Дымовые трубы пароходов еще редко выглядывали из-за мачт и парусов своих «отцов» — парусников. Но было ясно, что наступило новое время, время паровой силы. И Бритнев — старший почувствовал это быстрее других, приобретя несколько пыхтящих корабликов. Быть первому — всегда нелегко, даже отыскать подходящих матросов, и то было сложно. Одни панически боялись машин, другие — наоборот, лезли своими руками куда попало, часто лишаясь пальцев, а то и ошпариваясь злым паром. Прежде чем оставить людей один на один с механизмами, их требовалось долго и серьезно обучать.

Во вновь наступившие времена лед оставался все той же досадой, что и в прежние. Он запирал торговый флот в тесных гаванях, а вместе с ним — и флот военный. Потому Россия на зимнее время либо вычеркивалась из списка морских держав, либо должна была заранее озаботиться о том, чтоб держать свой флот подальше от своих берегов. Во время войны это бывает чаще невозможно, чем возможно.

Конечно, был выход — толпа мужиков с пешнями, ломами и матюгами. Выход для небольшого кораблика они могли прорубить за один — два дня, если лед не могуч. Но такой способ делал плавание просто золотым. А боевой флот, где денег не считают, такая скорость лишала всей оперативной внезапности, заранее обрекая на поражение.

Как всегда, находилось много умельцев, предлагавших свои способы борьбы с ледовым замком. Мише довелось видеть кораблик, на носу которого были установлены лебедки, поднимавшие при помощи десятка человек полусотпудовую гирю и бросавшие ее на лед. Лед трещал, ломался, и корабль шел вперед. Но в конце концов гиря с глухим стуком завязла в слое прочнейшего льда, а при втором ударе с треском порвался канат.

Другой умелец соорудил корабль с ножом на носу. Корабль порезал ножом несколько мелких ледышек, и безнадежно завяз в массивной толстой льдине. Нож больше не помогал. Ясно, что надо было придумывать что-то другое.

И Миша выстругал из полена маленький кораблик, в точности повторявший один из отцовских пароходов. Нож на носу — без толку, гири и пилы — тоже. Но сам корабль ведь тяжелый, любой лед продавит. Если, конечно, сможет на него навалиться своим немереным весом. Как же сделать, чтоб — навалился, напал на мерзлую воду всей своей нехилой массой?! Может, надо сам корпус сделать другим?

Вооружившись ножиком, Миша строгал свой игрушечный кораблик то так, то — этак. А потом шел пускать его в осенней, подернутой свежим ледком луже. Мальчишки собирались вокруг него, и с интересом разглядывали кораблик, получивший от ножика Миши диковинную форму. «Как же он плавать-то будет?! Таких кораблей не бывает!» Кораблик и вправду, то зарывался носом в воду, то переворачивался. «И чего он мудрит, будто обычный кораблик сделать нельзя?!»

Когда все полено-кораблик было изрезано, Миша взял новое, и опять смастерил из него кораблик. Снова принялся подрезать ему нос, придавая различные формы. Вот еще одна попытка, и деревянный кораблик раздавил ледок на осенней лужице. Через неделю лед сделался крепче, но Михаил вновь запустил свой крошечный ледокол, первый в мире. Кораблик лег брюхом на лед, но расколоть его не смог. Тогда Миша привязал к нему пресс-папье, и кораблик прошел от одного берега лужицы до другого.

Он рассказал о своем наблюдении отцу, и тот отнесся к нему серьезно. Поговорил с корабельными мастерами, и скоро заказал катерок, который мог ходить из Кронштадта в Ораниенбаум даже тогда, когда водяное поле между ними покрывал весьма прочный лед, выдерживающий человека, но не выдерживающий лошадь. То время было самым нелюбимым у кронштадцев — пароходы уже не ходят, на санях не проехать, а идти пешком — далеко и опасно.

Прошло немного времени, и Михаил Бритнев начертил проект первого в мире настоящего ледокола, который он назвал именем легендарного русского героя — Ермак. Ледокол сделался его любимцем среди всей флотилии пароходов, доставшихся ему в наследство от отца. Частенько он сам выходил на нем в зимнее, застывшее море, любуясь, как стальной красавец прокладывает себе дорогу сквозь снежную целину, покрытую змейками поземок.

