Кроме США в мире есть всего одна страна, имеющая собственную конструкторскую школу и промышленную базу для создания боевых вертолетов — Россия. Потому нетрудно догадаться и о единственном вероятном противнике американских винтокрылых полчищ.

Но мы вспомним о том, что вертолет есть плод мысли русской цивилизации, ее законное детище. Что воплотил эту мечту нашей цивилизации в металл русский ученый Игорь Иванович Сикорский. Значит, будущие вертолетные сражения, к которым ныне готовятся американцы, станут битвами затянутой в дюраль русской мысли самой с собой…

Игорек проснулся после легкого сновидения, и мечтательно смотрел в потолок своими синими, как верхняя сфера, глазами. Всего мгновение назад он видел себя внутри воздушного корабля, вырывающегося из облачного плена и пронзающего воздушную плоть до самого Солнца.

Сон проходил. Игорек вспоминал запуск воздушного шара, который недавно состоялся на окраине их города. Синий, под цвет небесной тверди, шар легко взмыл над домами, перемахнул поле, и повис над ближним лесом. Но высоко он не полетел, сила легкого газа оказалась невеликой. Да и поднять надувной гигант сумел лишь маленькую корзиночку с двумя смельчаками. Поиграв с ветром (вернее — позволив ветру наиграться с собой), они почти незаметно вернулись на землю где-то по ту сторону леса. Так и закончился этот полет.

Но Игорьку вместо шара представилась небесная колесница Ильи Пророка, с грохотом мчащаяся по небесной дороге.

Пара ласточек пролетела там, где только что был воздушный шар. «У птичек есть мясо, кости, кровь, как у людей. Значит — есть у них и тяжесть. Но они ведь — летят!» — подумалось Игорьку.

Он вспомнил бабушкин рассказ о том, как в одной деревне мужик смастерил себе крылья из реек, обтянутых телячьей кожей. На кожу с помощью столярного клея он приклеил множество куриных перьев. Несколько крупных перьев он воткнул в специально проделанные отверстия.

С этими крыльями он залез на колокольню (дружил с церковным старостой и добыл у него ключ). Взмахнул, оторвался от белокаменной глади, и…

Со свистом рухнул вниз. Вдребезги. Оказался не первым — за оградой деревенского кладбища было уже с десяток таких вот «летунов». Для собственного спокойствия их считали самоубийцами. И никто не любил вспоминать, с какими сияющими глазами нынешние покойники прежде по целым дням смотрели за пролетавшими птицами.

Так было лишь в одной из бесчисленной россыпи русских деревень. А в остальных?! Должно быть, «летунство» для Руси — самая старая болезнь, появившаяся вместе с самой Русью.

Игорек отлично помнил ветхозаветную историю о пророке Илие. Потому он задумал построить колесницу вроде той, на которой Илия поднялся на небо. Для начала — маленькую, чтоб подняла хотя бы кошку.

Замысел был простым. Игорь позаимствовал в своей гимназии большой магнит, а дома нашлось жестяное ведро. Теперь осталось посадить в ведро кошку и подбросить над ним магнит. Магнит потянет ведро к себе, в воздух, и самодельная колесница, несомненно, подскочит в сторону неба. Потом, конечно, все упадет обратно на землю, но если бы вместо кота в ведре был человек, он бы мог успеть бросить магнит еще выше, и тогда…

Все было готово, кот покорно сидел в ведре, и Игорек подбросил над ним магнит. Тот с грохотом упал вниз, не подняв ведерко и на вершок. Зато легко опрокинул его своей тяжестью, смачно прилип к борту. Перепуганный кот серой струей вытек на свободу.

Сикорский, конечно, не знал, что за его опытом стояла европейская алхимическая мысль, и пророк Илья с магнитом в руках красовался на изящных страницах древних трактатов…

Что же, Игорь взялся за изготовление бумажных птиц, которых ныне больше именуют самолетиками. Прежде, чем сложить бумажный листок по известному правилу, Игорь долго рассматривал его и взвешивал на ладони. Как не легок, а все же вес имеет! Особенно, если лист — велик. Но и большой лист тоже неплохо летает, если его сложить так, чтоб получились крылья! Определенно, тут есть какое-то правило, которого Игорек не знает, и никто, наверное, его еще не ведает. Иначе бы люди давным-давно в небесах бы летали!

