В Невский — За тридевять земель

— Ну, что, князь? — обратился к нему Митьков. — И долго ты намерен вот так, в затворниках, прожигать молодость свою?

— А? — Глеб оторвался от пожелтевших листов. — А, это вы, любезный князь? Я так увлекся, что не услышал, как вы подъехали.

— И что вас так заинтересовало в газетах прошлого века?

— Судебная тяжба некой графини N. Поучительная надо вам сказать история.

— Да бросьте, — слабо махнул рукой Митьков, — если бы не ваше сегодняшнее положение, вы бы про графиню N никогда и не услышали бы. А уж про ее тяжбы — и подавно.

— Ваша правда, Андрей Андреевич, — вздохнул молодой Шаховский.

— Время обедать, — Андрей Андреевич хлопнул в ладоши. В дверях появился слуга. — Что там с обедом, любезный? Готов?

— Так точно, — склонился в поклоне лакей. — Извольте пройти в столовую.

— Что ж, Глеб Иванович, отдадим должное внимание чревоугодию. — Митьков погладил себя по животу.

— Извольте, — усмехнулся Шаховский, и друзья, весело смеясь, вышли из комнаты.

Обед протекал в ленивой, тягучей обстановке. В воздухе висели необъяснимое напряжение и тревога. Причина крылась лишь в одном — угрюмом настроении молодого князя. Шаховский Глеб Иванович не шутил, не смеялся, не сочинял экспромтом эпиграммы на знакомых, и не реагировал на шутки друга. Вся его бравада и гусарство сошло на «нет». И, глядя на его потерянный вид, у окружающих тоже портилось настроение, они поддавались меланхолии. Даже бутылочка прекрасного розового вина не могла разогнать задумчивость на лице друга.

— Чем собираешься заниматься? — Митьков все же вернулся к неприятной теме. Если не решать проблему — она так и останется, сама не пройдет, не растворится. Хоть и не доставляло это никакого удовольствия, но возвращаться к разговору приходилось.

— Что? — Глеб Иванович не редко уходил полностью в свои невеселые думы, в такие моменты он ни чего не видел, никого не слышал. Митьков только вздохнул, жалея друга, и повторил вопрос, добавляя к нему существенное замечание:

— Ты же не можешь всю жизнь прятаться у меня. Надо что-то делать, что-то предпринимать. Искать выхода из сложившейся ситуации, пока она совсем не стала тупиковой.

— Вы правы, — грустно согласился Глеб Иванович.

— Брось, Глеб. Тут нет никого. Оставим этикет. На «вы», имя-отчество. Пустое. А дело-то серьезное. Я же вижу, что с каждым новым прожитым днем ты все больше бледнеешь и худеешь. Совсем заел себя.

— Я поступлю на службу, — неуверенно, как бы еще раздумывая, сказал Шаховский.

— На какую? — удивился Митьков. — На военную или государственную?

— Не знаю, — развел руками друг, — ничего не знаю. — Отчаянье преобладало над всеми остальными чувствами.

— Ты думаешь, это и есть выход?

— А что ты мне предлагаешь? — перешел в наступление Глеб, и осекся. Андрей тут вообще был не причем. Но Митьков этого и не заметил, или просто не захотел подавать вида, проявляя благородство:

— А что, если попробовать примириться с отцом?

— Что? — возмутился Глеб и вскочил из-за стола, прошелся по комнате. — Уступить ему? Никогда!

— Может твой батюшка все осознал. Ты же сбежал из дома, и вот уже два месяца от тебя ни слуху, ни духа.

— Ты думаешь, что отец сильно расстроился? Ах, как ты наивен и смешен. Он точно знает, что я прячусь у кого-то из своих друзей, что дальше Санкт-Петербурга я сбежать не смогу, что рано или поздно я вернусь домой блудным сыном, и вот тогда он великодушно простит меня. — Глеб в отчаянье хрустнул пальцами рук. — Только не бывать этому. Такого удовольствия я ему не доставлю.