Прошло не так много лет, и вот появился уже паровой гигант «Святогор», а за ним — множество ледоколов. Ледокольный флот наполнил жизнью прежде безлюдное Арктическое побережье, на котором зажглись огоньки первых селений. Студеные воды обратились в корабельную дорогу, именуемую Северным Морским Путем. С борта ледокола можно было смотреть в сторону полярной Сибири и раздумывать о богатствах, сокрытых под ее недобрыми к человеку, вечно мерзлыми землями. Пройдут годы, и эти богатства потекут через Морской Путь в Мурманский и Архангельский порты, а через них — и в центральную Россию.

Но можно было повернуть голову и в другую сторону, к таинственному Северному Полюсу. В те времена еще верили, что где-то за окольцованным морозом пространством сокрыта таинственная живая земля Санникова. К несчастью, проломить вековые льды не в силах был даже пар. Лишь с наступлением времен атома ледокол проломил ледяной панцирь и под его днищем оказался самый Северный Полюс. На его нахождение в месте стояния ледокола указывали точнейшие приборы, допускающие лишь малейшие отклонения, много меньшие, чем размеры корпуса самого корабля. Но под днищем ледокола покоилась многометровая толща ледяной воды. А земли не наблюдалось на тысячи миль вокруг.

Но легенда о таинственной земле не умерла. К тому же, в просторах полярного океана были и вправду открыты многие земли, правда — мерзлые, покрытые ледяной шкурой, и потому почти не отличимые от окружающих просторов замерзшей воды. Лишь в разгар лета на южных их оконечностях может появиться что-то чуть-чуть земное, например — мох или лишайник. Одной из таких земель, где до земли большую часть года и не докопаться, оказались два затерянных во льдах острова, названные просто и незатейливо — Новая Земля.

В 1953 году на белых островах появились люди в черной военно-морской форме. Запищала рация, затрепыхал флаг, заблестели стекла приборов. Земля, прежде мало кому известная, попала в поле зрения государственного ока, проявлением которого сделался окуляр теодолита. Вскоре в заливчике Белушья Губа был сооружен пирс, к которому все чаще и чаще приваливали корабли, распугивая стаи чаек. Через некоторое время на берегу затарахтела техника, появились кубики сборных домиков. Строили что-то оторванное от земли, наверняка — не народнохозяйственное, а, значит — военное.

Так появился атомный полигон, вошедший в историю по имени островов, его принявших — Новая Земля.

Через год полигон имел уже несколько поселочков, населенных военными, склады, небольшой порт, полевой аэродром. Топографы старательно переносили на бумагу участки пространства, которым суждено вскоре обрести новое качество — атомное.

Между тем жители непригодной для человеческого жития земли отмечали некоторые непонятности, которые можно было встретить лишь здесь. То в небе разом вспыхнет два солнца, то небесное светило вдруг сделается непроглядно черным, продолжая светить. Это не говоря уже о странных вспышках, не похожих на северное сияние, которым тут никого не удивишь. Об удивительных перемещениях звезд в созвездиях, замечаемых любителями астрономии.

Разумеется, обращались к доктору, который говорил что-то вроде «Ничего страшного, у самого такое бывает. Это от нехватки витаминов. Вот, аскорбиночку покушайте». Но он, разумеется, понимал, что витамины здесь ни при чем, и докладывал о необъяснимых явлениях по старшинству. На полигон время от времени прибывали серьезные люди в штатском, представлявшиеся специалистами по гигиене военного труда. Они внимательно выслушивали рассказы служивых про таинственные события, записывали их на диктофон, после чего соглашались с мнением доктора насчет нехватки витаминов, после чего исчезали восвояси. Верили им служаки или нет — неизвестно, да оно и неважно. Важно, что их слова оказывались в серьезных столичных учреждениях, работающих без вывески. В одном из таких учреждений занимал большой кабинет живой центр русского атомного мира, профессор Игорь Курчатов. Его рабочее место было сплошь окружено бумагами с чертежами и расчетами, многие из которых были непонятны не только непосвященным, но даже и посвященным. Вернее, они были понятны лишь самому Игорю Васильевичу.

— Вот, что говорят люди, — говорил он своему любимому ученику Сахарову, когда тот читал рассказы заполярных воинов, перенесенных на официальные бланки, — О чем это говорит?!

— Медицинское что-то. Мы-то здесь при чем?! Докторам передать надо! Для них в самом деле интересно будет! Может, открытие сделают! — отвечал Андрей Дмитриевич.

