Тут же все было спокойно до дремоты. Лишь чьи-то мысли, не производя даже шороха, яростно скакали по пространству мозгов, и через вооруженные перьями руки выскакивали на как будто безобидную бумагу.

Возле большого окна одного из лондонских дворцов-особняков сидели два еврея, одетые по последней аристократической моде. Парики, накладные косы, пудра, красные камзолы, атласные чулки, крокодиловой кожи туфли. Один из них был стар, лишь толстый слой пудры скрывал глубокие овраги-морщины, делая лицо неестественно белым, как будто он уже стал покойником. Другой — молод, старику он приходился сыном. Над входом в особняк красовался изготовленный из красного дерева щит, что указывало на его хозяина, барона Ротшильда.

В те времена дворяне почти поголовно разучились держать не то что тяжеленные мечи, но даже и легонькие шпаги. По всей Европе гулял образ аристократа-бездельника, гуляки и коллекционера безделушек, прожигателя жизни. Лишь немногие из них, самые честные и романтичные, нырнули в горло идущей войны. И то верно — теперь, в эпоху ружья, исход сражений решают не рыцари, а солдаты. Что высвобождает потомков рыцарей для балов и маскарадов.

И все же каждый из этих миролюбивых «рыцарей» мог показать хранившиеся в его доме доспехи предка, настоящего рыцаря, и много рассказать о его подвигах. Кое-где старое железо даже украшалось окаменевшими каплями старой крови. Этой славой потомки теперь и живут…

У баронов Ротшильдов таких доспехов, конечно, быть не могло. Откуда им взяться, если предки не покидали района, примыкавшего к городской свалке немецкого города Франкфурт-на-Майне?! Район тот именовался гетто, и был отгорожен от внешнего мира непролазной каменной стеной.

В то время, когда настоящие бароны германских, романских, нормандских и англосаксонских кровей сжимали в руках мечи и копья, руки предков барона Ротшильда трясли старые вещи, а их головы раздумывали над их ценой.

Да, конечно, Ротшильды не заслужили дворянства, они его купили, что на Британских островах было уже возможно. Но, в отличие от новомодных аристократов, они вовсе не были бездельниками. Они были даже более, чем деятельны! Конечно, в войнах они не участвовали, зато они их создавали и направляли. Сейчас пять отпрысков старика Амшеля, как пять пальцев одной руки, орудуя во враждующих друг с другом странах, ловко управляли войной, каких прежде не видела история. Сам же основатель рода мог радоваться успехам любимых чад.

Любой из сыновей с радостью принял бы отца, но он отправился доживать свои годы именно к своему «английскому» сыну Натану. И то правильно, старость любит покой! К тому же у него оставалось одно последнее дело жизни, которое делать там, где сверкают сабли и грохают пушки, было не особенно сподручно.

— Когда мама умирала, она держалась за свое подвенечное платье. Так и ушла, вцепившись в него. Доктор потом пытался ей пальцы разжать, но не разжал. Вместе с платьем и похоронили! — роняя слезы, рассказывал Амшель.

— Когда закончим войну, я отправлюсь во Франкфурт и проведаю могилу матери, — вздохнув и солидарно уронив слезину, ответил сын, — Может, скорее ее закончить, чтоб нам все собраться там, у могилы, в городе, откуда все началось?!

— Э, нет! — схватился за голову папаша, — Конечно, мы там соберемся. Или вы без меня, если я не доживу. Но война не должна остановиться, пока европейские дворы не наберут у нас тех долговых сумм, на которые мы рассчитываем! Это — наша родительская воля!

Что же, сентиментальность и еврейская кровь — вещи несовместимые. Потому, сделав паузу, они снова перешли к делу.

— Я не зря отправил тебя, именно тебя, Натан, в Англию, — задумчиво промолвил папаша, — Эта страна — все равно, что большой сейф, у которого вместо стенок морская вода, по которой армии не пройдут. Когда-нибудь появится сейф еще надежнее, я имею ввиду Северную Америку, вокруг которого — вода океанская. Но это — дело будущего. Так вот, раз ты здесь, в самом сейфе, значит — ты старший среди своих братьев. Таким я тебя и считаю, ты старший — по уму, а это — главное. Ты — основной камень под углом нашего дома! Потому братья твои — помощники, они что четыре пальца руки, а ты — палец большой. И работаете вы вместе — они толкают денежную силу к тебе, а ты — держишь!