— Тогда он лишит тебя наследства.

— Пусть.

— И ты готов отказаться от родового поместья? Капиталов? Положения в обществе? — изумлению Митькова не было пределов.

— Родовое поместье? — Шаховский обратил внимание лишь на первый возглас друга, призадумался. — На краю великой империи. Где-то там, на задворках. Сибирь! Глухомань! Провинция!

А в мыслях мелькали дивные картины: заснеженная тайга, цветущие луга, река с кристально чистой водой, охота и рыбалка. Чудесные края, благодатная земля. Вздоха сожаления он не смог сдержать. Андрей все понял, потеребил усы:

— Глеб, а может, ты, все-таки, поведаешь мне причину разногласия с отцом. Когда знаешь суть проблемы — она и решается легко. Хочется помочь тебе.

— Чем ты мне поможешь?

— Но все же. Одна голова, как говорится, хорошо, а две — лучше.

— Возможно, — ответил Глеб и вновь крепко задумался. Решал: открыться ли другу, или оставить сор в избе, переживая в одиночку. Приняв-таки решения, он решился на откровенный разговор. — Вот скажи-ка мне, любезный князь, что вы себе рисуете в воображении, услышав слово «купчиха»?

— Хм, — буркнул в усы Андрей, но развить свои мысли ему помешал лакей, осторожно заглянувший в столовую. — Что тебе?

— Кофе подавать?

— Неси в кабинет, — распорядился Митьков и встал из-за стола: — Пройдем в кабинет, милый друг, там за чашкой кофе и с трубочкой отменного табака мы и продолжим нашу беседу, которая, по моим ощущениям, становится весьма забавной и поучительной.

— Забавного, как раз, тут мало, — проворчал Шаховский, но предложение хозяина дома принял.

Прошли в кабинет, где уютно расположились на мягком диване.

— Ну, — поторопил Митькова сибирский князь. Теперь ему было невтерпеж продолжить разговор.

— Купчиха? Я вижу дородную, чуть полноватую женщину, чьи мысли заняты лишь товаром и меню обедов.

— Вот именно! — Глеб даже обрадовался. — Вы абсолютно правы, Андрей Андреевич. И я вот от такой купчихи и сбежал.

— То есть? — Митьков неторопливо набивал трубку.

— Батенька мой решил оженить меня.

— Женить?

— Не спрашивая на то моего согласия. Решил — и все!

Андрей рассмеялся в голос:

— Извини, Глеб. Я понимаю, что тебе не до смеха, извини.

— Да уж, — Глеб залпом выпил кофе, нарушая не писаные каноны потребления столь благородного напитка, не смакуя каждый глоток, не наслаждаясь послевкусием.

— Значит, ты сбежал от своей невесты? Да? И что, она такая страшная?

— А кто ее знает? Я ее даже в глаза не видел. Да в нашем городке вообще никто не видел дочку купца Болотова. Сидит у себя в тереме почти безвылазно.

— И ты от женитьбы убежал на край света.

— Как в сказке: за тридевять земель. — Грустно улыбнулся Шаховский. — Как жаль, что жизнь наша совсем не похожа на сказку.

— А ты не скажи, — не согласился с ним друг. — Жизнь — это уже сказка.

— Тоже мне скажете: сказка! — возмутился Глеб.

— И буду это утверждать, буду на том настаивать. Даже готов заключить любое пари. Жизнь — это сказка. Вот только не все сказки заканчиваются хорошо, но это уже из другой оперы.

И снова их разговор прервала лакей, осторожно приоткрывший дверь, чему Шаховский обрадовался. Идея поделиться с другом уже не казалась ему привлекательной.

— Что тебе? — строго поинтересовался Митьков.

— Вы просили напомнить о визите.

— Ах, да. — Андрей достал из кармана жилетки золотой брегет. — Да, мой друг, пора.

— Экипаж готов. — Доложил лакей, прикрывая дверь.

— Ты куда-то уезжаешь? — удивился Глеб. Обычно друг посвящал его в свои ежедневные планы.

