бросались еще, если так можно выразиться, украшения ездока: массивные металлические перстни на пальцах в виде продолговатых черепов каких-то рогатых животных и выглядывающий из-под бороды огромный амулет на цепочке на шее, тоже в виде черепа, но уже человеческого. На лбу черепа-амулета красовалась пентаграмма, до боли знакомая по советско-коммунистической символике, однако сориентированная наоборот: двумя лучами вверх, а одним вниз. Глаза «байкера» прикрывали солнцезащитные очки. Казалось, что этот экзотического вида ездок каким-то немыслимым образом вдруг перенесся сюда с шоссе проходящего по прерии на другом континенте, находящемся на противоположной стороне планеты, или въехал в реальность прямо с киноэкрана из кадра американского фильма.

«Моторокер» с неожиданной для своих габаритов ловкостью и проворством соскочил с мотоцикла и встал на пути Филиппа к машине.

— Ну, х*ли тут у вас? — осведомился он низким сиплым голосом, обращаясь к рабочим.

— Вось затрымалі парушальніка. На месцы злачынства, с поличным, — рабочий укзал на лужицу испражнений и бумажки подле нее.

( — Вот задержали нарушителя. На месте преступления, с поличным.)

Байкер побагровел и гневно нахмурил брови.

— Парушальнік увесь час зьняважае нас абразьлівымі словамі, пагрозамі й выказвае намеры ўцекчы зь месца злачынства! — пожаловался другой рабочий.

(2 — Нарушитель все время унижает нас оскорбительными словами, угрозами и высказывает намерения удрать с места преступления!)

Байкер сжал здоровые кулаки.

— Малайцы, што затрымалі! Я гэтую курву прыкмеціў! Ен ужо тройчы насраць пасьпеў пакуль ехаў!

(3 — Молодцы, что задержали! Я эту курву приметил! Он уже трижды насрать успел пока ехал!)

— Послушайте, вы! — возмутился Филипп, полагая, что это и есть вызванный рабочими Мастер, — Как ваша фамилия, где вы работаете? Предъявите документы!

— Вось мае дакумэнты! — бородатый толстяк поднес к лицу Филиппа, к самым глазам сжатый кулак с перстнями-черпеками на пальцах, — Мая пячаць! Ці табе можа пасьведчаньне яшчэ намаляваць? Магу! На тваей мордзе!

(4 — Вот мои документы! — …, — Моя печать! Или тебе может удостоверение еще нарисовать? Могу! На твоей морде!)

— Кто ты такой? Да пошел ты! — окончательно разозлившись, Филипп решительно шагнул к своей машине, но байкер преградил ему путь, сильно толкнув в грудь своим большим потным животом.

— Стой, не вы*бывайся, — сквозь зубы процедил он, — Будзеш сябе правільна паводзіць, усе па-мірнаму вырашыцца.

( — Будешь себя правильно вести, все по-мирному решиться.)

Однако, Филипп не послушался его, проявляя гордый и независимый нрав, и вновь предпринял попытку сесть в свой автомобиль и уехать, из-за чего мгновенно оказался валяющимся на откосе, сбитый с ног мощным ударом в лицо. Правда он тут же проворно вскочил на ноги. Дотронувшись пальцами до рта, обнаружил, что губы разбиты в кровь. Его переполнили гнев и негодование, но нападать на байкера он в ответ не решался, изведав силу его кулаков.

— Я прашу вас супакоіцца й не парушаць грамадскі парадак, — обратился к нему дорожный рабочий, словно это он, Филипп был зачинщиком драки.

(2 — Я прошу вас успокоиться и не нарушать общественный порядок)

Другой рабочий обратился к байкеру с такими словами:

— Дзякуй вам! Гэта вельмі добра, што есьць такія людзі, як вы, хто заўжды гатовы прыйсьці на дапамогу, спыніць парушальніка, паставіць на месца хулігана.

(3— Спасибо вам! Это очень хорошо, что есть такие люди, как вы, кто всегда готов прийди на помощь, остановить нарушителя, поставить на место хулигана.)

— Няма за што, — байкер сплюнул на землю, с презрением и отвращением взглянув на Филиппа, — Глядзі ў мяне, засранец, ня крыўдзі добрых людзей!

(4 — Не за что, — …, — Гляди у меня, засранец, не обижай добрых людей!)