— Отец, мы так и делаем! — ответил сын.

— Эх… Я вас всех люблю! Вы почти все понимаете, кроме… Малой толики, но вы в этом не виноваты. Просто вы не прожили моей жизни!

Сын пожал плечами.

— Давным-давно я понял, что прошлое и будущее человека можно просчитать с помощью цифр. А можно и сотворить его, владея цифрами. В гетто о том говорили каббалисты, а каббалистом там был каждый, кому больше тридцати лет было. Говорить они говорили, а я — своими руками почувствовал, когда с отцом, то есть вашим дедом, старье разбирал и цену им назначал. В каждой вещи — часть прошлого какого-то человека. Значит, цифра цены не только вещь определяет, но и чье-то прошлое! И не всегда оно — дешево. Я тогда уговорил отца антиквариатом заняться, и он сам подивился, какими дорогими бывают прожитые кем-то годы! Тогда я решил из прошлого перейти к будущему, и получать деньги от него. Так я стал ростовщиком, уже сам, отец к тому времени от дел отошел. Над дверями конторы я прибил красный щит, который теперь — наш герб.

И скоро я понял, что могу не только продавать деньги, но делать будущее сотен, тысяч людей! Я чувствовал, как мои руки опутаны нитями, ведущими к людским грядущим дням! Нет сомнений, что другие кончики тех ниток чуяли на себе и сами люди. Быть может, кто-то из них раздумывал нитки порвать, что можно было сделать только убив меня. Знаешь, что должник любит своего благодетеля лишь в день получения денег, а после становится лютым врагом!

Я знал об этом. Потому подарил весь антиквариат, который у меня остался (к тому времени я уже и не работал с ним) герцогу Вильгельму. Знали бы вы, как он радовался, как хохотал, будто малое дите! Не ждал я, что суровый правитель столь падок до безделушек из пыльной лавки! Тогда он назвал меня другом и доверил хранение своей казны. Так все и началось.

Теперь власть над цифрой я передал вам. А она — властна над людьми. Все, что случится в мире — суть цифровые сгустки, которые делаем мы. Я отдал вам власть, которой никогда не было ни у царей, ни у королей, ни у папы Римского. Всех их когда-то что-то сдерживало. Такая власть может быть лишь у ЙХВХ, значит — она нам ЙХВХ и дана!

Амшель запнулся, хлебнул кофе, и посмотрел на лепной потолок. Натан тем временем подумал, что их власть распространяется даже дальше, чем они полагали. Они жаждали власти лишь над Европой. А о темной, непонятной России не думали, а если даже думали — то оставляли ее на потом. Их банка в той далекой восточной, уже не европейской стране, не было.

Но вот, недавно ударом табакерки в висок там был убит их царь Павел Первый, что полностью соответствовало интересам семьи. Желание повлиять на Россию каким-нибудь заговором у Натана было, он только почти не верил в успех. Правда, цифры-деньги для этого дела выделял, хоть и понемногу. И вот тебе, все получилось! Теперь вступление России в войну сделалось лишь делом времени, игра разрослась!

Тем временем Амшель неспешно продолжил разговор:

— Помнишь историю пророка Илии, который на колеснице поднялся в Небеса, не потеряв своего тела?!

— Конечно, помню! — удивился Натан неожиданной смене темы разговора.

— Сын, я хочу так же! — огорошил своего отпрыска Амшель.

— Как?.. — не понял тот, и принялся раздумывать, каких докторов следует позвать к отцу, по всем признакам — заболевшему. Пожалуй, начать следует с придворного королевского врача.

— Вот тебе моя последняя воля. Собери отовсюду мастеров, и пусть они придумают такую вещь, которая поднимет человека в Небеса! На деньги не скупись, их уйдет немного. Пойми, я хочу узнать то, от чего будет зависеть будущее всего нашего дома!

Сын кивнул головой. Как бы ни было, а воля умирающего отца — закон. Его следует выполнять.

Что для тех, кто катает через воюющую Европу волны денежных рек, отыскать в той же Европе лучших умельцев и собрать их на Британском острове?! Упрашивать мастеров тоже не пришлось — большинство из них мечтало покинуть пронзенную пушечными ядрами да криками улан материковую Европу. Так всего через год при английском банковском доме «Ротшильд и сыновья» открылось предприятие, делающее неизвестно что. Состояло оно из множества мастерских, разносивших по округе положенные визг пил, лязг молотов, звон металла. Однозначно, там что-то делалось.

