Не было никаких предвестников предстоящей трагедии. Ни болей, ни хрипов, не стонов. Как всегда, ровно в 23:15 мама почистила зубы, облачилась в свою старенькую ночнушку, аккуратно счистила нежную кожицу с сочного яблочка, скушала его и легла. Я жду, когда она уснет, чтобы подоткнуть одеяло у вечно стынувших ног. Когда я подхожу к кровати, то не слышу сонного дыхания. Я тихонько зову ее, чтобы не вырвать из сна, но увидеть чуть вздрогнувшие веки или слабую натугу спящих голосовых связок.

Спустя мгновение я что есть силы трясу бесчувственное плечо мамы, но тело лишь послушно колышется. Глаза прочно закрыты, губы сжаты.

Мама умерла в четверг, 1 декабря.

Ни у меня, ни у мамы больше никого нет. С раннего детства я люблю ее всем своим насквозь больным сердцем. В подлунном мире нет больше никого, к кому бы я испытывал хоть часть такой любви. Ни к своему безвестно пропавшему отцу, ни к покойным ныне дедушкам и бабушкам.

Моя семья живет очень скромно: на мамину пенсию по старости, да мою по инвалидности. Полученное мы аккуратно складываем в жестяную банку из-под крекеров, и, в общем, выходит 12 тысяч 656 рублей в месяц. Львиная доля дохода уходит на наш быт — оплату «двушки», покупку лекарств и продуктов. Но мы не унываем — у нас есть все, чтобы радоваться жизни. У нас есть Семья. В нашем доме тепло и уютно — мама из всех сил старается делать наше существование жизнью.

Когда я прихожу с рынка с полными пакетами в руках, мама всегда говорит одно и тоже:

— Васенька, повесь пальто в шкаф, не бросай где попало. И вообще, чай стынет, я пирожков напекла. Мой руки и к столу, сынок.

Я аккуратно вешаю пальто в шкаф, задвигаю дверцу и только потом приступаю к распаковке сумок. Из того, что мне удавалось купить на выделенные из жестяной банки деньги, мама всегда умудряется готовить настоящие шедевры.

Каждую среду и пятницу мы делаем генеральную уборку, а после всего действа мама ставила в печь курник, и мы пьем чай у телевизора под Малахова. У нас нет возможно подключить кабельное телевидение, ресурсы в жестяной банке не позволяли. Но главное ведь поставить цель, верно? В общем, в этом году у нас две цели — подключить кабельное телевидение и купить маме пальто. Начали мы, конечно же, с самого важного.

Купить маме драповое пальто с лисьим мехом на воротнике мы запланировали давно, еще в середине апреля. Разумно посчитав, что у меня есть теплая куртка, бобровая шапка, неплохие ботинки на эту зиму, все накопления на покупку одежды посвятили маме. И вот, 17 ноября, в день получения маминой пенсии, последняя капля в жестяную банку упала, и мы отправились в магазин. Мы долго выбирали и щурились на ценники. Примеряя изделия, мама ворчала:

— Васенька, я не хочу быть бабулькой. Это пальто безобразно в принципе, а на мне уж тем более.

В конечном счете, маме понравилось драповое пальто с мехом лисицы. Кирпичного цвета, длинное, с аккуратным поясом на ажурной застежке.

Вот, как сейчас помню этот момент: я нагибаюсь, чтобы посмотреть на ценник, да так и остаюсь в полуприсядке: 8 770 рублей. А на покупку мы отложили лишь 6 500 рублей. В дефиците аж 2 270 рублей! Баснословные деньги! Нам это пальто не по карману еще месяца три! И о кабельном придется забыть до лета.

— Что там, Васенька? Сколько стоит? — спрашивает мама.

Я прячу ценник в подолы и говорю, что немного дороже. Всего на 300 рублей. Но и за ними следовало идти домой. Мама долго думает, крутится у зеркала, слушает восхищенные панегирики продавщиц и, наконец, соглашается. Она снимает пальто, одевает свою старенькую бобровую шубку, не раз латанную, велит мне договориться на кассе, чтобы покупку отложили на пару часов или до завтра, а сама выходит на улицу. Я договариваюсь, что занесу деньги утром и заберу пальто и вношу задаток в 6 500 рублей.