Он достал, спрятанный в голенище ботинка, нож с длинным лезвием, подошел к «Мерседесу» Филиппа и с поганой злорадной усмешкой проткнул переднее колесо.

— А гэта — каб уцякаць нават ня думаў! Засранец...

(5 — А это — чтоб удирать даже не думал! Засранец…)

— … Кто?! … Кто эта скотина? — обретя способность членораздельно говорить, закричал Филипп, глядя вслед удаляющемуся байкеру, от которого на прощание осталось только небольшое облачко медленно расходящегося сизого дыма.

Дорожный рабочий неопределенно пожал плечами:

— Проста ўдзельнік дарожнага руху — нейкі добры чалавек, што мае грамадзянскае сумленьне й сьвядомасьць.

(6 — Просто участник дорожного движения — какой-то добрый человек, который имеет гражданскую совесть и сознательность.)

Филиппу показалось, что в голове что-то щелкнуло то ли какой-нибудь микроинсульт приключился от поднявшегося давления, то ли от последствий удара в голову что то могло случиться. И по этому щелчку он словно отключился от окружающей обстановки, всецело сконцентрировавшись на одной мысли: в мире что то изменилось. Неуловимо, незаметно, но очень сильно в окружающей реальности, в жизни все стало по другому. Он почувствовал это недавно, особенно сильно ощутил сегодня за завтраком в кругу семьи, а теперь после этого нелепого и странного происшествия на шоссе уже абсолютно не сомневался в этом — мир изменился.

Ему опять вспомнился утренний разговор с близкими за завтраком. Обедать и ужинать всей семьей у них как правило не часто получалось, но вот, что касается завтраков, то это стало уже определенной традицией — собираться всем вместе, зачастую включая и более дальних родственников. Впрочем участие дальних родственников чаще всего имело своей причиной необходимость получения какой-то услуги, помощи, выгоды или еще чего от родителей Филиппа — людей имеющих определенный вес в обществе, вхожих в высшие круги властных структур, наконец, просто состоятельных людей. Раньше они жили в центре Минска, в большой квартире. Но затем, приняв предложение президента, а отклонить это предложение отец Филиппа естественно никак не мог, они перебрались в большой комфортабельный котедж в поселок, что располагался в двадцати километрах за кольцевой дорогой. Их соседями в этом элитном поселке оказался ряд как и ныне действующих, так и вышедших в отставку, министров, государственных деятелей, генералов, руководителей крупных предприятий — все в основном вместе со своими семьями. Таково было решение президента — поселить их всех в этом поселке.

За семейным завтраком обсуждались общие темы, касающиеся всех членов семьи, сообщались новости. Вот и в это утро Филипп объявил близким о своем решении жениться, назвал дату. Невеста была его родителям хорошо знакома и кандидатура никогда не вызывала возражений. Так что особой неожиданностью это объявление ни для кого в семье не стало. Речь шла лишь о назначении конкретного времени мероприятия. Однако, отец вдруг почему-то категорически заявил, что день бракосочетания необходимо перенести на месяц-полтора, в противном случае он не будет участвовать в торжестве. На недоуменный вопрос Филиппа он пояснил, что ему необходимо поехать на море и своих планов он ни в коем случае менять не намерен, что бы не случилось — пусть даже камни с неба или государственный переворот, так что если он, сын, хочет присутствия отца на своей свадьбе, пусть считается с этим.

Зная, что поездку на море отец вполне мог бы совершить в любое другое время, Филипп вскипел, нагрубил отцу. Между ними произошла размолвка. Можно сказать, что семейный завтрак был этим испорчен. Пытаясь спасти положение и хоть как то исправить ситуацию, мать заговорила о другом сыне, брате Филиппа. В последние дни тот стал просто героем общества. О его героическом поступке рассказывали в теленовостях, публиковали материалы с большими фотоснимками на первых полосах в центральных республиканских газетах. У него наперебой брали интервью.

— Кирюша, дорогой, расскажи нам еще раз о том самом моменте, ну..., том, главном, когда ты понял, осознал критичность всей ситуации и принял единственно верное и правильное решение, — обратилась мать к младшему сыну.

— Ах, мама, ну сколько же можно об этом, — скромно улыбаясь открытой белоснежной улыбкой, отказывался тот, — об этом только и разговоров сейчас повсюду.