Отец и сын осматривали плоды труда. Им являли странные сооружения, похожие то на птиц, то на рыб. Приводимые в движение руками кожаные крылья, оклеенные куриными перьями. Большая, вмещающая человека, железная ступа, поднимаемая магнитом, который следует подбрасывать в воздух. Вытянутая пороховая бочка с сиденьем наверху и отверстием внизу. И много-много еще всего разного.

Мастера обильно цитировали античных и средневековых мастеров, просили еще денег. Взлететь в небо, или даже просто оторваться от земли ни одно из этих творений, ясное дело, не могло. Что хуже, некоторые из них при попытке взлета были готовы разнести в клочки несчастного летуна.

Один умелец соединил прочные парусиновые крылья, натянутые на деревянные рамы, с крошечными пороховыми зарядами, спрятанными в медных трубочках. Он показывал рисунки Леонардо да Винчи и, водя по ним пальцем, уверял в точности соответствия замыслу. Полет своего детища он решился показать заказчику, разумеется — без ездока-летуна.

Зашипел огненный шнур, принялись рваться заряды пороха. «Воздушная повозка» чуть сдвинулась с места, и… Тут же по-соломьи захрустела, распластала крылья и сложилась. На том «полет» и завершился.

«Хорошо, папа лекарство для бессмертия искать не стал!» — грустно подумал Ротшильд-младший.

От дальнейших затрат на изобретение летательного аппарата дом Ротшильдов вскоре избавился — старик Амшель умер. Война тем временем закончилась, и кое-кто из мастеров вернулся в Европу. Другие остались на Британских островах, ведь умелые руки всегда нужны, даже если они и не могут соорудить что-то подобное колеснице Ильи. Для многих из них эта работа сделалась началом их богатства.

Результат работы Натан осознал уже без помощи отца. Конечно, его мысль была вовсе не бесполезной, как ничего не бывает бесполезным в доме Ротшильдов!

Ротшильд-младший понял, что есть-таки на свете одна вещь, неподвластная как будто всевластной денежной ЦИФРЕ и не производимая от нее. Это — ИНАЧЕ ВОЗМОЖНОЕ БУДУЩЕЕ.

Оно НЕПОДВЛАСТНО потому, что вырастает из жизней множества людей, из их мечтаний и страданий. Из того, что христиане зовут ВОЛЕЙ БОЖЬЕЙ, которая не рассчитывается цифрами и неподвластна им!

Отсюда был сделан вполне правильный вывод. Если ИНОЕ БУДУЩЕЕ неподвластно хозяевам ЦИФРЫ, значит оно — враг, которого следует либо пленить путами денежных потоков, либо, если не вышло, то — убить. Эти слова сэр Ротшильд начертал бы на своем красном щитке, если бы их не требовалось держать в тайне.

Последующие годы принесли семье Ротшильдов некоторые новые знания. Например, пятно на географической карте, из которого скорее всего можно ожидать явления ИНАЧЕ ВОЗМОЖНОГО приняло вполне определенные очертания, соответствующие границам России. Страны, которой не случайно побаивались основатель династии и его сын. Из таинственного нутра России и вышла в конце концов авиация. Кто-то, конечно, с этим поспорит, вспомнит, к примеру, братьев Райт. Но, позвольте, ведь подъем человека в воздух должен быть не единичной удачей, а планомерной работой, и потому он требует надежной теории. Такую теорию создал русский ученый Н.Е. Жуковский. Одно его имя указывает на мировую родину ИНАЧЕ ВОЗМОЖНОГО, как и имя основателя теории космонавтики К.Э. Циолковского!

Так и вышло, что даже само русское слово «будущее», пропитанное множеством возможностей, перестало соответствовать унылому английскому «future». Весьма скоро, всего через несколько поколений после Амшеля и Натана, это слово слилось с названием биржевой ценной бумаги — фьючерса. И сделалось от нее неотделимо…

Посмотрим же в то время, которое когда-то было будущим. А ныне сделалось недавним прошлым.