Мальчишки сбегались на пригорок смотреть на опыты Сикорского. Вон он, сам невелик, не больше их, а уже что-то умное делает. Не просто бумажных птичек пускает, а чего-то там к ним привязывает. А потом следит внимательно-внимательно за каждой птичкой, и что-то записывает карандашиком в блокнотик. Неужели в забаве что-то умное может быть, о чем писать можно?!

Добровольных помощников на пригорке собирались целые толпы. Кто — бумагу свернуть, кто — готовую птичку пустить, кто подержать чего или принести.

— Куда лезешь?! Уже пускал ведь!

— Отстань! Я лучше тебя пускаю, а тут — не баловство тебе, а наука!

— Это ты-то?! Да я вон до того овражка сейчас доброшу! Спорим?!!

— Спорим!

— На что?!

— На твой ключик и мой моток здоровской проволоки!

Игорь прикреплял к бумажным крыльям гирьки от аптекарских весов, что без дела валялись у них на чердаке. И смотрел, сколько веса они вынесут. Грамм — вынесут, 10 граммов — еще вынесут, а 100 — уже нет… А вот если крылья больше сделать — то и 100 вынесут…

Материал для бумажных крыльев Игорь брал на чердаке, там же, где и гирьки. Там было много разных ненужных книжек. Но однажды непонятно как туда залетела новенькая книжечка «Высказывания мыслителей Европы». Конечно, ловкие пальцы Игорька быстро обратили ее в груду бумажных пташек, готовых для опытов.

Разумеется, книжки скоро хватился отец и узнал об опытах сына. Реакция его была неожиданна.

— Учиться пойдешь. В Морской Корпус! Делом заниматься надо!

— Я и так… Делом… — нерешительно ответил Игорь.

— Ты не знаешь еще, сколько умных людей до тебя о том же самом думали. И что придумали?! Это потому, что нельзя человеку по небесам бродить, он — не орел, и даже — не ворона! А по морям — давно плаваем, научились уже, и там скорее чего-то новое придумать можно, чем в твоих полетах! — отрезал отец.

Игорь надел на себя морскую форму, но прекратить занятия с бумажными крыльями — не тут-то было! И скоро он прославился на весь Корпус изобретением большого воздушного змея, который может на себе человека поднять. Хоть и не высокий полет, но все-таки — полет! Таких змиев Сикорский предложил запускать с броненосцев, чтоб иметь точку обзора много выше, чем верхушки их мачт. Тогда можно вести огонь по противнику из-за горизонта, а тот увидит лишь линию встречи неба с морем без единой корабельной фигурки. Ну, может, кто глазастый и разглядит над горизонтом крылышко воздушного змея, да что в этом толку? Попробуй-ка попади в него! В отличии от воздушного шара он — верток, считай — неуловим! Тем более — для корабельной артиллерии.

Через полгода Сикорский увидел свое творение в действии. Над дымным броненосцем вился легонький змей, которым ловко управлял смелый матрос Гаврила. Он поворачивал при помощи специальных веревочек трепетные парусиновые крылья. В небеса Гаврила взмыл за бочонок водки да червонец благодарности, обещанные начальством.

Игорь смотрел на крылья, несущие на себе матроса, и все время переводил взгляд выше. Если Господь позволил человеку подняться в воздух, видать, он разрешает людям подняться к самому Его престолу…

Бледный Гаврила вылез из змия на звонкую корабельную палубу, где матросы тут же схватили его на руки и принялись подбрасывать к небесам. Ловкий Гаврила избавился от товарищеских объятий и понесся на камбуз, где его ждала казенная водка. Товарищи полетели вслед за ним.

«Крыльев-то можно много наделать, но вот где для них отчаянных ребят-то набрать?! С ними будет беда!» — сказал Гаврила после первой кружки.