— Ну же, расскажи! Мне, матери, приятно это будет услышать от тебя самого, а не с экрана телевизора или прочитав в газете. Расскажи, сынок. Нам всем приятно будет услышать это от тебя еще раз. Ведь ты городость нашей семьи!

Кирилл вздохнув, провел рукой по кортко остриженным волосам:

— Ну, хорошо!

Кирилл служил во внутренних войсках. Обладая прямой натурой и целеустремленным характером, с детства мечтая о карьере военного, он готовил себя к ней, занимался физической подготовкой и закалилвал свой моральный дух. Теперь, в свои неполные двадцать шесть лет он командовал подразделением внутренних войск. В последние годы обычно задачи выполнялись однотипные и подразделение справлялось с ними по привычной, отработанной схеме. Когда численность несанкционированно митингующих демонстрантов оказывалась сравнительно велика, настолько, что возникал риск того, что ОМОНу в одиночку не справиться с восстановлением правопорядка на столичных улицах и площадях, подразделение приходило на выручку. Но славу и известность молодому командиру подразделения принесла операция другого рода, нежели разгон митинга недовольных властью.

— И когда ты увидел, что происходит, что твориться с обезумевшей толпой, ты сразу понял, как нужно действовать и принял твердое, единственно правильное, решение, чтобы спасти людей? — спрашивала мать, преисполненная городости за сына.

— Да, мама. Понимаешь, когда я увидел, что толпа бросилась в этот тесный переулок, что другие пути перекрыты, когда увидел, как первые люди стали падать и их просто затаптывают, когда начали раздаваться крики боли, отчаяния, у меня ведь было совсем мало времени на принятие решения. Но я должен был, обязан что-то предпринять! Ведь на мне лежала ответственность! Необходимо было спасти как можно больше людей в этой критической ситуации.

— Это ужасно! Просто ужасно! Не дай бог такому повториться, не дай бог, — мать смахнула со щеки слезу, — Я надеюсь, Президент накажет организаторов этого проклятого праздника по всей строгости, они ответят за свою безотвтетственность...

Как раз в этот момент по телевизору показывали репортаж из больничной палаты. Раненный, но уцелевший человек — простой мужичонка средних лет, участник тех трагических событий давал телевизионщикам из новостей интервью, перевязанный, опираясь на здоровую руку, привстав на постели, прямо так и тянулся всем своим забинтовнным телом в объектив камеры. И в этом его настойчивом порыве было огромное желание донести, высказать всю свою большую правду всему миру:

— И усе пабежали, крычали громко так, дзеци плакали. А патом затрэщала, затрэщала так часто, и миня как будта ужалила что: и в бок, и в нагу, и в руку, счытай что аднаврэменна...

— Да, и вот, когда я увидел, что начали гибнуть люди, первыми те, кто слабее — пожилые, девушки, женщины, дети, а это происходило буквально у меня на глазах, это просто ужасно! — Продолжал Кирилл свой рассказ, — Когда я увидел, что дело может обернуться огромными человеческими жертвами — они просто раздавят друг друга в этой огромной неуправляемой толпе, зажатой в тесноте между стен зданий, тогда я понял, как спасти большинство! Это было конечно очень непростое решение, принимать такие решения всегда не просто — жертвовать частью ради спасения целого... Это не простой выбор, очень не простой... Когда принимаешь ответственность на себя. Но другого выхода я не видел. Да его просто и не было... И тогда я отдал приказ — стрелять по толпе на поражение.

— ... и я хачу высказать благадарнасць нашим ваенным и милицыи, што они прэкратили все это, — донесся из телевизора голос участника событий, — что они сваими рэшительными дзействиями спасли нас усех...

В тот день было убито несколько сотен человек, но, как в последствии определила государственная комиссия по расследованию чрезвычайного происшествия, благодарая этому были спасены несколько тысяч людей. Выводы компетентной комиссии были таковы: во первых — это остановило толпу, а во вторых, и это было пожалуй самое главное — толпа значительно поредела за счет убитых и у других появился шанс уцелеть — не быть раздавленными человеческими массами. Молодой командир пдразделения внутренних войск стал героем страны. Сам президент объявил ему личную благодарность за спасение граждан.