Москва 21 века. В небогатой квартире разговаривают двое русских, отец и сын. Их фамилия — самая распространенная из всех русских фамилий — Кузнецовы. Быть может, кто-то из их предков и был кузнецом, сколько их было…

Зато необычно имя старика — Побиск. Оно — единственное на Земле, пришедшее из тех времен, когда имена-сокращения не были редкостью. Означает оно — Поколение Борцов и строителей Коммунизма. Что же, соответствовать этому имени и вправду нельзя больше, чем соответствовал ему единственный в мире его носитель. Правда, понятие «коммунизм» уж очень расплывчато… Потому следует уточнить, что Побиск строил тот коммунизм, который он принял и в свое сердце, и в свое сознание. А понимал он коммунизм не как грядущую точку вечного блаженства, но как путь в космическую даль…

— С тяжелой душой доживаю я свой век. Мне нечего передать ни тебе, ни внукам. Имею ввиду не только тебя и твоих детей, но все ваши поколения, — Побиск усмехнулся, — Только квартирку я вам и оставлю. Мебель и та — старенькая, на свалке ей место…

— Папа, но ты же вошел в историю… — успокоительно промолвил сын.

— Допустим, — ответил отец, — Вошел в нее, как камень, который остался где-то там валяться на исторической дорожке, памятный лишь тем, что когда-то там был. Но не как огонь, прожигающий своим жаром — идеей время насквозь!

Что же, с этими словами не поспоришь…

Побиску не хотелось умирать. Уходить из жизни СЕЙЧАС, когда его слова потонули среди однообразного чавканья нефтяных качалок. Уж если его мысли не должны прорываться через пласты времени, то ему следовало погибнуть тогда, в 1943 году! Или после, ведь случаи проститься с земной жизнью ему выпадали столько раз, что он даже перестал их считать. Но почему же умирать выпало сейчас, когда он видит, как его слова намертво вмуровываются в прошедший пласт времени, и ничего не может с этим сделать?!

Разведвзвод, три танка Т-34 влетел в хорошо укрытую немецкую засаду. Стрелы фаустпатронов и снарядов одной противотанковой пушки в несколько мгновений зачеркнули его жизнь. Ничего необычного, разведывательный взвод на то и придуман, чтоб, напарываясь на неприятельские засады, ценой своей жизни беречь главные силы от больших потерь. Если повезет, то танкист-разведчик может обнаружить засаду по некоторым едва уловимым признакам, и уничтожить ее прежде, чем она убьет его. Кузнецову не повезло, уж очень искусными мастерами по части засад сделались германцы за последние годы. Оно и понятно, ведь в открытом бою танки Т-34 и КВ — практически неуязвимы.

Впрочем, можно сказать, что лично Побиску Кузнецову сегодня все же немного, но повезло. Помощь пришла неожиданно быстро. Засаду уничтожили, его извлекли из подбитого, но не загоревшегося танка, и отправили в госпиталь.

Рана головы затягивалась, и лейтенант Кузнецов раздумывал над вопросом неопределенности будущего. Ведь ее, неопределенность, сейчас испытывают миллионы людей на многочисленных фронтах Войны. Может, в ней и сокрыто что-то самое важное?! Мысли лейтенанта поднимались до уровня жизни страны, который сегодня — бесполезен, а в те времена был и опасен для собственного будущего.

Про неопределенность, как таковую, можно было раздумывать сколь угодно долго. Но Кузнецов решил мыслить конкретнее — задуматься о жизни страны и народа при неопределенности грядущих лет. Но, главное, изобрести такой механизм устройства общества, который эту неопределенность смог бы принять и обеспечить его дальнейшую жизнь.

Ведь сегодня вся жизнь построена под самую большую из всех войн. Народ справляется с этой задачей успешно, хоть и с большими потерями. Но какие задачи встанут перед ним завтра, и будет ли он готов к их решению? Не исключено, что привычные и полезные сегодня средства решения завтра окажутся — бесполезны и даже опасны, и кто-то должен будет придумывать что-то новое, а кто-то — его внедрять. Конечно, внедрять со скрипом и с шатанием, с угрозой больших разрушений. Так может, проще сегодня изобрести такую организацию жизни, с которой можно будет воспринять любой из бесконечного множества вариантов грядущего?! Конечно, изменений всей жизни в ее многообразии сразу касаться — невообразимо тяжело, тем более — для одного человека. Поэтому сначала надо взяться за относительно простую и понятную ее сторону — народное хозяйство. Сейчас оно втиснуто в таблицы Госплана, изобретенные исходя из необходимостей сегодняшнего дня и показывающие сейчас удивительную полезность. Но если в будущей неопределенности они окажутся бесполезными, то что тогда?! Вместе с таблицами погибнет и все в них вписанное, то есть — само народное хозяйство?!