Мама хочет это пальто. Я знаю свою маму и чувствую, когда она по-настоящему рада. Надев пальто с лисицой на воротнике, она расцвела и даже помолодела.

Где взять 2 270 рублей? В копилке такие деньги есть, но они «продуктовые». Истратить их и покупать еду будет не на что. Это очень большие для меня деньги, поверьте. Я инвалид детства, с больным сердцем. Даже поход на рынок дается мне с трудом. Мой мотор за 24 года износился на все 60! Кардиостимулятор не дает ему остановиться, но примерно раз в день я чувствую остро-колкое сопротивление электроники зову природы. О какой работе может идти речь?

Утром, пока мама готовит завтрак, я беру «продуктовые» деньги из жестянки, бегу в магазин и возвращаюсь домой с пальто наперевес.

— Васенька, протри ботинки тряпочкой, не наследи. Вчера только пол вымыли, — слышу я мамин голос. Я снимаю ботинки, бросаю их прямо у порога и влетаю — счастливый! — в кухню.

— Мама! Посмотри что я принес!

Мама помешивает манную кашу. Как всегда в домашнем костюме, поверх которого старенький, но идеально чистый передник. На вечно стынувших ногах мягкие байковые тапочки с цигейковой отвороткой.

— Что там, Васенька?

— Это пальто, мама! Пальто! Да положи ты ложку!

— Пальто?..

— Да!

Мама берет из моих рук пакет и извлекает на свет божий пальто. Именно то, которое мерила вчера. Кирпичного цвета с лисьим воротником и звонкой латунной застежкой на поясе. Застежка покрыта инеем, от пальто пахнет морозом.

— Вороти его, сегодня же.

Я не верю своим ушам. Мама хочет вернуть пальто? То пальто, которое хотела? В чем дело? У меня уже есть план, как восполнить дефицит. И вот, нате вам!..

— Почему, мама? Оно тебе не нравится?

— Нравится, очень. Это очень красивое пальто…

— И?..

— И очень дорого для нас, Васенька. Я слепая, но не настолько. В магазине это пальто висело в секции с ценником «от 8 000 рублей»…

— Мама! Не переживай ты из-за денег! Это не такая уж и проблема в наше время! Люди берут кредиты. И я возьму.

Мама с грустной улыбкой гладит мех на воротнике.

— Васенька, кредит — это хомут на нашу шею. Я не могу нас на это обречь. Даже три тысячи на полгода это по пятьсот рублей. Плюс проценты. Выйдет почти семьсот рублей в месяц. У нас нет такой возможности, сынок. Вороти его, пожалуйста, поскорее.

В тот день я ушел к себе в комнату вместе с пальто. Разложил его на кровати, гладил мягкий мех и плакал. Я понимал, то мама права и нам придется недоедать, чтобы рассчитаться за пальто. Но! Мама всегда со мной, с раннего детства. Когда работала, когда вышла на пенсию. Отца рядом никогда не было. Она воспитывала меня одна. С моего рождения она отказывала себе во многом, чтобы я мог получить то же, что и мои сверстники. Но сверстники выросли, возмужали и зарабатывают деньги, помогают матерям и покупают им шубы. Я же не могу купить своей маме чертово пальто — у меня нет денег. У меня нет возможности заработать. Я инвалид. Я это уже говорил.

В конце концов, я мужчина. Нездоровый, но я мужчина. У меня есть мать, пришло время заботиться о ней мне, а не ей самой до гробовой доски. У каждого проблемы, бывают ситуации и похуже, хоть фильмы не смотри. Я обязан не просто купить это пальто маме, я обязан его ей подарить! Что в своей жизни я сделал, чтобы отблагодарить ее за любовь?.. Ничего. Надо же с чего-то начинать?

Помню мамино недоумение, когда я вышел в коридор, открыл шкаф, взял пустую вешалку и натянул на него пальто.

— Вася, что ты делаешь?

— Мама, мы купили это пальто тебе и точка.

— Василий!..

— Мама, этот вопрос закрыт!

Павлу Витальевичу я позвонил в то же утро.

— Соедините пожалуйста с Павлом Витальевичем.

— Как вас представить?

— Василий Ковалев.

— Я поняла вас, минуту.

— Я слушаю вас.