— Не я, а мы.

— Мы?

— Все! — Митьков резво вскочил с дивана. — Хватит вести затворнический образ жизни. Жизнь — одна, а молодость быстротечна. Собирайся.

— Куда?

— Нас приглашает госпожа Таран-Занина! — не без гордости заявил Андрей, произведя на друга неизгладимое впечатление.

— Кто?

— Да-да.

— Сама Таран-Занина? Содержательница самого модного ныне салона?

— Да, мой друг, она.

— Весь творческий бомонд.

— Поэты, художники, музыканты. Люди творческие, неординарные, мыслящие, и потому весьма интересные.

— Но как?

— О! Это большой секрет. — Развел руками Андрей. — А вы что, так и будете столбом стоять, — Глеб Иванович? Или изволите собираться?

— Конечно! — Глеб вскочил с дивана. — Не каждый день выпадает такая удача.

Салон госпожи Таран-Заниной был известен далеко за пределами Санкт-Петербурга. О нем говорили, им восхищались, его боялись. Здесь собирался цвет думающей интеллигенции, во всех ее направлениях и проявлениях. Нигилисты, демократы, инакомыслящие и, наверняка, террористы присутствовали. И хотя крамола откровенно открыто не звучало, а вслух произносились лишь дозволенные речи, она чувствовалась. Витала в воздухе невидимыми волнами, будоражила, завораживала. А на первый взгляд ничего преступного в салоне не происходило: молодежь, разбившись группами по интересам, весело проводило время в беседах и спорах. Кто-то играл в вист, кто-то музытировал на пианино, исполняя романсы, кто-то декларировал стихи. Обсуждались последние театральные новости и сплетки светской жизни. Естественно, при этом возникали споры и разногласия, которые, впрочем, не выходили за рамки дозволенного.

Молодые князья, Митьков и Шаховский, впервые попали в салон. Все их восхищало и интересовало. Взяв по бокалу шампанского, они ходили из комнаты в комнату, прислушивались к разговорам и иногда принимали в них участие. В комнате, где собрались любители и ценители романсов, они задержались. За пианино сидела сама хозяйка салона и прекрасным голосом исполняла романс о несчастной любви. Глеб Иванович, незаметно для окружающих, рассматривал собравшуюся публику. И тут …, его словно молнией пронзило. В дальнем углу комнате, на диванчике, в полном одиночестве сидела молодая особа. На первый взгляд ничего особенного в ней не было. Типичная светская дама, одета по всем законам властвующей моды. Но вот глаза! Глаза коньячного цвета — это омут чувств. Они менялись в ее глазах с поразительной скоростью, догоняли, натыкались, противоречили друг другу. Это было что-то потрясающе. Девушка была так поглощена сюжетной линией романса, словно сама была его неотъемлемой частью. Сама жила этой жизнью, не замечая вокруг никого и ничего. Шаховский просто не мог оторвать от нее восхищенного взгляда, хотя понимал, что нарушает все правила хорошего тона и этикета. Очнулся лишь тогда, когда Митьков одернул его за рукав:

— Очнись, повеса! — в его глазах блестели озорные огоньки. — Может, сыграем в вист?

— Я, пожалуй, задержусь тут, — пересохшими губами ответил Глеб, и залпом осушил бокал. Почувствовал, как лопаются пузырьки шампанского, и разливается по телу доселе невиданная легкость, воздушность, теплота.

— Будь осторожен, друг, — предостерег его Митьков. — Не забывай: твой батюшка может и разыскивать тебя. Так, что громко не кричи, что ты — это ты.

— Спасибо. — Шаховский начал возвращаться в реальность, и легкая тень грусть легла на его чело.

— А я пойду, сыграю по маленькой. — Андрей оставил ему свой бокал. — Смотри, не переусердствуй.

— Хорошо. Спасибо.