— Э, не так все просто! — усмехался Курчатов, — Вот, к примеру, рассказ астронома-любителя про необычные созвездия. Эти созвездия в самом деле виднелись в небесах, но только десяток тысяч лет назад. А вот насчет черного солнца или двух солнц — не знаю, но разве можем мы все знать? На то и есть наука, чтоб познавать то, что пока никому не известно и оставлять неизвестное потомкам, чтоб им тоже было что познавать! Что интересно, приборы ведь там тоже временами что-то несусветное показывают, народ уже к этому привык, и такие минуты просто минутами веселья называет, когда в приборы можно и не смотреть даже!

— Как Вы это объясните? Влияние магнитного полюса?

— Нет. У меня есть интересная гипотеза, только подтвердить ее я пока ничем не могу. По некоторым моим расчетам выходит, что Арктика — это окно в нашем пространстве, через которое можно выйти в иные пространства. Куда оно ведет — спросите что полегче. Может, прямиком к звездам, к Полярной Звезде, например, до которой от нас — семьсот тысяч световых лет. А, может, на субатомный уровень нашего же мира, где каждый наш электрон будет, как планета. Ничего про окно сказать нельзя, пока мы его не откроем!

— Как же его открыть?

— Как любое окно, толчком сиволапой руки, — улыбнулся профессор, — Только для такого окна и рука должна быть соответствующая, атомная!

— Что же, неплохо! Как убедительно! — восхитился Сахаров.

— Я даже доверил свою мысль математике. И вычислил предполагаемую мощь. 50 мегатонн получилось. В принципе такой заряд создать можно. Спланируем испытание!

— Но как политикам говорить о задачах эксперимента станем? Такой ведь заряд для обороны — бесполезен. В ракету его не засунуть, в самолет тоже едва влезет… — озадачился Сахаров.

— Здесь думать как раз не о чем! — снова усмехнулся Игорь Владимирович, — Политики любят силу показывать, а здесь — самая что ни на есть демонстрация силы. И америкашкам хорошо видно будет, до них оттуда близко!

Тем временем в одном из авиационных училищ, что в Армавире курсант Миша Петров осваивал новенький истребитель МИГ-15. Этот самолет был первым из новейшего поколения русских самолетов — реактивного. Полеты самолета без привычного круга пропеллера выглядели чудом даже для бывалых пилотов, асов еще не столь давней войны. Реактивные МИГи вызывали столь большое восхищение, что никто не обращал внимания на несуразность его фюзеляжа, похожего на свиное рыло, за что позже этот самолет окрестят поросенком.

Преподаватели, отлетавшие свои годы на пропеллерах, мало представляли себе возможности новых машин. Они могли научить своих учеников делать взлет и посадку, но возможные фигуры высшего пилотажа были для них загадкой. Как поведет себя машина, имеющая головокружительную скорость, но не способная планировать на малых скоростях? Были, конечно, расчеты конструкторов и аэродинамиков, но как их проверить? Только несколькими разбитыми самолетами, несколькими похоронками на адрес родителей пилотов, и одним счастливцем-героем, на груди которого засияет звезда награды.

Представлялись невероятные возможности отличиться, и столь же невероятные — разбиться. Но люди в те времена были смелые. Потому кто-нибудь обязательно проделывал смертельно опасный номер, и превращался в керосиновый костер. Проделал его и Миша Петров. Трижды выполнив петлю Нестерова, он зашел на посадку, навстречу распахнутым объятьям сокурсников и преподавателей. Мишу качали, его поили таким редким в те времена шампанским и не редким спиртом. Его представили к награде, документы отправились, куда им положено отправляться.

Тем временем училище было закончено. Михаил оказался в числе очень немногих лейтенантов, уже имеющих награду в самом начале своей службы. В день распределения начальник училища вызвал его к себе, и по секрету сказал, что знает место, в котором можно отличиться. Вплоть до того, чтоб стать Героем Советского Союза, да и один год службы там засчитывается даже не за три, а за четыре года. Это — полярный авиаполк особого назначения «Нарьян-Мар — 7». Кто-нибудь слыхал, где этот город находится? И если Петров не возражает, то он будет ходатайствовать о его зачислении туда.