— Павел Витальевич? Здравствуйте, это Василий Ковалев. Мы созванивались с вами два месяца назад.

— Я помню вас, Василий. Как ваше здоровье?

— Все хорошо, спасибо. Я звоню вам по делу. Ваше предложение еще в силе?

— Да, Василий. В силе. Но, как я понимаю, противопоказания к работе у вас по-прежнему имеются?

— Изменились обстоятельства, — ответил я. — Я согласен. Готов прийти в офис сегодня же, чтобы подписать все бумаги.

— Хорошо, ждем.

Мама всегда приходит ко мне на помощь. Даже сейчас, когда я, раздираемый столькими чувствами, собирался с силами, чтобы извиниться перед мамой, она пришла сама, тихо поскреблась в комнату.

— Входи, мама.

В комнату она вошла в пальто со слезами на гордых глазах, абсолютно счастливая.

— Васенька, пойдем завтракать?

Я поцеловал маму и с улыбкой спросил:

— Мама, ты в пальто завтракать будешь?

Мама улыбнулась и, зарывшись в воротник лицом, кивнула.

В четыре часа я сидел в офисе Павла Витальевича и чувствовал себя ущербным. В офисе все ходили в костюмах и туфлях. Женщины в строгих и на каблуках с гордым видом шествовали по коридорам издательства, мужчины быстрым шагом, в кожаных и скрипучих. Я же сидел на диванчике в приемной в своих старых ботинках, чуть белых от уличных реагентов, мокрых и далеко ушедших от моды. Под такой же «актуальной» курткой у меня был свитер — предел моей гордости. Дорогой свитер из бутика, в котором мне удалось его купить в канун рождества в позапрошлом году с гигантской скидкой. Вышло рублей на сто дороже, чем на рынке. Вытянули.

— Василий Ковалев? — обратилась ко мне секретарь. Она сидела где-то за большим столом, который был завален бумагами доверху. Даже компьютера из-за кип видно не было, лишь макушку секретарши.

— Да, это я.

— Проходите, вас ждут.

— Спасибо.

Павел Витальевич восседал на троне. Ей-богу, таких огромных кресел я не видел никогда. Темно-бордовое кожаное кресло, услужливо подкатанное к стеклянному столу на бронзовых ножках — очень экспрессивно. Никаких бумажных завалов, видимо, пройдя через секретаршу, они становятся лаконичными записками в электронном виде.

Павел Витальевич вскочил с кресла, проводил меня до гостевого трона, малость меньше хозяйского кресла темно-зеленой расцветки, и усадил в него.

— Чай? Кофе?

— Если можно чай. Черный и три кубика сахара. Пакетик сразу вынуть.

— Сейчас исполним.

Он сделал в селектор заказ и через минуту секретарь, с непрошибаемой улыбкой внесла на подносе чашку чая и вазочку с конфетами.

— Я очень рад, Василий, что вы передумали, — сказал Павел Витальевич, когда секретарь удалилась. На столе перед ним лежало мое резюме. — Так, специального образования у вас нет, но переводите вы очень достойно. Кроме того, албанский язык явление в России редкое, переводчиков сосчитать по пальцам. Так, мы платим пять тысяч за один авторский лист. Когда будете готовы к переводу, звоните нам, и мы тут же заказываем для вас текст, который необходимо перевести за сутки. Не больше, в противном случае, мы теряем свежесть идеи и содержания. Если вы согласны, то текст пришлют сейчас же.

— Я согласен.

Эту ночь я запомню надолго. Текст, который мне необходимо было перевести, был ужасным. Абсолютно бездарный, наспех набросанный, поверхностный и тугой. К утру мучений над документом я уже отчаялся хоть как-то вникнуть в его суть. О каких-то заключенных, толи узниках совести, то ли смертниках. Бред полнейший. Текст надо сделать душещипательным. Чтобы вызвать сострадание и щедрость: читатели должны сделать взнос в рекламируемый журналом фонд помощи заключенным.

Мама не спала. Она тихо плакала у себя в комнате, чем безумно меня отвлекала. Да, мне нельзя не спать ночами — мое сердце может остановиться тут же. Отдых должен быть полноценным и полным. В противном случае, начиналась тахикардия и сбой ритма. Кончиться такое может полной остановкой сердца. Но нам нужны деньги, и это мое решение. И не надо плакать, мама!

