Я появился на свет в 1969 году в жарком месяце июле. У меня было достаточно обыкновенное детство деревенского мальчишки, растущего частично самим по себе и неплохо учащимся в местной школе. Я был веселым и улыбчивым, с копной темных быстро жирнящихся волос и классической «маминой» стрижкой, т.е. не совсем ровной и модной, но вполне сносной. К тому же такие мелочи, как прическа меня мало волновали, куда больше я интересовался математикой, лесом и собственноручным сбором велосипеда, да и родители не давали продохнуть, нагружая домашней работой. Она меня немного тяготила, т.к. скрадывала мое детство, однако тогда я это воспринимал скорее как неизбежную составляющую моей жизни, нежели, как ограничение свободы, и сопротивляться такому домашнему устою даже не пытался.

Я был полноватый и мешковатый, у меня были и есть маленькие толстенькие пальцы на руках, которые очень напоминают детские сосиски из рекламы, те, что без вредных веществ и консервантов, и поэтому я совсем не пользовался популярностью у девочек. Однако это меня не тревожило лет эдак до 15, до этого времени я даже не задумывался о том, чтобы потискать какую-нибудь одноклассницу в гардеробе или без памяти влюбиться в школьную красавицу. Тогда как именно в этом возрасте все мои одноклассники и немногочисленные друзья стали активно принимать участие в вечерних прогулках с девочками, залезанием к ним под юбки и последующими хвастливыми рассказами об этом на переменах в школе. Не могу сказать, что я завидовал им, однако чувство своеобразной обделенности, конечно, присутствовало.

И вот однажды я набрался храбрости и пригласил понравившуюся мне девочку на танцы в местный клуб. К моему удивлению, она согласилась. Мы протанцевали с ней весь вечер, и, осмелев, я даже проводил ее до дома. Когда же я, чуть привстав на цыпочки, хотел ее поцеловать, она громко рассмеялась, неосторожно прыснув мне в лицо слюной. Наверное, именно в ту самую секунду, когда я увидел ее искаженное полубрезгливой, полусмеющейся гримасой лицо, я четко понял, что никогда не буду иметь овационный успех у женщин. Сначала я безумно переживал, но спустя некоторое время мне стало даже приятно от этой мысли, ведь теперь я мог спокойно сосредоточиться на сборке велосипеда и полностью отдаться занятиям в радиокружке, который стал посещать к тому времени.

Шли годы, и в канун моего восемнадцатилетия настал день, положивший начало моей новой жизни. Отличной от той, которой я жил до 18 лет.

Я, как обычно был занят домашними делами, таскал еду свиньям и кормил куриц и гусей, отбиваясь от их настойчивых попыток меня клюнуть и ущипнуть, когда в калитку вошел неизвестный мужчина. Навскидку ему было около 30 лет, он был хорошо сложен, и физическая работа явно была ему не в диковину. Он представился Рихардом и попросил позвать кого-то из взрослых. Я позвал отца, который чинил старый насос в подвале дома. Поговорив пару минут, они вошли в дом и вскоре, отправились на заднюю часть двора, где у нас стоял трактор. Вечером того же дня отец объявил, что Рихард будет работать у нас до конца лета за еду и крышу над головой.

Рихард был исправным и трудолюбивым работником и пахал наравне с отцом, я же за его счет получил небольшую передышку и занимался в основном дворовыми делами — кормлением скота, уборкой и необходимой помощью матери. Рихард мало рассказывал о себе, все, что мы знали это то, что он родился и вырос в Риге, несколько лет жил где-то под Москвой, а пару месяцев назад вернулся обратно на родину. Он не был женат и не имел какой-то четкой профессии, однако очень лихо управлялся с техникой и электроникой. Так он за ночь починил наш старый радиоприемник, чем вызвал у меня бурю восторга, т.к. я бился над этим аппаратом не одну неделю, но он никак не хотел работать. С починки того самого радио и началось наше с ним общение, совместные купания в реке на восходе солнца и вечера, которые мы проводили за сбором мотора к моему первому мотороллеру.

С Рихардом было легко найти общий язык и поговорить о чем угодно. Он знал обо всем понемногу, но этого было вполне достаточно, чтобы поддержать разговор на любую тему. Поэтому немудрено, что для меня, по сути, еще сопливого деревенского мальчишки, он стал своего рода идеалом и авторитетом.