После второго выпитого бокала, Глеб окончательно вернулся «на землю». Почувствовал уже порядком подзабытый прилив сил, легкость и непринужденность. «Состояние бравого гусара» — так он сам характеризовал свое состояние. Это позволяло ему с легкостью заводить романы, завоевывать девичьи сердца, одерживать победы в любовных приключениях, которые вызывали у его друзей белую зависть. Он подошел к ней:

— Я помню чудное мгновенье,

Передо мной явилась ты. — Продекларировал он и почтительно склонил голову.

Девушка вспыхнула ярким румянцем, который залил ее личико, даже маленькие ушки стали розовыми.

— Разрешите представиться, Глеб, — фамилию он так и не осмелился произнести.

Девушка медленно приходила в себя:

— Просто Глеб?

— Просто Глеб. Разрешите? — он осторожно присел с ней рядом. — Ну, еще князь. Все.

— Тогда я просто Полина.

— Полина? Боже мой, как чудно. У вас прекрасное имя.

— Спасибо родителям.

Шаховскому хватило и этих мимолетных мгновений общения, что бы понять, что с этой девушкой такие привычные ухаживания не принесут желанные плоды. Она не была простодушной и наивной, на которую так безотказно действуют льстивые комплименты. И все же, в ней было что-то такое, природное, не испорченное жизнью столицы, с ее соблазнами, интригами, сплетнями. Она была открыта и чиста, как заснеженные луга после метели. Он смотрел в ее глубокие глаза и понимал, что нельзя обманывать такое чудное создание, дитя природы, само очарование. Он тяжело вздохнул.

— О чем вздыхаете, князь?

— Вот смотрю я ваши глазки, и понимаю, что пропадаю. Тону, и мне никто не в силах помочь.

Полина вновь засмущалась, потупила взор, и через мгновение перевела разговор на иную тему:

— Вам нравятся романсы?

— Мне очень нравятся романсы, и лишь потому, что они так восхищают вас.

Домой он вернулся в смятении чувств. Мир как-то по-новому открылся для него. Краски стали ярче, запахи сочнее. Дуновение ветерка и ласка солнца стали реально ощутимы. Он видел, как падает лист с ветки, и восторгался этим. Он слышал шелест листвы и понимал их тайны. Он слушал перестук дождинок и наслаждался этой музыкой природы. Он был как заново рожденным.

Да и Митьков впервые видел друга таким, и понял, что Шаховский влюбился. По-настоящему вкусил любовь. Любовь с большой буквы, про которую писали, пишут, и будут писать поэты и прозаики. Любовь, которая сжигает города, стирает целые страны и народы. Память, о которой не знает забвения, и живет веками в памяти людей, в стихах, легендах и мифах.

— Я с трудом тебя узнаю, князь.

— Я сам себя не узнаю, — в такт и тон ответил Глеб, и радость на мгновение озарило его лицо. Андрей же не разделял эту радость, и постарался как можно быстрее вернуть друга в реальность:

— Что будешь делать ты отныне?

— Женюсь!

Столь категоричный и прямолинейный ответ ввел Митькова в полное замешательство.

— Что? — надеялся, что ослышался.

— Женюсь. — Глеб развел руками, счастливый до одури.

— Поясните. Вы намерены уступить батюшке и жениться на купчихе?

— Нет, — улыбаясь, ответил Шаховский, — я намерен сделать предложение Полине.

— Ого! Вот это поворот сюжетной линии. Да вы знакомы-то, — махнул рукой, — почти не знакомы. Что это, князь? Душевный порыв или умопомешательство?

— А любовь, князь, это и есть сумасшествие. — Глеб вскочил в порыве и зашагал по комнате. — Я влюблен. Безумно, бесконечно, безвозвратно. Полина — вот та девушка, с кем я хочу прожить долгую и счастливую жизнь, до самой кончины. Я хочу народить с ней детишек, а потом и внуков, и, если Господь смилостивится, то и правнуков.

— А купчиха? — осторожно прервал феерию Андрей.

— Пусть отец жениться на ней сам, раз мечтает о слияние капиталов.