В десять часов утра текст был переведен. Дышать было сложно. Словно вместо сердца в груди образовалась свалка чугуна. Но я продолжал работу. Я вычищал текст, скруглял его и старался сделать прекрасным. В конце концов, я перевернул последнюю страницу своего труда, и невольно загордился работой — еще немного колдовской пыли и текст станет не просто удобочитаем, а совершенно абсолютно неплох!

Ровно в пять часов я был в офисе издательства. Сергей Андреевич, редактор, с серьезным видом вычитывал какой-то материал и не мог оторваться ни на минуту. Не поднимая головы от бумаги, он улыбнулся мне и пригласил присесть. Я уселся, сжимая в руках рукопись в обычном пакете из-под хлеба. Хотел же еще забежать в канцелярский магазин и купить мультифору, делов-то на рубль пятьдесят, но не вышло. Забыл.

— Я закончил, — оповестил меня Сергей Андреевич.

Он собрал бумаги в кучу и сдвинул на край стола. Потом взглянул на меня и мановением руки попросил текст. Я вытащил из пакета исписанные черными чернилами серые листы, и, придерживая подолы куртки, чтобы не снести ноутбук со стола, подал редактору рукопись. Читал он недолго, выборочно. Ничего на его лице не выразило отрицательного впечатления от того, что перевод получен в рукописи.

— Отлично, Василий. Текст принят. Новый текст возьмете?

Мама приготовила легкий ужин, и пока мы ели, она то и дело хваталась за стакан с водой и пододвигала мне. Я мужественно терпел недомогание и всячески демонстрировал, что чувствую себя лучше, чем на самом деле. Мама, естественно, не верила. После ужина я принял душ и лег в кровать. Сердце покалывало и металось.

Проснулся я тревожный, глубокой ночью. Работа, ожидающая меня в портфеле, не давала покоя. Выпив на кухне стакан воды, я сел за свой письменный стол и достал из сумки новую статью. Она была намного меньше той, что я переводил всю прошлую ночь, и намного понятнее, отчего — проще. Приступлю сразу же после приема таблеток.

Я нагреб горсть таблеток, тюбики с которыми стояли на моей прикроватной тумбочке, и вернулся на кухню. Взял таймер, подготовил жидкости для запивания — стакан теплой воды, стакан молока и стакан холодной воды, и принялся за дело. Сначала идут гипертонические таблетки, их следует запивать теплой водой. Я тщательно разжевал три таблетки и запил их водой. Потом прополоскал рот и скушал булочку с молоком — сердечные таблетки на голодный желудок не принимаются. Запустив таймер, я выпил два капсулы, запил молоком, выждал ровно три минуты и выпил еще две, но уже запил оставшей водой. Спустя пять минут финишировал своим любимым глицином под язык. Когда сладкая и вязкая масса под языком рассосалась, принял витамины и запил их холодной водой. Все.

Я проверил сон мамы. Она мирно спала у себя в комнате. Негромко играло радио. Я отключил его, подоткнул одеяло у стынувших ног, поцеловал ее во вкусно пахнущую ночным кремом щечку, и отправился за работу.

Тот день я помню обрывками. Помню, что перевод второй статьи лежал в моем портфеле. Портфель — у меня на коленях. Сам же я сидел на скамье. Скамья — в метро. Вагон мчался по перегону. За окном вагона со свистом проносятся яркие лампы в темноте. И каждая уверенным кулаком бьет меня в глаз.

Я чувствую себя очень не хорошо. Мне душно, на лице водяная пленка пота.

Помню, мне думалось — если поезд затормозит посреди тоннеля, я же смогу найти в стене дверь и выйти к эскалатору? Конечно же, смогу. Мало воздуха, мало…

Потом — бригада «скорой» на станции... Все кричат. И зачем все кричат?.. О чем все кричат?.. Я слышу лишь обрывки фраз, плавающие в душном мареве: молодой совсем… ему воздух нужен!.. какое белое лицо…не нужно ему махать перед лицом, женщина… почему врачи тащат его наверх?..

И вдруг резко и отчетливо:

— Марина, адреналин, два кубика. Быстро. Держись, сынок.

