он не молод, резок, насквозь прожжен.

у него на пальцах нити от бывших жен

и за пазухой ни гроша.

у него на винилах Битлы и Гершвин,

на подушках вкус нелюбимых женщин,

каждый день его жизни — дыряв и грешен,

у Джона нестареющая душа.

каждый третий его называет Джонни,

дамы всех мастей простирают к нему ладони,

младшая дочка просит на праздник пони —

лишь ее обожает папаша Джон.

он сидит ночами в подвальных пабах,

пьет абсент или что-то в иных масштабах,

руки жмет мужчинам в бредовых шляпах,

раздавая кивки ограниченным тиражом.

а потом приходит в пустынный морок —

дом, в котором был и огонь, и порох...

вспоминает, что завтра должно быть сорок,

а на теле нет места для новых ран.

не снимая обувь, идет к дивану,

на ходу выдыхает сырую прану,

выключает свет и садится прямо —

засыпает как истинный капитан...

а с утра просыпается в той же позе,

словно всадник, отлитый когда-то в бронзе.

ему снились сказки в стихах и прозе,

и во сне он ушел от погони.

Джон спросонья чувствует дикий холод,

в предрассветный час замерзает город.

лишь в душе поднимается тихий шепот:

эй, ковбой, не забудь про пони.