Вечера Кузнецов проводил в госпитальной библиотеке. Дело в том, что госпиталь расположился в помещениях какого-то учебного института, и сохранившаяся студенческая библиотека сделалась библиотекой госпитальной. Правда, почти никто из раненых в нее не ходил. К чему бойцу собранные в ней учености, если все одно — скоро на фронт, а там — мудрость пуль да снарядных осколков!

Но Побиск старательно читал книжки по физике и экономике, поражаясь, насколько первая стройна и красива, и насколько вторая — крива и уродлива. По своей сути, она и не наука вовсе, а просто набор сведений из разных областей, никак не связанных между собой.

Физика рассказывает своим языком обо всех силах, которые орудуют в природе, и учит эти силы использовать. Так отчего не описать этим же языком мир человека и силы, которые в нем орудуют?

Побиск увлекся. Более всего к описанию экономики подошла термодинамика, только энергию в формулах пришлось заменить на денежные единицы. Отсюда Побиск сделал вывод о необходимости привязки денег к энергии, производимой обществом.

Термодинамика имеет представление об «иначе возможном», выраженное теорией Пригожина. Согласно ей, любая система рано или поздно теряет равновесие, это неизбежно. При потере равновесия будущее делается многовариантным, и выбор того или иного пути зависит от слабых, вроде бы незначительных воздействий. Применительно к организации хозяйственной жизни, это давало интересные результаты.

За пару месяцев Побиск сложил свои размышления в объемистую рукопись, которая могла стать началом новой науки — физической экономики. На ее основе Кузнецов принялся выводить формулы, по которым при необходимости можно быстро и безболезненно перенастраивать что отдельное производство, что все народное хозяйство. В качестве задачи для такой перенастройки он брал прорыв в космос, который начнется сразу после войны. И он, конечно, должен будет затронуть жизнь всех людей, не замыкаясь в коридоре отдельной отрасли…

По расчетам Побиска предприятия и организации в соответствии с общей задачей должны были выстраиваться в многомерные структуры, как молекулы — в кристаллы. Смена задачи порождала перекристаллизацию, происходящую без лишних затрат времени и энергии. Единственная сложность пока что оставалась в рабочих расчетах, их производство все-таки требовало достаточного труда. Но сам образ кристалла, самого совершенного из состояний вещества, буквально завораживал ученого. Стояла морозная зима, и Побиск рассматривал белые леса, горы и реки, написанные на мерзлых окнах ледяным «карандашом». Совершенство, к которому в людском мире можно лишь стремиться! Сложное, рождающееся из распыленных частиц по воле глядящего сквозь прозрачную небесную чашу мороза. И еще по воле идеи, живущей в водяных капельках, такой непонятной для нас. Вот и Побиск хочет сделать то же, что и мороз, только — в отношении иного материала…

В клубе госпиталя Побиск собирал сотоварищей, таких же выздоравливающих офицеров, и от души делился с ними своими мыслями. Им было интересно, однообразность госпитальных будней мгновенно разгонялась водоворотом мысли. Время от времени даже Кузнецову задавали вопросы, чем провоцировали в нем новые прыжки мыслей.

Кузнецов знал, на что он шел. То, что вместо своей части из лечебного учреждения он отправился прямым ходом в Военный Трибунал, где был приговорен к 10 годам лишения свободы по знаменитой 58 статье (антисоветская агитация), он принял, как должное.

«Во власти в те времена были люди, много умнее, чем теперь. Но, увы, и у них тоже было заблуждение насчет того, что настоящее можно продлить до вечности лишь на том основании, что сегодня все исправно работает, и даже много лучше, чем у других. Одно заблуждение рождает другое. Они решили, что устранив человека, сказавшего о возможности иного будущего и о необходимости быть к нему готовым, устранят само ИНОЕ БУДУЩЕЕ. Абсурд хоть и очевиден, но такое заблуждение хоть раз в жизни бывает с каждым. Разве ты не набил бы морду тому, кто в твой медовый месяц тебе бы доказывал, что жена к другому уйти может?! Я с собой тоже ничего поделать не мог, поток мыслей запереть невозможно, он разрывает своего носителя!» — говорил о тех годах Побиск сыну. Сын дивился отцовской незлобивости. Особенно странной после знаменитого 20 съезда, когда проклятия в адрес былого Вождя закапали с клыков тех, кто отродясь не видал ни вышек, ни прожекторов, ни колючей проволоки. Истинно, у каждого поколения — свои представления о добре и зле, правильном и ложном. Объяснять жизнь людей одних времен с позиций других — означает пускать большой туман…