Из больницы меня выписали второго декабря. В выписном эпикризе все было предельно ясно: «парализация ног на фоне инфаркта миокарда и тяжелого течения сопутствующих заболеваний».

Восемь лет Федор Петрович Михайлов является моим лечащим врачом. Это профессионал с большой буквы. Никогда в жизни я не позволял себе усомниться в его профессионализме. Я чрезмерно благодарен ему за его работу. Как и всем врачам во всех больницах во всем мире. Но сегодня мне было тяжело даже смотреть на него. И дело не в моей болезни.

Мое сердце разорвала совсем другая боль. Не от перенесенного сердечного приступа, не от осознания необратимой парализации ног. Я не чувствовал себя целым. Моего мира, где были мама и я, больше нет.

Он вручил мне бумаги, и я собирался разворачивать свои новые ноги-колеса в сторону двери, но Федор Петрович меня остановил:

— Вася, подожди.

Он обогнул мое кресло, запер дверь. Подошел ко мне и положил руку на плечо.

— Я сожалею о твоей маме, сынок.

— Спасибо, Федор Петрович.

— Послушай меня, сынок. Ты доверяешь мне свою жизнь восемь лет, поверь и в то, что сейчас скажу. Ты не виноват в смерти мамы. Когда я приехал на вызов, она еще была в сознании. Ее схватил приступ прямо на остановке, возле метро. Она везла тебе очищенные яблоки и теплые носки. Помнишь, я передал их тебе? Она ехала к тебе не чтобы винить тебя в твоей безответственности, а чтобы заглянуть в твои глаза и сказать, что любит своего сына и гордится им. Гордится твоей силой воли. Гордится тобой. Я сам выезжал с бригадой «скорой». Я реанимировал ее сердце семнадцать раз, но перед этим она велела передать тебе ее слова, если у меня ничего не выйдет. Она сказала: «Я люблю тебя, сынок и горжусь тобой».

В его словах я слышал мамин голос. Я не мог присутствовать при той минуте, когда мамы не стало, но она, минута ее смерти, такая, какой бы мама хотела, чтобы я ее знал, приснилась мне в день ее смерти, когда ее сердце вздрогнуло в последний раз. Для меня она умерла в своей постели, скушав очищенное яблоко на ночь. Мирно и безболезненно. Не на улице, нет. Дома, я сам видел.

— И вот еще что, — сказал Федор Петрович, — я принес тебе его. Пальто, в котором твоя мама… оно у меня… оно здесь.

Он открыл шкаф и достал пакет, а из него извлек и положил мне на колени пальто. Оно было чистым. Я понюхал лисий воротник. Мамой пахнет. Моей мамой.

— Разве это случилось не на улице?..

— Лариса почистила его, — сказал Федор Петрович.

Лариса — это жена Федора Петровича, добрая женщина, страдающая астмой.

— Спасибо, Федор Петрович.

— Досталось тебе, сынок. Твой инфаркт, ноги, еще и мама. Это самое малое, что мы можем для тебя сделать.

Мне предстояло очень много дел. Главное: нужно похоронить маму. И все, что у меня было — 17 тысяч рублей. Наши последние пенсии плюс гонорар за вторую статью. Мама отвезла материал в редакцию за меня.

Чтобы не чувствовать себя размазней, я не плакал. Сердце щемило постоянно, но так теперь будет всегда — единственная, кто могла его успокоить, ушла навсегда. Это мама, разумеется. Я обзвонил несколько похоронных агентств и нашел оптимальный вариант — взять кредит. Агент должен был прийти в шесть вечера. А до этого времени у меня есть два часа, чтоб обзвонить всех маминых подруг и знакомых, чтобы оповестить их. Дядя Яков, хоть и неформальный родственник, придет к семи, чтобы помочь со всем, чем сможет.

Без пятнадцати шесть в дверь позвонили. Открывал я долго — пока докатился до двери, пока примостился, чтобы открыть замок, пока отъехал, да пока палкой зацепился за ручку, чтобы потянуть на себя… Целая вечность.

На пороге стоял Павел Витальевич.

— Здравствуйте, Василий.

— Здравствуйте, Павел Витальевич. Проходите, пожалуйста.

— Спасибо.

Павел Витальевич разулся, прошел на кухню. Я предложил чаю. Павел Витальевич отказался и сразу перешел к делу.

