встать не можешь— лежа наступай!

Техника шла тихо, стараясь не привлекать внимание. Выход колонны готовили долго. Мало кто знал о ее маршруте передвижения. Доверху груженые грузовики, БТРы, БМП, БМД с бойцами на броне везли груз, о котором даже сами сопровождавшие ничего не знали. Капитан Вольфин всматривался в нависавшую тишину гор и недовольно кривил лицо.

— Сейчас будет место гадкое,— заговорил он по рации,— мы можем ускориться и пройти его на полном ходу?

— Что очко жим-жим?— услыхал он насмешливый ответ — Не ссы, капитан, там все чисто.

— Я не понимаю, почему без поддержки вертушек идем?

— Вертушки внимание привлекают, а нам тихо пройти надо. Не переживай, если что, нас с воздуха прикроют, маршрут отслеживается. Соблюдай радио молчание, капитан. Вроде ученый уже. Не волнуйся, пройдем спокойно. Машины сильно груженые, быстрее никак нельзя. Расслабься и веди наблюдение. Конец связи.

— Да уж, расслабься,— словно сам себе сказал Вольфин, стараясь скрыть недовольство,— Большов!— негромко крикнул он, не поворачивая головы и продолжая всматриваться в темные заросли гор.

— Я!— раздался голос сзади.

— Всем полная боевая. Оружие на изготовку. Каски одеть, бронежилеты застегнуть. Быстро! Место опасное.

— Есть!— послышался четкий ответ,— все слышали? Оружие к бою! Каски одеть, бронежилеты подтянуть.

Послышался металлический лязг автоматов, передергивание затворов. Колонна медленно въезжала в ущелье... С обеих сторон нависали массивные скалы. Через несколько минут каменный мешок поглотил уже весь караван.

Вдруг, откуда-то, с вершин гор, раздалась музыка. Это был «Реквием» Моцарта. Музыка звучала так четко и громко, что, казалось, сами вершины превратились в симфонический оркестр. Неожиданно пронзив тишину, это действие невольно наводило на всех ужас. Послышались выстрелы с машин сопровождения от неожиданности или от страха.

— Что за...,— успел произнести сержант Большов, но его перебила команда командира.

— Всем с брони, быстро!

Бойцы стали прыгать с броневика, не дожидаясь его остановки. Но в эту же секунду с вершин, рассекая воздух и оставляя за собой шлейф огня и дыма, на головную и замыкающую машины синхронно ринулись две ракеты... Несущие смерть, они точно легли в цель... Раздались, почти сливаясь, два оглушительных взрыва, как пирог, разрезая тяжелый металл и поднимая в воздух фонтаны огня, брони и людей. В тот же миг, ущелье снова окутал звук рассеченного воздуха. Зловещие взрывы не щадили ни техники, ни людей, которые не имели никакой возможности сопротивляться. Противник работал четко, быстро, точно и слаженно, словно в ритм звучавшей музыки...

Солдаты капитана Вольфина успели отскочить от БМД до того, как их транспорт накрыло очередной ракетой, но предпринять ничего не могли.

-Нас ждали!— тяжелым голосом сказал Вольфин.

— Что делать, товарищ капитан?— спросил Большов.

— Сейчас все кончится, и эти абреки спустятся добивать. Здесь оставаться нет смысла. Нужно прорываться на базу двумя группами.

— Так точно!

— Все. Выходим из ущелья вместе и разбегаемся.

— Есть!

Группа направилась в ту сторону, с которой колонна въезжала в ущелье. Они уже практически выскочили из западни, как, вдруг, их клещами с обеих сторон ухватили боевики. Шквальный огонь из автоматов и пулеметов дробил группу на части.

— Отсекают огнем, суки!— закричал капитан.

— Вон лощина удобная. Я там засяду сейчас, их всех на себя потяну. Вы тихо уйдете. К бэтэру ползите, заляжете там пока, среди двухсотых, а потом уйдете.

— Ты, что, Андрей, это верная смерть, тебя задавят. Я не разрешаю.

— Времени нет, нам планы выдумывать, вся группа погибнет. Да я и не собираюсь умирать. Потяну их на себя, подержу чуток, и ходу в зеленку, а одному легче уйти. А чтобы вам спокойнее было, то, вон, Кирсанова с ПК возьму для убедительности и ему еще автомат дайте, пулемет оставим, без него уйти легче будет.... Некогда думать, товарищ капитан, всем крышка будет!

— Давай, Андрюха, действуй, но приказ у тебя: выжить! Мы вернемся за вами, сержант! Слово офицера!

— Кирсаныч! Перекатами за мной!— закричал Большов и ринулся в сторону.