Однажды, уже почти на излете августа, мы, как это бывало часто, пошли купаться рано утром. Родители еще спали, потому что воскресенье было единственным днем, когда они позволяли себе отдохнуть и вставали не раньше 7 утра. Рихард же разбудил меня едва начало светать, и мы пошли на реку. Плавал я не очень хорошо, и поэтому обычно ограничивался короткими заплывами вдоль берега. Однако в то утро Рихард раззадорил меня на заплыв до другого берега и обратно. С каким-то неописуемым восторгом и запалом я ринулся в воду и стал грести руками, понимая, что опередить Рихарда мне никак не удастся. Где-то на середине реки я вдруг почувствовал, что сил совсем не осталось и вся моя масса тела тяжелым грузом неумолимо тянет меня под воду. От испуга и паники я стал хаотично размахивать руками, неразборчиво рассекая воду и совершенно не двигаясь ни вперед, ни назад. Я попытался позвать Рихарда, но он был от меня уже на приличном расстоянии и, конечно же, не слышал моих метаний. Последнее, что я помню это свой истошный вопль о помощи и блеклый утренний свет, пробивающийся сквозь толщу воду, под которую я стал стремительно уходить.

Я очнулся от того, что кто-то давил мне на грудь и пытался сделать искусственное дыхание. Закашлявшись, меня тут же вырвало водой, и я поспешил перевернуться на бок и встать на четвереньки. Еще пару минут я, кашляя, восстанавливал дыхание, а потом, сделав несколько свободных от спазмов вдоха, я сел на траву и посмотрел на Рихарда. Он стоял белый с испуганными глазами и был похож скорее на измученное приведение, чем на сильного здорового мужчину, каким я его видел последний месяц. Я слабо улыбнулся ему, и в ту же секунду он почему-то наклонился и, едва коснувшись ладонью моих волос и щеки, поцеловал меня. В одно мгновение все мое тело словно пронзило приятным кратковременным током. От прикосновений его губ и горячего сбивчивого дыхания я почувствовал такое сильное возбуждение, какое до тех пор никогда не испытывал. Испугавшись и резко оттолкнув Рихарда, я подскочил и убежал в сторону дома. Он не пытался меня остановить, лишь единожды окликнул по имени.

Весь день я просидел в комнате, сославшись на плохое самочувствие. Мне очень не хотелось встречаться с Рихардом. Мне было безумно стыдно за то, что произошло и особенно за то, что мне это так понравилось. Во мне тучами роились противоречивые чувства, и я не знал какие из них настоящие, а какие продиктованы страхом быть осужденным и отвергнутым всеми.

После обеда в дверь моей комнаты постучали. Я сразу понял, кто это и поэтому не спешил открывать. Рихард постучал еще раз и, не дождавшись ответа, аккуратно приоткрыл дверь и вошел. Он выглядел еще больше напуганным и взволнованным, чем после утреннего происшествия на воде. Он долго извинялся, говорил, что это недоразумение и умолял не говорить ничего родителям, которые, как оказалось, до вечера уехали в ближайший городок за порошком и прочими чистящими средствами. Я смотрел на него и ясно понимал, что хочу прикоснуться к нему и опять почувствовать тот привкус сладости от его поцелуя, который испытал сегодня утром. Я закрыл дверь в свою комнату и, подойдя к нему, осторожно провел ладонью по его мускулистой груди и плечам. Рихард в недоумении застыл на месте. Он был явно растерян. Я улыбнулся ему и сказал единственное слово, которое в ту секунду пришло мне в голову: «Можно».

Все то, что было дальше, я опущу, потому что по сути подробности не имеют какого-то повествовательного значения. Все оставшееся до приезда родителей время мы провели в моей комнате в кровати. Тот вечер стал самым постыдным, неправильным и одновременно счастливым в моей жизни.

Остаток месяца мы тайком встречались с Рихардом в моей или его комнате каждую ночь, и за это время прослойка стыда и смущения в наших отношениях сошла на нет. Когда же лето закончилось, и он уехал, я проплакал несколько недель, с тоской глядя в окно на ту дорогу, по которой мы бегали с ним на реку. Следующее лето я провел в ожидании, что он вновь появится у нас в доме, и все опять станет хорошо, но Рихард не появился ни тем, ни последующими летними сезонами.

Через три года я уехал из нашей деревни в Елгаву и учился в Сельскохозяйственном университете. В моей жизни с тех пор и вплоть до достижения мной 35 лет было много сексуальных партнеров. Однако я совершенно не задумывался над тем правильно ли это и родился ли я таким и в этом виноваты мои родители, или все-таки это в большей степени моя собственная распущенность, и только я сам несу ответственность за это? Жизнь в те годы казалась чем-то легким, временным и самое главное коротким, поэтому я старался взять от нее по максимуму в самые короткие сроки, особенно не рассуждая.