— Я прошу прощения за вторжение, Василий, но обстоятельства выше нас и наших манер. Я пришел, чтобы сообщать вам неприятную новость. Вы неверно перевели последний текст. Дело не в тонких мелочах, а принципиальных различиях — вы не смогли достоверно донести мысли. В то время как в оригинале статьи указано, что заключенные все еще содержатся под стражей в колонии, вы пишете, что смертные приговоры приведены в исполнение и деньги нужны для организации похорон. Разумеется, наши спонсоры жертвовали деньги людям живым, а не мертвым.

— Простите, Павел Витальевич, но я не понимаю… Это невозможно.

— Тем не менее, это так. Все переводы подписаны вами. Мы сравнили, что напечатано в журнале и что приносили вы.

— Павел Витальевич, не могли бы вы принести мне папку на моем столе в комнате? Она там одна, вы не перепутаете. Я буду делать это очень долго и задержу вас.

— Конечно. Я еще хочу сказать кое-что — мой визит это не стремление вас унизить или еще что-нибудь в этом роде. Единственная цель — разобраться.

Пока Павел Витальевич отсутствовал, я пытался разобраться. Но никак не мог. Я не мог перепутать время, и додумать то, чего в материале не было! Это нонсенс!

Когда редактор вернулся и вручил мне папку, зазвонил телефон. Он теперь лежал в кармашке на коляске. Коляску мне выделило государство, бесплатно. Громоздкий, неповоротливый сундук на колесах. Но — спасибо, без него я бы не смог передвигаться вообще.

Звонила подруга мамы, которая получила сообщение на автоответчик.

— Клавдия Степановна, это правда. Я не стал бы вас разыгрывать, поверьте мне. Похороны мамы послезавтра, в час дня. В похоронной зале около кладбища, знаете этот зал? Да, в котором мы прощались с вашим мужем. Там же. Спасибо, мне тоже очень жаль.

Я повесил трубку и положил ее под плед, на колени. Звонков еще будет много, а тянутся не сподручно.

— Василий, у вас умерла мама?

— Да, вчера.

— Мои соболезнования, Василий, самые искренние!..

— Спасибо.

Он залез в карман пиджака и достал бумажник.

— Пожалуйста, не сочтите за грубость, но мне не нужны ваши деньги, — сказа я. — Более того, если вы правы и в моем переводе такая грубая ошибка, я верну вам гонорары.

— Нет, я не за этим пришел.

— Тут не о чем дискутировать. Вы не против, я проверю?

— Конечно.

Я раскрыл папку и достал черновики статьи и распечатку текста, который напечатан в журнале. Нашел то место, о котором говорил редактор и прочитал.

Рукопись:

Фонд помощи призывает всех неравнодушных ознакомиться с подробным отчетом на сайте фонда о делах Г. и П. и попытаться помочь им — внести небольшое пожертвование, которое пойдет на открытие судебного процесса по проверке приговоров в Европейском суде по правам человека.

Журнал:

Фонд помощи призывает всех неравнодушных ознакомиться с подробным отчетом на сайте фонда о делах Г. и П. и попытаться помочь им — внести небольшое пожертвование, которое пойдет на похороны казненных и открытие судебного процесса по проверке приговоров в Европейском суде по правам человека.

— Это не мой перевод, Павел Витальевич, — сказал я.

— Как не ваш?

— Вот так, не мой.

— Но в журнале точная копия вашего перевода. Смотрите, у меня ваш перевод с собой, здесь стоит ваша подпись.

Он указал на правый нижний угол страницы. Там действительно стояла моя подпись. Я вспомнил тот день. Мне было плохо, Сергей Андреевич вызвал мне такси, и сказал, что ничего страшного не произойдет, если я подпишу чистые листы, на которых позже напечатают текст. Я согласился, подписал их и уехал домой.

— Почему у вас рукописный текст? Вы сначала переводите на бумаге, а потом перепечатываете?

— Нет, я сдаю в рукописном переводе. У меня, к сожалению, нет компьютера. Я ведь сдал первый текст вам в рукописи, помните?

— Но Сергей Андреевич сказал, что эта рукопись, с вашей подписью, — оригинал, — настаивал Павел Витальевич.