А Сикорского в тот день вызвали к начальнику Корпуса. Адмирал, пожав Игорю руку, предложил ему место службы в Гвардейском Экипаже или при Морском Штабе, на выбор. И в моря ходить не надо, и выслужиться можно. На что Игорь ответил, что собирается увольняться с флота и поступать в Политехнический Институт. Адмирал только пожал плечами. «Воля Ваша. Лучше предложить все равно ничего не смогу!»

В руки Сикорского, уже — политехнического студента, попалась книжка «Теория летательных аппаратов». Внешне ничем не отличалась от институтских учебников — такая же серая обложка (могли бы хоть синюю сделать, раз о полетах написано!), кожаный переплет. Но с первой же страницы у Сикорского яростно забилось сердце.

В Жуковском он почуял родную душу. Игорь почувствовал, как руки ученого запускали точно таких же шуршащих бумажных птиц, каких запускал он. Только Жуковский сумел схватить свой опыт с крыльями и грузиками в тиски математики, которую, конечно, ведал лучше.

Крыло, расположенное под углом к воздушному потоку, направляет этот поток под себя. Образуется опора из прозрачного воздуха, невидимая, но достаточно крепкая, чтоб удержать на себе тулово летательного аппарата. Чем он больше — тем большими должны быть крылья, или — выше его скорость, что, как оказывается — одно и то же. Потому теоретически летательный аппарат может быть сколь угодно большим, хотя бы и как летающий корабль, который Сикорский когда-то видывал во сне…

Одна беда — где очень высоко, там воздух менее плотен, он — разряжен, а выше его и вовсе нет. Потому за небеса ни на каких крыльях не улетишь. Зато по самим небесам летай сколько угодно, словно они — хрустальные!

В каком-то журнальчике Сикорский вычитал и про опыты гимназического учителя Циолковского. Этой скромной статьи хватило, чтоб вызвать в сердце Игоря еще один радостный взрыв. Значит, можно и за небо, для этого уже скоро можно сделать хорошую ракету! Только полету ракеты мешает воздух, он ее удерживает, прижимает к Земле. Но ведь воздух как раз — опора для крылатого летательного аппарата! Так что если ракету запускать прямо с него?! Только чтоб пустить большую ракету, с человеком, и аппарат должен быть тоже — большой!

Стены комнаты, которую снимал Игорь, сплошь покрывались чертежами крылатых машин, к которым в те годы только-только прикреплялось русское слово — «самолеты».

Сикорский придумывал самолет-корабль, в нутро которого заглянула его душа во сне. И еще он изобретал колесницу для неспешных путешествий по небу. Взлетать она должна с любого места, без разбега, а потом — неспешно брести по небесам, готовая остановиться в любом их месте. Ведь прежде, чем лететь за Небо, люди должны к Небу привыкнуть, и сделаться другими, небесными людьми. Для этого Сикорский и придумывал воздушную колесницу с винтом на крыше.

Первые же опыты показали, что путешествие в такой колеснице будет жутким — ее закрутит в сторону, противоположную винту, и со скоростью винта. Для ее удержания надо что-то придумать… Например — маленький винтик, который будет вращаться со скоростью большого, но в противоположную ему сторону…

Воображаемые механизмы крутились и вертелись, отчаянно сопротивлялись, не желая занимать положенное место на чертежах. Мысль Сикорского заталкивала их туда, заставляла повиноваться, в наказание разбирала до деталей и вновь собирала. Ведь крылатая машина много свободы своим частям не дает, все должно быть упаковано аккуратно и плотно! Наконец, все размещалось на чертеже, и тот ожидал свою очередь до ворот заводского цеха. А тянуться она могла и пару лет, и больше…

Но Сикорский попал в свое время, что удается мало кому из мыслителей. Жизнь народа вновь оживило частое для земель русских слово «ВОЙНА». Теперь война должна быть не такой, как прежде, это понимали генералы, и делали все возможное, чтоб чертежи ученых быстро одевались в блестящую металлическую кожу.