Что же Петрову возражать? Его отец погиб в 1941, мать умерла в 1943, потом его воспитывал дед, который и сам недавно умер. Семьи пока нет. Значит, на земле его ждать некому, и ждет его только лишь небо. А полярное небо — прозрачнее, и потому ждет его более, чем все другие небеса, по которым и облака ползают, и туманы под которыми клубятся. Конечно же, он согласился не раздумывая. И отправился прямиком из горячего Армавира в промерзший Нарьян-Мар. До Архангельска доехал на поезде, а дальше — на маленьком местном самолете. Город встретил его сосульками и рядами самолетов, ожидающих своих героев. Вот, герой прибыл.

Курчатов продолжал трудиться над своими расчетами. Подготовка к испытанию, получившему кодовое название «Большой Иван» шла полным ходом. Уже был заказан специальный самолет, переделанный из Ту-95 и получивший специальное наименование Ту-95В. Только он мог поднять 50-мегатонную царь-бомбу. Сама бомба была изготовлена на Горно-химическом комбинате «Красноярск-26». Игорь Васильевич лично встречал свое детище, когда оно выходило из ворот заводского цеха, и любовался им. В ней спрессовались таланты многих поколений людей, множество торжеств и трагедий переплавилось в эту самую сокрушительную из всех машин, когда-либо создаваемых человеком. Свободные и несвободные, счастливые и несчастные люди проживали свои жизни, чтоб сейчас он и еще небольшое количество людей увидели творение, способное расплавить Мировой Лед...

Да, Игорь Васильевич верил в теорию немецкого физика Ганса Гербигера, утверждавшего, что Вселенная состоит изо Льда и Пламени. Разумеется, не так, как многие иные его почитатели, большая часть из которых уже обратилась в часть плодородного слоя земли. Он понимал, что космические Лед и Пламя — это вовсе не водяной лед и не огонь спички. Просто при открытии чего-то невероятного не всегда можно подобрать слова, передающие их свойства, и потому открыватель долго раздумывает, отыскивая наиболее подходящую метафору. Но все же Лед в какой-то степени похож на самый простой лед, из которого сделаны сосульки, и потому расплавить его можно лишь огнем. Конечно, не пламенем спички, свечки или лучины, но только таким огнем, который извергнет это термоядерное огниво. Конечно, и его может не хватить, но брать еще большую мощь — опасно. Неизвестно, как тогда поведет себя термоядерная реакция, и не обретет ли она положительный коэффициент, пылая, подобно Солнцу, и включая в себя все вещество Земли?! Тогда всего через несколько минут каждый из землян увидит белую солнечную вспышку, и она сделается последним, что он увидит в своей жизни...

Курчатов раздумывал, что он, наверное, сейчас — один из счастливейших людей на свете. Ведь лишь он знает смысл, который хранит в себе явленное перед ним чудо света. Множество людей трудилось над ним, но большинство даже не представляло, что они делают. Кто-то, на самых низших технологических ступеней, где, скажем, изготовляли для нее болты, мог серьезно полагать, что делает болты, например, для мясорубки. Кто имел дело уже с самой бомбой, не сомневался в том, что он делает именно ее, но все равно не ведал о ее назначении. Может, думал, что ее американцам на выставке для острастки показывать станут. И лишь Игорь Васильевич знает конечный смысл, цель ее — сделаться КОСМИЧЕСКИМ ЛЕДОКОЛОМ. Но… Получится ли из нее этот ЛЕДОКОЛ — не ведает даже он.

В специальном опломбированном вагоне под охраной роты войск спецназа ГРУ «Большой Иван» отправился на один из аэродромов стратегической авиации, куда прибыл уникальный ТУ-95В. Пилоты для этого полета уже были отобраны. Самые здоровые, самые умные, самые примерные…

— Скоро первый человек в космос полетит. Конечно, это будет наш, русский человек, — сказал Курчатову Сахаров.

— Полетит. Несомненно. Но химические двигатели, которые предложены для ракет, смогут поднять человека недалеко. До Луны, не дальше. Возможности их развития — малы. Конечно, появятся когда-нибудь и атомные двигатели, но и они унесут человека не так уж далеко. До Полярной Звезды, например, расстояние в 700 тысяч световых лет, потому ни один из теоретически возможных двигателей туда быстрее все равно не принесет. Потому надо идти другим путем, искать в пространстве окна, которые ведут к самым звездам. Если этого не делать, то люди погрязнут в пределах ближнего космоса, который с годами обратится для них во что-то, похожее на задний двор. Оттуда будут извлекать хозяйственную пользу, и ничего более. На этом движение в космос может и остановиться. А не будет движения — не будет и человечества, ведь смысл жизни человека — именно в движении!