— Чтобы свести количество случайных жертв до минимума мы стреляли короткими очередями. Занешь, мама, у многих ребят были слезы на глазах, когда они выполняли мой приказ, но они все хорошо понимали, что то, что они делают сейчас — это единственный выход, это ради спасения большинства, — закончил свой рассказ Кирилл.

— Сынок, мы все очень гордимся тобой!

— Да, это было по настоящему — мужское решение! — поддержал отец и тут же не упустил возможность уколоть Филиппа, небрежно кивнув в его сторону, — Не то что, некоторые... для которых неразрешимая проблема перенести свадьбу на несколько недель.

Филипп бросил вилку на стол и не закончив завтракать, вскочил из-за стола, выбежал прочь. Отношения с отцом теперь были надолго испорчены.

Еще одним ярким моментом этого утра в его памяти отразился короткий разговор с двоюродным братом, который сейчас временно жил у них в доме. Брат-подросток был по своему странен, и по причине этой своей странности, можно сказать и оказался у них в доме. Дело в том, что после ареста его отца, двоюродный брат был отправлен жить к ним в загородный коттедж по просьбе его матери, младшей сестры матери Филиппа. Таким образом женщина отчаянно пыталась оградить его от влияния неправильных людей, из-за которых отец и оказался за решеткой. Она не сомневалась, что если не пресечь и чем скорее, тем лучше, их пагубное влияние, тем больше остается шансов на то, что сын не отправиться следом за отцом на нары. В этой незатейливой житейской логике ей, впрочем, нельзя было отказать. Поэтому двоюродный брат не просто жил в семье Филиппа, а в некотором смысле находился под домашним арестом. Был разработан целый комплекс мер с тем, чтобы лишить его возможности бывать в Минске и общаться с неправильной компанией.

Двоюродного брата звали Михась. То есть это он последние несколько лет стал так всем представляться, откликался на такое имя и требовал, чтобы к нему только так и обращались. Не Михаил, не Миша, а именно Михась.

Когда обиженный на отца Филипп быстрым шагом проходил по корридору, Михась, что сидел у себя в комнате, принципиально игнорируя традиционные семейные завтраки, не здороваясь по своему обыкновению, обратился к нему из открытой двери:

— Война на три фронта.

Он всегда странно начинал говорить, странно продолжал и совсем уж странно, а порой и шокирующе заканчивал свои речи. Оптимистически настроенные старшие женщины в семье были склонны объяснять это переходным возрастом, в котором по их мнению сейчас пребывал трудный подросток Михась, тем самым успокаивая себя, дескать повзрослеет — измениться, станет нормальный, как все. Однако, как к сумасшедшему, нормальные и правильные родственники к Михасю не относились, по крайней мере пока еще, хотя его высказывания и поведение порой оказывались уже на грани этого. Относились, как к странному подростку.

— Чего? — не понял Филипп двоюродного брата.

— Война на три фронта. Нам предстоит вести войну на три фронта, но одновременно это будет не легко.

— Какую войну? — Филипп на время даже позабыл о ссоре с отцом.

— Мы должны вернуть свои исконные земли, отнятые у нас территории. Без этого не произойдет возрождение нации. Но по доброму нам их никто не вернет. Нам предстоит борьба за них, придется драться, возвращать их силой оружия.

— Исконные земли?... — рассеянно переспросил Филипп, чьи мысли еще были заняты своими проблемами.

— Нашу древнюю столицу Вильню, наши города Беласток и Смоленск. Поэтому предстоит война на три фронта: с Литвой, с Польшей и с Россией. Думаю с лабасами справиться будет попроще, а вот с ляхами и москалями придется повозиться.

Филипп, давно привыкший к странностям родственника, наморщил лоб, что-то вспоминая.

— Так вроде ж еще Чернигов тоже наш был когда то?

— Нет, с хохлами нам нужно быть в союзе, — мрачно серьезным голосом ответил из комнаты Михась, — Мы должны использовать их исторически накопленные обиды на ляхов и москалей. Ведь и без того одновременно вести войну на три фронта, как я сказал, будет очень непросто, очень...

— Ну да, трудновато будет...

Филипп рад бы был еще беззаботно поболтать с забавным братом о том о сем, но нужно было спешить на работу. Он торопливо спустился в гараж, сел в машину и выехал за ворота. Вскоре на шоссе с ним и произшли все эти досадные недоразумения с растройством пищеварения и инцедентом в придорожной полосе.

Postscriptum:

(продолжение следует)