Все больше русских полей лишалось крестьянского плуга и обносилось изгородью. Вместо конского ржания и воловьего мычанья их оглашало гудение десятков моторов, а в небесах над ними становилось тесно, как на большой дороге. Поле получало с этой поры нерусское название «аэродром».

Среди механических роев Игорь Иванович быстро узнавал свои машины и следил за их воздушной пляской. После посадки очередной машины, долго говорил с пилотом, то расцветая лицом, то бледнея, то даже краснея.

Те времена остались в памяти конструктора, как драгоценный камень, запечатанный в шкатулку его жизни. Никогда еще он не ел и не спал так мало, и не работал так много. Но никогда, ни до, ни после, в нем не было столько энергии жизни, не нуждавшейся ни в каком питании, кроме чистейшего счастья. И война не прогнала это счастье, наоборот — добавила. После ее начала каждая мысль конструктора почти мгновенно стала попадать в руки мастеров и рабочих, обретать плоть и кровь…

То, чего прежде можно было с трудом добиться от силы за год, теперь оказывалось выполнимым за считанные недели, а то и дни. Сикорский называл войну своей доброй помощницей, даже — своей верной женой, рожавшей ему крылатых детей.

В газетах писали о мерзлых окопах, сырых блиндажах, наполненных крошечными, но злейшими существами — окопными вшами, переносившими сыпной тиф. Писали и о героях, о ядовитых газах, о чудовищных по мощи немецких пушках, разбрасывающих снаряды в километрах от цели, но никогда в нее не попадавших. Само собой, писали и о самолетах. Но Игорь не читал — всегда было некогда.

Над двором одного из заводов взвился бойкий, похожий на кузнечика летательный аппарат с двумя винтами — над пилотом и на хвосте. В полете он непредсказуемо вертелся, показывая свой норов, который еще предстояло укрощать. «Вертолет» — само собой родилось для него название, от слов «верткий» и «лететь».

А из цеха другого завода неспешно выкатился навстречу потоку воздуха крылатый великан, детский сон Сикорского, оживший под волшебной палочкой войны. Это был самолет Илья Муромец, он мог нести на себе ракету столь большую, что она бы подняла на себе к Занебесью даже и человека. Но пока такой ракеты не было, и восьмивинтовому гиганту надлежало сделаться первым в мире тяжелым бомбардировщиком. Чтобы вытащить из окопов и траншей безнадежно завязшую в них войну и привести ее к скорой победе. Мощи воздушного богатыря хватит, чтоб обратить в порошок любую бетонную линию обороны, чтоб мять в железные комья вражьи корабли, чтоб мешать с землей готовившиеся к бою вражьи войска и обращать в страшные факелы супостатовские фабрики и заводы.

Когда-нибудь война закончится, и тогда русский небесный богатырь отыщет в Небесах кольцо и притянет к нему кольцо земное, чтоб соединить их. Так же, как желал этого былинный русский Илья Муромец!

Но все кончилось. В цехах, где прежде весело тараторили механизмы, и откуда выкатывались небесные машины, зашуршала метель, завыли волки, запели у костров пьяные песни солдаты Гражданской. Большая часть самолетов, лишенная запчастей и горючего, прижалась к земле, сложив свои теперь бесполезные крылья. Некоторые машины все же взлетали, чтоб поливать огнем друг друга, и рушиться обратно на землю…

Рабочие и инженеры, вместо того, чтоб облеплять жизнью линии чертежей, теперь азартно стреляли из разных видов оружия, уничтожая друг друга, а вместе с собой — и будущее. Скорее всего, все кончится лишь тогда, когда все перебьют друг друга насмерть…

Рука Сикорского с карандашом застывала над местом, предназначенном для черты. «Чертежи рассыплются, пропадут, и ничего не будет! Россия пропала, на спас ее и мой «Илья», так что же я теперь делаю, на что надеюсь?!» Он прихлебывал стакан кипятка и жевал хвост воблы, поправлял огонек в чадливой керосинке. Смотрел на иконы, читал молитву, и добавлял к ней «Господи, ты вложил в человека зернышко своего подобия, именуемое — творчеством! Но отчего ты позволил человеку, чтоб он мог давить сапогами это зернышко в другом человеке, в других людях?!»