Через полгода творцы «Большого Ивана» заняли свое место на хорошо укрепленном наблюдательном пункте, расположенном на безопасном удалении от эпицентра будущего взрыва. Там же собрались руководители государства и высший генералитет. Не скрывая любопытства, они приникали глазами к окулярам стереотруб, отрываясь лишь для того, чтоб подойти к генералу, командующему испытаниями, и спросить у него, когда же все будет. «С минуты на минуту. Самолет уже вылетел!» — коротко отвечал генерал.

Наконец, серебряное тело самолета показалось в положенной точке. От него отделился крошечный предмет, на расстоянии видимый, как пылинка. Это и был «Большой Иван». Самолет резко развернулся, и лег на обратный курс. В его сторону никто больше не смотрел.

Второе солнце, яркое и свежее, в отличии от чахлого, затухающего солнышка полярной осени, расцвело над вековыми льдами. Землю под ногами подбросило, как дощатый плотик при хорошем морском волнении. По привычному к ветрам ледовому простору пронесся буран неведомый для этих мест, горячий. Лучи нового солнца выжигали все, что было под ними — несколько строений, сооруженных лишь для того, чтоб обратиться в пар под ядерным огнем, тела старых кораблей, отбуксированных к Новой Земле для этой же цели. Военные делали снимки, кто-то из них радостно улыбался, предвкушая очередную звезду на погонах или орден на груди. Ученые тоже радовались — кто-то чувствовал окончание своей мучительной диссертации, кто-то просто довольствовался общим успехом. Лишь Игорь Васильевич смотрел на ядерное зарево молча и угрюмо. Атомное зарево отражалось в его глазах, но они искали в небесах признаки лазейки, которая должна в них открыться. И не находили ее. Ничего не обнаруживали и приборы, собирающие информацию о состоянии потревоженных небес. Курчатов ждал информации с самого неба — туда только что вылетела тройка истребителей МиГ-15, увешанных множеством современнейших приборов. Они должны исследовать небеса прямо над эпицентром взрыва.

В тот день командир собрал у себя трех лучших пилотов своей части, и коротка сказал: «Перед вами поставлена задача государственной важности. Быть может, большей задачи у вас не будет за всю вашу жизнь». После он сказал пару слов про испытание нового оружия, про приборы, которые установлены на истребителях, и указал, в каких квадратах и на какой высоте следует проводить патрулирование. Пилоты ответили короткое «ЕСТЬ!», и направились к своим машинам. Привычные движения рук — и блестящие крылья уже рассекают струи промерзшего воздуха. Все шло как всегда.

Внезапно перед пилотами вспыхнуло атомное солнце. Двое из троих от удивления и неожиданности, свойственных военным людям так же, как и гражданским, растерялись, и развернули свои истребители, чтобы обойти небесный факел. Приказа они не нарушали — он предписывал войти в зону лишь тогда, когда новое солнце погаснет. Оно уже по расчетам и должно было погаснуть, но, несмотря на них, продолжало сиять в пропитанном морозом небе. Видно, его мощь оказалась больше запланированной.

Но один из авиаторов пошел прямо в пылающее светило. Конечно, это был Миша Петров. Что, он, игнорируя обстановку, стремился выполнить приказ? Нет, в огненном шаре он увидел пульсирующее сердце, зовущее пилота в свою глубину. Он прошел сквозь Небеса, и вот получил зов светила, которое, ничто иное, как Солнышко. Частица Солнца, подлетевшая к самой Земле, чтобы кто-нибудь из людей вошел в него и с ним слился… А что оно как будто сотворено человеческим умом, так человек, конечно, не сотворил его, а просто помог светилу придти прямо к людям…

Курчатов оживился. Ему доложили о показаниях приборов, размещенных на истребителе Петрова. Понятно, приборы еще далеки от совершенства, и, разумеется, никогда не покажут тех вещей, о которых вообще не имеет представления даже их создатель. Но все-таки кое-какие данные истолковать было можно, и они говорили о близости космического окна. По установленному на самолете фототелеграфу на наблюдательный пункт пришла фотография, сделанная бортовым фотоаппаратом. Разумеется, она была очень плохого качества, но на ней можно было различить огненное сердце, в середине которого сияла близкая Полярная Звезда… Космический Ледокол проложил свой путь.

Вскоре искусственное светило погасло. Еще долгое время полярный простор подсвечивал бледный свет земли, раскаленной и спекшейся в эпицентре, но через несколько часов померк и он.