— Нет, это перепечатка с оригинала. Оригинал бы написан моей рукой на серых листах. Черными чернилами. Пара клякс, простите за них.

Редактор читал текст черновика и сравнивал с «оригиналом». Когда он закончил, то сказал:

— Я разберусь в этом. Очень сожалею вашей потери, и еще раз предлагаю свою искреннюю помощь.

— Спасибо, но я справлюсь. Если вам не сложно, сообщите мне, когда все станет известно. Можно просто позвонить, не обязательно тратить время на визит.

Похороны прошли хорошо. Тепло и грустно. Было много приятных слов, греющих душу. Я в последний раз посмотрел на маму и поцеловал ее в щечку. Она выглядела умиротворенной. Я знал, что скоро мы с ней увидимся — она обязательно навестит меня в ближайших снах. И мне придется объяснить ей свой сегодняшний поступок.

Дядя Яков ездит чрезвычайно не аккуратно. Может быть, от того, что он слеп как курица ночью и страдает расстройством желудка, от которого теряется пространственная ориентация или еще черт знает чем, но когда его старенький фургон подъехал к магазину, где я купил маме пальто, я готов был выбежать сам, без коляски. Он помог мне выбраться из машины и вкатил в магазин. Мы подъехали к прилавку и я сказал:

— Три недели назад я покупал у вас пальто для своей мамы. Я бы хотел его вернуть.

— Почему? Оно пришло в негодность? — удивилась продавец.

— Нет, с пальто все в порядке. Но я хочу его вернуть.

Продавец сдунула темный локон со смуглой щеки и посмотрела на меня со смесью раздражения и жалости. Мне надо привыкать к этому взгляду — другого уже не будет никогда.

— То есть, изделие качественное?

— Верно.

— Почему же вы хотите вернуть его?

Потому что мне нужны деньги. У меня их нет даже на хлеб. И решение вернуть мамино пальто далось мне тяжело. Но все же далось — до пенсии еще полмесяца, и то, из нее половину выдернет похоронное агентство. Я не мог сказать, что оно не нравится маме. Маме оно очень нравилось. Но оно ей больше не нужно. Поэтому я молчал.

— Так нельзя, мы не можем принять пальто. Вы могли вернуть его только в течение двух недель с момента продажи. Но прошло больше. Извините.

— Правда?

— Да.

— Ну что же, простите за беспокойство. Дядя Яков, мы можем уезжать.

Дядя Яков мужчина не средних размеров. Проблемы с сердцем заставили его тело стать больше, хотя и природой ему дарован рост под метр девяносто. И весил он больше центнера. Лицо всегда красное, как будто бы в его черепушка постоянно закипала ярость. Откатив меня подальше от кассы, он подошел в упор к продавщице, отчего та прогнулась в страхе, и гневно зашептал ей в лицо, но я все равно все услышал:

— Послушайте, леди, у этого парня две недели назад случился инфаркт. У него отнялись ноги и это навсегда. А неделю назад его мать умерла, когда ехала к нему в больницу с теплыми носками. Позавчера он ее похоронил, влез в кредит. Знаете, сколько стоит сейчас упокоить человека? Я скажу вам — самая скромная церемония обойдется в пятьдесят тысяч. Работать он не может, у него пенсия, около семи тысяч. Ему деньги за пальто для матери нужны жизненно. Попробуйте что-нибудь решить, я оставлю его телефон. Вы еще слишком молоды, чтобы понять это, но вы дочь. У вас есть мама. От нас двоих — здоровья ей и вам благополучия, чтобы вы не оказались в его положении. До свидания.

Со своего кресла я махал всеми двигающимися частями, когда дядя Яков привез мне продукты. Я орал, что не собираюсь быть нахлебником и лучше буду худеть до самой пенсии! И что-нибудь еще придумаю! Но он просто разгрузил продукты в холодильник и, потрепав меня по голове, стал уходить. Я подъехал к холодильнику, открыл его и стал швырять в дядю яблоками, требуя, чтобы он все немедленно забрал. Дядя Яков велел мне съесть все, потому что послезавтра он привезет еще, и ушел.

Когда дверь закрылась, я кинул последнее яблоко в дверь. Оно отлетело и вернулось мне в лицо. Пребольно. Я схватил его и разгрыз прямо в прихожей.

Что теперь делать?