«Мои машины должны увидеть небо, и если не на моей злосчастной Родине — то хотя бы далеко от нее! Иначе не смогу, не выдержу, мысли разорвут меня, как пар — котел, у которого предохранительный клапан подвязан!» — вздыхал он, и строил себе планы.

Так сложилось, что когда одни народы умелы в создании, то другие — в распределении и перераспределении всего созданного в свою пользу. Первые стремятся в Небеса, а вторые — по земле в разные стороны, опутывая людей и народы разносортными невидимыми сетями. Дергая нити этих сетей, можно заставлять народы-создатели отказываться от того, что создано ими, можно сталкивать их в войнах, да мало ли чего вообще можно… У таких народов и хранится то, что изобрели они, а после обозвали живой водой для всех передовых мыслей, то есть капитал. Хотя, на самом деле, все верно с точностью до обратного — это идеи могут стать живой водой для капитала. Без них он обречен на скорую смерть, которая и приближается сегодня, когда мыслительная энергия народов-созидателей без остатка перетекла в распределителей-потребителей. Только ленивый сейчас не говорит о глобальных кризисах…

Итак, Сикорский с двумя чемоданами чертежей разместился в каюте парохода, битком набитого русскими эмигрантами. Пароход перенес их за океан, где мысли Сикорского, запечатленные на бумаге, стали отогреваться и потихоньку — оживать. Самолеты, расправившие свои молодые крылья, Сикорский узнавал на аэродромах, правда при встрече с ними он уже не радовался, но — вздыхал.

Игорь Иванович стал владельцем нескольких авиационных заводов, и его финансовая цифра стала достаточной, чтоб Сикорский вошел в верхушку того мира, в который приехал лишь с парой чемоданов, да с болезненной жаждой творить…

Теперь этой жажды у него больше не было, ее будто вырезало холодным американским ножом. Игорь Иванович целыми днями ползал по глубинам своих мыслей, с ужасом отмечая, что зернышка Образа и Подобия, засеянного Творцом, там больше не найти. Сколько не шарь в потемках — его не отыщешь… Значит, сам Игорь перестал быть Образом и Подобием, и он не может больше рваться в Небеса, ведь от него осталась лишь одна оболочка, окутанная, правда, туманом цифр.

А вот с цифрами все было отлично, они позволяли Сикорскому вообще отстраниться от всех дел, и обещали исправно трудиться за него. Последний чертеж исчез из чемодана, и Сикорскому ничего не осталось, кроме как тоскливо глядеть на море, скрывающее его Родину с балкончика своего особняка. «Может, они и полетят когда в космос, но только для того, чтоб не пустить к звездам русских. И еще, чтоб с помощью космоса больше цифрового тумана напустить на себя, это они умеют… Что же еще ждать от народа, который расцелует даже гнилой труп, если он, конечно, оценен достаточной суммой!», раздумывал Сикорский, все пытаясь отыскать спокойное место для своей души.

Призраки русской мысли о Космическом Богоискательстве, ее заморские тени… Это они расцветили зловещими ядерными цветками небеса Японии, засыпали смертоносными бомбовыми шарами многие земли и народы. Страх перед ними сделался товаром, за который хозяева теней получали и получают для своих тел приятные цифровые струйки и струищи.

Призрачные рыла потерянных русских мыслей смотрели в сторону русских земель в 1945, готовясь выполнить план «Большой Дубинки». Они и сейчас жаждут и готовятся, и битва с ними для нас — неизбежна, ведь еще ни один предмет на Земле не избежал встречи со своей тенью, в том числе — и мысль…

Потому главное для русского мира — беречь свои мысли от исчезновения их на ту сторону Земли, где они обратятся в свои тени. Ибо нет ничего страшнее, чем мысль русского народа, вывернутая своей темной стороной.

Потому любая политическая система, придавливающая русское творческое начало, выдавливающая русскую мысль за пределы родной земли, безусловно, должна подлежать ликвидации.

Андрей Емельянов-Хальген

2012 год