А в воздух поднялись все машины авиаполка, в котором служил Миша. Они обшаривали воздух, в котором недавно неслась его машина, но не могли ее обнаружить. О ЧП — исчезновении самолета вместе с пилотом, сразу же доложили наверх. Все-таки произошло оно при испытаниях государственной важности, как бы чего не вышло. Ведь мог пилот со сверхсекретной информацией и за границу по воздуху улететь, чего только не бывает…

Когда уровень радиации упал до приемлемого, искать стали и на земле. Но разве найдешь человека в том месте, где только что случился взрыв, самый мощный, из всех, какие были за историю человечества?!

В конце концов поиски решили прекратить. До заграницы у МиГ-15 все равно не хватило бы горючего, а выживание даже спасшегося пилота в условиях Арктики более нескольких дней — невозможно. Решили, что самолет с системами управления, поврежденными потоком нейтронов, рухнул прямо на место эпицентра взрыва, где искать уже нечего.

Лишь Курчатов не сомневался, что летчик Миша Петров, которого он никогда не видел, прошел сквозь открытое космическое окно, присутствие которого он предполагал. Но вернуться назад уже не смог. И никто не знает, возможно ли возвращение оттуда. А если возможно, то как его осуществить? Провести еще один подобный взрыв уже невозможно — политики и военные получили от него все, что им было нужно, и не дадут добро на новое испытание.

А если нет человека, вернувшегося из-за «космического окна», то нет и первого звездного космонавта. Некого ведь чествовать, показывать по телевизору, изображать на календарях. О потере одного человека можно и забыть, ведь даже в мирное время, даже и в больших городах без вести пропадает не один человек. Может, Мишу признали все-таки мертвым, и посмертно чем-нибудь и наградили, да только вручить награду оказалось некому, и даже в землю ее было не закопать — могилы-то нет…

Через несколько месяцев после испытания «Большого Ивана» состоялся полет человека в космос. С возвращением. Не дальше земной орбиты. Народ почувствовал великое движение, но уже через 20 лет — приуныл, понял, что дальше Луны дороги все равно не будет.

Курчатов скоро, в тот же год — умер. Когда кто-то из родственников залез в нагрудный карман его пиджака, то обнаружил в нем странную фотографию, что пришла ему тогда по фототелеграфу с борта МиГ-15, пилотируемого Мишей Петровым. Родственник, конечно, ничего в ней не понял, и засунул ее обратно. Так Игоря Васильевича с фотографией и похоронили.

Сахаров овдовел, и женился на мрачной, зловещей особе, после чего прежний Андрей Дмитриевич уже перестал существовать. На свет появился новый Сахаров, даже внешностью не походивший на прежнего. Эту его новую внешность хорошо запечатлел автор памятника возле Санкт-Петербургского Университета, носящего в народе красноречивое название «сопля». Только, на мой взгляд, возле этого памятника необходимо поставить памятник второй, настоящий, посвященный настоящему Сахарову, каким он был прежде.

Что до руководства страны, то взрыв Большого Ивана поверг его в страх, и возможная атомная война стала тем кошмаром, под которым прожила страна до самого ее краха. Страх сделался одной из причин, обративших передовую, штурмующую небеса нацию в обслугу нефтяного болота, в которое ныне обращена наша страна.

Самой ходовой фразой последующих времен, любимой радио и телевидением, была «В ядерной войне не может быть победителя». Между тем победить в ядерной войне Советский Союз все-таки мог. Мало кто задумывается, что время подлета ракет, запущенных с подводных лодок в Атлантике до основных центров США — всего-навсего восемь минут. Здесь будет бесполезна любая система обнаружения и раннего оповещения. Ответственные за ее работу офицеры просто не смогут определиться в вопросе ложности или истинности сигнала. Первый же удар сметет все центры управления государством, и ответ сделается невозможным, а уже второй удар, произведенный с нашей территории, зачистит на Североамериканском континенте все, что может воевать. Если что-нибудь и уцелеет, то, имея электронную начинку, поврежденную электромагнитным импульсом, будет все равно негодно к дальнейшему боевому применению (а без электроники американская техника не работает, и ручного режима у нее обычно — нет). Дальше армии и флоту останется лишь обозначить окончательную победу…

Но только кто-нибудь может представить себе пальцы руководителей нашей страны, начиная с середины прошлого века, тянущиеся к ядерной кнопке?!

Андрей Емельянов-Хальген

2012 год