Подумать мне не дали. Хотя я собирался перечислить все, чем меня наградила судьба на этот раз.

— Алло!

— Василий? Это Павел Витальевич. Я не вовремя?

— Здравствуйте. Я слушаю вас.

— У меня есть результат.

— Расскажите скорее.

— Открывайте.

В этот момент раздался звонок в дверь. Я повесил трубку и подъехал к двери. Проделал все манипуляции, расчистил дорогу от яблок и потянул дверь на себя.

— Вы просили позвонить, — улыбнулся Павел Витальевич, — вот я и позвонил. Но все же заехал, если вы не против.

— Проходите, — улыбнулся я в ответ. — Извините за яблоки.

— Варенье варили?

— Нет, прогонял кое-кого. Угощайтесь, если не брезгуете. Пол чистый.

— С удовольствием.

Павел Витальевич нагнулся, выбрал самое вкусное, по его мнению, яблоко, раскатав другие, потер его о джинсы, отполировал лацканом пиджака и хрустко откусил.

— Вкусно! Чаю не предлагаете?

— Отчего же, проходи, я сейчас.

Редактор разделся и прошел на кухню. Я залез в холодильник. Достал конфеты, которые купил дядя Яков, цикорий, вместо кофе, и молоко. Когда приехал в кухню, чайник уже вскипел, а редактор догрызал яблоко. На столе лежали три больших конверта формата А-4.

— У меня только цикорий.

— Устроит.

Павел Витальевич залез в портфель и достал бутылку коньяка.

— Мне нельзя…

Редактор выбросил огрызок в мусорку у раковины, достал кофейные чашки и за процессом разведения кофе, игнорируя мои попытки стать гостеприимным хозяином, говорил:

— Не думайте, Василий, что зебра-жизнь это просто повод не повесится. Жизнь действительно полосатая. Кажется, что полоса темного цвета длится вечность, а светлая пролетает вмиг. Это действительно так — хорошее мимолетно, мы не страдаем, а радуемся, наслаждаемся и все спокойно и хорошо. Но если бы не было темного, как бы узнали, что существует белое? Так вот. Мы каждый день видим смерть и стараемся сократить эти зрелища. Вы нам в этом помогаете, наши авторы. Ваш текст перепечатывала девушка, имеющая диплом престижного лингвистического вуза, но я не взял ее на работу, потому что у нее был только диплом. Знаний не было. С вами все наоборот. Она даже не удосужилась прочитать ваш перевод до конца. Сергей Андреевич поручил ей тоже переводить текст, потому что не был уверен, что вы уложитесь в сроки. Когда вы принесли текст, она просто скопировала свой и выдала за ваш. А когда он был напечатан, пришла ко мне и показала результат в журнале, надеясь, что я вышвырну вас и переведу ее из секретарш. Выяснил все Сергей Андреевич. Он также очень сильно извиняется перед вами. Пейте кофе, конфеты очень вкусные.

Павел Витальевич капнул в кофе коньяку, и уже было собирался продолжить разговор, как телефон зазвонил вновь. Я извинился и ответил:

— Алло.

— Добрый день, моя фамилия Шемантье. Я бы хотела услышать Василия Ковалева.

— Я слушаю.

— Василий, я управляющая магазином, в котором вы приобрели пальто. Наш продавец рассказала мне о вашей ситуации. Прошу принять наши искренние соболезнования по поводу скоропостижной смерти вашей мамы, а также извинения за доставленные неприятности сегодня утром в магазине. И еще хочу сообщить вам, что мы ждем вас в любое удобное для вас время, чтобы вы могли вернуть пальто.

— Спасибо вам.

— Всего доброго.

Я положил трубку и посмотрел на Павла Витальевича.

— Я приглашаю вас на работу, Василий. Ситуация с вашим переводом навела меня на мысль, что нам необходим эксперт по переводам. Вы будете сравнивать переводы наших авторов, делать заключение и на этом все. Можете брать переводы сами, если у вас будет время. Что скажете?

Жаль мама меня не видит.

Я немного помолчал и отпил цикорий с коньяком вкуса светлой полосы.

— Я все-таки оставлю его у себя.

— Оставите? — переспросил Павел Витальевич. На его лице отразилось недоумение. — Что оставите, Василий?

— Мамино пальто.