— Он лишит тебя наследства так же легко, как сейчас Господь лишил тебя разума.

— И пусть. Я служить пойду. В конце концов, я же мужчина. Так неужели я не смогу обеспечить любимую женщину?

— А что она? Полина?

— А что она? Я читаю ее мысли по глазам. Она влюблена в меня не меньше моего. — Глеб успокоился, присел за стол и пригубил бокал вина. — Она тоже гонима. Отец — самодур решил выдать такое сокровище замуж.

— Вот видишь, все против вас.

— Привез ее в столицу, в первый и последний раз. А потом она станет жить в глухой провинции, ублажать нелюбимого супруга и горько плакать, вспоминая наши встречи.

Разговор, и не в первый раз, пришлось прервать при появлении лакея, который сообщил о кофе в кабинете. Переместились туда.

— И как ты все утрясешь, князь? Что придумаешь?

— А ты обратил внимание на посетителей салона? А? Авангард! Свободные люди! Прогрессирующие. Пообщавшись с ними, я понял главное: нельзя жить старыми пережитками и предрассудками. Надо двигаться вперед, надо самим строить свою жизнь. Надо открыто любить тех, кого мы тайно любим. Преступно скрывать свои истинные чувства.

Митьков задумался, надолго, на одну выкуренную трубку.

— То есть ты хочешь сказать, что пойдешь супротив воли собственного отца?

— Да.

— И женишься на Полине?

— Да.

— Не получив на это родительское благословение?

— Да.

— Да-а-а, — протянул изумленно Андрей. — Ты все-таки нахватался крамолы и вольнодумия.

— Да какая это крамола? — пришла очередь удивляться Глебу. — Я ведь не иду против императора, против своего Отечества. Я просто хочу человеческого счастья.

— А Полина?

— О! Я смогу ее убедить в правильности моего поступка. Она умная девушка. Но ты мне должен помочь.

— Я? — Митьков испугался. — Как?

— Помнишь, ты мне как-то говорил, что твой кузен — священник.

— Ну да, есть такой.

— Ты не мог бы переговорить с ним, чтобы он нас обвенчал.

— Вон чего! — испуг прошел окончательно.

— Понимаешь, когда мы с Полиной уже будем обвенчаны, то наши родители уже ничего не смогут сделать. Им придется смириться.

— Подумать надо, — с большой долей неуверенности пробормотал Митьков.

— Думай, но быстрее. Времени у нас почти не осталось. — Шаховский вскочил. — А теперь извини, мне пора. У меня назначена встреча с Полиной в театре. Я очень спешу. — И в доказательство сказанного он поспешно покинул кабинет.

В том, что Глеб сможет уговорить и Полину, и даже кузена-священника, Митьков нисколько не сомневался. Дар убеждения у друга был просто потрясающим.

Они стояли около входа в особняк, смотрели друг другу в глаза, наблюдая, как в них плещется счастье и страх перед предстоящим объяснением.

— Я боюсь, Глеб, — тихо сказала Полина.

— Не бойся, любимая, — нежно ответил князь. — Теперь ты моя жена. Перед Богом и людьми. И только я один в ответе за то, что произошло. Я поведаю твоему батюшке, что я вскружил тебе голову, и с силой затащил в церковь, где нас и обвенчали. Пошли? — он кивну на дверь.

Они вошли в особняк.

— Дочь моя, где же вы пропадаете, голубушка? — в приемную вошел дородный мужчина. И встретился взглядом с молодым князем.

— Вы? — Шаховский почувствовал, как земля уходит из-под ног. В мужчине он сразу же узнал, хотя и видел-то его лишь единожды, купца II гильдии Болотова!

— А, князь Шаховский, Глеб Иванович! — купец тоже узнал князя. — А я вижу, что вы уже познакомились. Вот и хорошо. Значит, и дату свадьбы можно назначать. А? Дети мои?

Полина взглянула на растерянного Глеба, и в их глазах одновременно счастье вспыхнуло неугасаемым огнем.