Я очнулся от всей этой вакханалии только, когда серьезно заболел и слег в больницу мой отец, которому несколько месяцев не могли поставить верный диагноз, а меня на протяжении долгого времени постоянно мучила бессонница и головные боли, все валилось из рук, даже еда стала безвкусной. Одним утром меня словно встряхнуло и не отпускало очень долгое время, как после жуткого похмелья. Я не понимал, что происходит, но чем дольше я искал ответ, тем более ясно становилось, что вся моя жизнь и то, что я делал все эти годы — неправильно и причина всего происходящего со мной и моей семьей именно в этом.

В один из тех дней я долго бездумно бродил по городу в поисках несуществующих ответов и освобождения от своих внезапных и долгих мучений. Сам того не замечая, я зашел в православную церковь и вдруг остановился, как вкопанный, охваченный церковным пением и теплом свечей. Я подошел к незнакомой мне иконе и в каком-то непонятном порыве опустился на колени. Я не знаю, сколько так простоял, но, когда поднялся, по моему лицу текли горячие слезы.

С тех пор я фанатично посещаю церковь каждое воскресенье, отчаянно замаливая свои грехи. Церковь на целых восемь лет стала для меня всем — своеобразной заслонкой ограждающей меня от прошлой жизни, настоящим домом, местом, где меня направляют и которое ведет меня по жизни. Я убедил себя в том, что только церковь может принести мне спасение и что, самое главное, мне это спасение необходимо. Поэтому все то хорошее, что происходило со мной потом, только сильнее привязывало меня к церкви и к вере, за которые я рад был цепляться.

В 40 лет я встретил девушку, которая зимой этого года должна стать моей венчанной женой, и тем самым я окончательно оборву мосты к прошлой жизни и обрету подлинную гармонию с окружающим миром и собой. Она тоже верующая, понимает и поддерживает меня.

Рождаются ли гомосексуалистами или это что-то приобретенное? Не знаю. До сих пор не могу однозначно ответить на этот вопрос. Сначала я думал, что уже родился такой, и Рихард просто открыл мне меня истинного. Однако после обращения к церкви, понял, что все же все приходят в этот мир одинаковыми, чистыми, без греха, и гомосексуализм, равно, как и нудизм и прочие «отличия» это скорее вопрос распущенности каждого человека, на которую нас побуждают темные силы, нежели некая природная предрасположенность. Мы это в большей степени то, что мы сами выбираем и какие поступки совершаем, а не то какими нас родили мамы и папы. Вера учит тому, что греховно, а что нет, и не нам ставить эти постулаты под сомнения.

Я никогда не считал гомосексуализм достойным того, чтобы устраивать по этому поводу праздничные шествия и призывать к свободе. Свободе чего конкретно? Не подвергаться уголовному преследованию? Свободно гулять за руку по парку? Сочетаться браком? Усыновлять детей? Становиться президентами страны? Где границы свободы, которые хотят гомосексуалисты и которые им готово предоставить остальное общество? Конечно, запреты гомосексуалистам быть донорами, кои были в России вплоть до 2008 года, это недопустимое, хотя и объяснимое ханжество, но и вечная борьба гомосексуалистов за свободы, которые, по сути, и так даны, я считаю неуместной. В наши дни гомосексуализм пытаются перевести в модный и даже богемный образ жизни, пропагандируя на шествиях, как это здорово и какими свободными вы станете, откинув все устарелые, продиктованные обществом стереотипы. Это, на мой взгляд, недопустимо.

Моя история, такая праведная к своему завершению, могла бы на этом и закончится, если бы сегодня вечером в моей съемной квартирке не раздался звонок в дверь.

На пороге стоял Рихард. Увидев его, у меня внутри все перевернулось, как будто я вновь встретил кого-то родного и очень значимого в жизни. Какое-то время мы просто смотрели друг на друга, а потом, молча, обнялись и проговорили весь остаток вечера. Оказывается, Рихард очень долго искал меня, но с каждым годом все его попытки оказывались тщетными. Я понимал, что чем дольше мы с ним разговариваем, тем быстрее рассыпается ограда того праведного вольера, в который я себя посадил и в котором так хорошо прижился. Рихард смотрел на меня, как когда-то, когда мы были вместе, и я чувствовал, как давно забытое и подавленное возбуждение медленно расползается по всему телу...

Пока я записывал эту историю, за окном начало лениво просыпаться солнце. Рассвет. То, что в ночной темноте и тишине кажется неразрешимым и неясным, вновь приобретает краски и четкость при свете дня. Рихард спит рядом на моей кровати, и в моей голове и душе стоит такой гам, что я не могу сосредоточиться и принять решение. Находясь так близко с любовью всей моей жизни и одновременно глядя на шесть не отвеченных смсок и звонков от невесты, я понимаю, что нахожусь в одном шаге от возврата в прошлую жизнь и я не знаю, как мне поступить дальше и какой путь выбрать...