«Кто желает быть жертвой — да будет ей. Но я жертвой быть не желаю, значит я — не она! Иначе возможное будущее тогда охватило мою жизнь, вот и все!» — заканчивал он разговор о том времени.

Невольничья судьба мотала Побиска по всей стране, восновном — по дико-мерзлым, барачно-деревянным ее частям. Везде надо было что-то организовывать, везде он предлагал свою теорию, и везде она приносила свои плоды. Так мысли Кузнецова проходили опробование в самых жестоких условиях, когда за отрицательный результат этого невероятного эксперимента, быть может, пришлось бы заплатить жизнью. Попутно, работая на одном из горно-обогатительных комбинатов, куда его занесла нелегкая жизнь, Побиск защитил диссертацию по горному делу, в котором он прежде ничего не мыслил. Темой исследования было разделение руды, и Побиск восторженно говорил о том, что разделение чего-либо — это вечная задача человечества. Веками люди отделяли добро от зла, зерна от плевел, истину от лжи…

Десять отмеренных лет Кузнецов отбыл сполна. Вернулся он прямо в ту часть жизни, о которой раздумывал еще прежде — в планирование космических проектов. Ведь под каждый проект технической системы, предназначенной для космоса, требовалось развернуть не менее сложный организационный проект, способный эту систему породить к жизни. Тысячи предприятий и организаций под действием формул Кузнецова застывали в кристалл проекта, покрывались десятками тысяч связей. Со стороны его работа казалась чудом, но тем чудом, которого боялись. Оно несло много бед тем, кто не только не мог сделать что-то подобное, но даже и не понимал, что делает Кузнецов.

Через 20 лет группа Кузнецова уже могла заменить собой всю многоэтажную структуру Госплана, погрязшего в расчете производства спичек и канцелярских скрепок, а потому боявшегося появления всего нового, что необходимо внедрять, и на работу с чем уже не осталось ни людских сил, ни технических средств…

В конце концов Госплан в бессилии и признался. В то время вокруг власти забурлил идеологический «кисель» из носителей множества учений. Кружа друг друга в высказываниях и компроматах, они оттесняли в сторону вопрос простой замены методики планирования на более эффективную. До полной его невидимости. А кто-то горластый кричал уже про «столбовую дорогу человечества», с которой якобы когда-то сошла Россия. Образ, конечно, ярок — окруженная страшным морозном лесом дорога с чистым асфальтом и яркими фонарями. Но ни слова не говорилось о том, кто прокладывал эту дорогу, и, главное — куда она ведет. Отсутствие цели большей, чем обеспечение потребностей текущего дня, казалось само собой разумеющимся.

В войне сложного и простого всегда побеждает убийственно простое. Так и в тот раз. Победила всеобщая безухость (имеющий уши, да услышит!)…

Таблицы Госплана рухнули, похоронив свое содержимое. Вместо устремленного ввысь будущего-дерева с его цветущей сложностью — унылое будущее наподобие плевательницы… Представляющая страну власть, которая тяготится своим народом, и желает избавиться от него.

На кухне привычно квакал телевизор. Сквозь его словесную резину доносилось привычное слово «стабильность», которое отражалось на лице Побиска горькой усмешкой…

На другом краю Земли потомки Ротшильда с опаской смотрят в сердцевину географической карты. Сами не верят, что возможности ИНОГО БУДУЩЕГО искоренены в ней НАСОВСЕМ. НАВСЕГДА…

Я верю, что ИНОЕ — возможно и неизбежно. Ведь в нем — проявление БОЖЬЕЙ ВОЛИ, и вера в него — есть вера в БОГА. Тем самым я принимаю сторону ПОБИСКА КУЗНЕЦОВА и объявляю своим врагом управляемое денежной цифрой «будущее по Ротшильду». Это — выбор в пользу самой ЖИЗНИ!

Андрей Емельянов-Хальген

2013 год