Капитан Андрей Большов летел в военно-транспортном ИЛ-76 из Моздока в Росто-на-Дону, выполняя личную просьбу заместителя начальника разведки. На душе скребли кошки, нужно было забрать тело убитого военнослужащего другой части, и, одному, без помощников, сопроводить его в «родные пенаты» — городок Жуково Калужской области. О погибшем офицер ничего не знал, кроме того, что Анатолий Беспалый уже опознан, он герой, посмертно представлен к ордену Мужества. Командование подсуетилось, договорилось с бортом, который через Ростов летел в Москву, подкинуть парнишку на родину. Большову даже пообещали, что не придется смотреть в глаза родным, тело заберут представители военкомата. Тем же рейсом со столицы капитан вернется назад. Лететь не хотелось, хоть вой, но Андрей сильно уважал Прокофьева еще со времен срочной службы, был ему многим обязан, пришлось согласиться…

Пункт обработки и отправки погибших размещался на территории госпиталя в районе «Военвед» Ростова-на-Дону. Раздраженного армейского люда тьма. Многие сопровождающие ждали перевозки своего «подопечного» сутками, а то и неделями. Этот ПООП подчинялся федеральным вооруженным силам, а самолеты для транспортировки тел, как правило, выделяли внутренние войска. Межведомственная несогласованность давала плачевные результаты.

На площадке стояли необитые гробы, а в них лежали погибшие. Здесь находились опознанные тела, ждущие отправки в ближайшее время и те, кого только доставили. С помощью обслуживающего персонала, солдат, Большов быстро нашел искомый труп, и бойцы понесли его в палатку собирать в последний путь. Тело одели в новое обмундирование и тапочки, за все Андрей расписался в ведомости. Погибшего положили в цинковый гроб. Потом пришел парень в резиновых перчатках со шприцом и, уверенными движениями, сделал в лицо Анатолия несколько уколов формалина, чтобы оно лучше сохранилось. Гроб закрыли крышкой и с помощью олова, серной кислоты стали запаивать. Полчаса работы и цинковый «дом усопшего» уложили в деревянный, а потом поместили в транспортный ящик. Место опечатывания перевязали шелковой веревкой и накапали расплавленного сургуча. Пришел прапорщик, ткнул гербовую печать. «Груз 200» был готов к отправке…

Когда ящик погрузили на борт, Большов положил, на него, голубой берет и сел рядом. До Калуги более одной тысячи километров, часа полтора лету. Андрей вспоминал как, на срочной службе, помогал сопровождать тела погибших товарищей своему командиру, капитану Вольфину, по городам и весям многострадальной России. Везде картина была однообразна: запаянный цинковый гроб, горе, слезы, гневные речи, траурный марш, сырая могила, речь офицера, трехкратный залп салюта,, крест, венки, холм и поминки.

Мысли Большова прервал голос летчика:

— Ермолино! Заходим на посадку!

Город Боровск Калужской области, военный аэродром, принадлежащий МВД. Отсюда до Жуково чуть более тридцати километров. Беспалого встречали солдаты, офицеры военкомата, и женщина в траурном одеянии с букетом роз в руках. Мать. Зачем она здесь? Андрею обещали, что родителей не будет, что он не увидит страдания родных.

Пока бойцы шли за ящиком, сопровождающий направился к офицерам. Женщина не обращала на него никакого внимания. Она всматривалась в глубь самолета, ожидая появления сыночка. Со стороны казалось, что мать трепетно встречает долгожданное дитя. Словно, вот-вот, из тьмы открытого кормового люка покажется силуэт, и старушка бросится на шею своему герою, расцелует и подарит дивной красоты цветы…

Чуда не произошло. Из чрева стальной птицы показалось очертание страшной посылки.

— Сопровождающий, гвардии капитан воздушно-десантный войск Большов. Здравия желаю!— произнес Андрей, протягивая руку офицеру.

— Подполковник Гаврилов. Калужский областной военкомат,— последовал ответ и рукопожатия.

— Мне говорили, что родственников не будет,— сказал десантник, отдавая личные вещи Беспалого и документы: медальон с личным номером погибшего, военный билет, акт опознания, извещение командира о смерти, представление к награде…

— Да она несколько дней у нас на пороге ночевала. Что мы можем?

— Толик! Сыночек!— послышался истошный женский крик.

Мать с плачем бросилась к ящику, пытаясь обнять его, словно родную кровиночку.

— Толенька! Это я, твоя мама! Как же это, родненький? Как же жить мне теперь одной? Миленький мой!— плакала и кричала несчастная.

Ее оттащили несколько бойцов. Женщина неистово выла, орала, хрипела, теряя рассудок. Вдруг, она заметила Андрея. Собрав все оставшиеся силы, мать вырвалась из солдатских оков и бросилась к офицеру. Со злостью хлестая капитана розами по лицу, старушка рыдала и кричала:

— Это ты во всем виноват! Ты обещал, что Толика не убьют! Ты его послал на смерть! Подонок! Убийца! Ты убил моего сыночка!

Большов стоял мрачный. Молча, не прикрываясь, он терпел побои обезумевшей матери. Ее с трудом сумели оттащить. Откуда взялось столько сил в этом хрупком теле?

— Прости мать, прости,— тихо шептал Андрей.

— Улетай, капитан,— нервно проговорил Гаврилов,— мы сами.

— Гроб не открывай, подполковник. От формалина все лицо раздуло. С ней удар случится,— произнес Большов и медленно поплелся к рампе самолета…

Сердце разрывалось, душа не находила себе места. Андрей понимал, что не виноват. Что женщина била не его, а тех, кто послал в этот ад ее сына. Тех, кто зарабатывал огромные деньги на смерти мальчиков, на материнском горе. В то время как в семьях, покалеченных войной, царили нищета, безысходность и отсутствие кормильцев, — дети «хозяев жизни» купались в роскоши, смеялись, веселились, прожигали миллионные состояния своих высокопоставленных предков на заграничных курортах. Им плевать, что простые матери возлагали на единственных сыновей надежды. Растили и верили, что их отпрыски будут счастливее, талантливее и удачливее. Подарят им внуков и помогут в старости. И не уйдут в свой последний путь «грузом 200»…

С тех пор Большов терпеть не мог букеты цветов…