Заняв позицию, сержант осмотрелся, слегка улыбнулся. Он не ошибся, позиция была выбрана удачно.

— Ну что, Василий, почти в тыл чехам ударим... Задача следующая: дубасишь так, чтобы звери думали, что мы их с тыла обходим, и вторая их группа на помощь пришла.

— Потом что?

— Потом держать их будем как можно дольше, пока наша группа не уйдет.

— Так нам же хана?

— А ты вечно жить собираешься, Вася?

— У меня девушка на гражданке.

— Гражданка на гражданке,— усмехнулся сержант,— не ссы, Васек, вернешься ты к своей девушке героем, весь в орденах и медалях и будешь рассказывать, как героически сражался за Родину, как друзей своих от смерти спасал... И свадьбу с ней сыграете, и родит она тебе двух детишек: мальчика и девочку. И будут они гордиться своим героическим папашей... Но это все потом будет, а сейчас давай Вася строчи из пулемета. Огонь!

Пулемет тяжело заплевал пулями, его поддержал автомат сержанта. Такого поворота противник явно не ожидал. Боевики не сразу поняли, откуда ведется обстрел. В их рядах началась паника. Казалось, что они действительно испугались окружения. Многие падали, подкошенные пулями. Вторая часть боевиков заметила проблемы первой, и поспешила к ним.

— Ну что, Вася, выходит!— не переставая стрелять, весело произнес Большов,— Молоток, Кирсаныч, классно бьешь! Теперь наши точно прорвутся!

Постепенно противник пришел в себя, тем более, что подошла группа поддержки. Их огонь стал более точным, вскоре они полностью пристрелялись.

— Меняй позицию, я прикрою!— успел крикнуть сержант, но в этот же миг прогремел взрыв.

В ушах звенело, в голове гудело. Сквозь эти неприятные ощущения доносился пронзительный крик Кирсанова. Медлить нельзя, он ранен. Совсем близко, как назло, среди зарослей и камней, замелькали черные бороды. Навскидку, Большов дал в их сторону длинную очередь из автомата. Потом быстро, одну за другой, бросил три гранаты. Пока гремели взрывы, перекатами, сержант бросился на крик товарища. Тот лежал на спине без ног до колен.

— Твою мать, Кирсаныч!— с болью в голосе выдавил из себя Андрей и оцепенел.

— Что там? Сильно плохо, да?— пытаясь поднять голову, испуганно спрашивал Кирсанов,— А я боли совсем не чувствую. Слышишь! Мне не больно совсем!

Большов пришел в себя, снова дал длинную очередь из автомата. Он осмотрелся. Недалеко от них, в низине, стояло старое, мощное дерево. Его корни огромными когтями выступали из каменистой почвы, словно заманивая укрыться под ними. Сержант мигом дернул дымовую шашку и силой бросил ее в сторону боевиков. Одним движением он закинул свой автомат за спину. Потом перекинул ремень автомата Василия через шею и схватил бойца за ворот и под руку. Подниматься было нельзя, чеченцы в дыму не наступали, но стрельбу не прекращали.

— Оставь меня, Андрюха!— неистово заорал Василий,— Зачем жить мне теперь... обрубком? Катюха меня бросит, а матери, зачем обузой быть? Двоим нам край, а ты еще сможешь уйти.

— Ты что, сопля зеленная,— с трудом пытаясь сдвинуть с места Кирсанова ответил Большов,— мы своих не бросаем! Или забыл?— он набрал воздуха для рывка, но силы были на исходе,— ну и здоров же ты, земеля.

Немного приподнявшись, издавая пронзительный крик, словно на изломе, Андрей потащил раненого товарища.

— Пришьют тебе новые ножки. Ты опять побежишь по дорожке,— с трудом приговаривал он, не останавливаясь.

Вдруг, послышался звук лопастей вертолетов. Не переставая тянуть Василия, сержант радостно произнес:

— Наши, Васек, вертушки!

Казалось, что это придало сил. Они скатились под заветное дерево. Большов накрыл товарища собой и замер. Слышалась работа тяжелых бортовых орудий, гул ракет и взрывы, взрывы, взрывы... К счастью их не накрыло. Минут через десять все стихло.

Андрей лежал, тяжело дыша. Из-под закрытых век, молчаливого Василия, текли слезы.

— Нужно остановить кровотечение,— прервал тишину сержант.

— Оставь меня, Андрюха, оставь!— заорал Кирсанов сквозь плач,— Я жить не хочу, слышишь! Не буду я жить!— он заплакал, как ребенок.

— Вася, Вася успокойся,— тихо говорил Андрей, крепко затягивая на ногах раненого автоматные ремни вместо жгутов,— Все будет хорошо, вот увидишь. Ты же боец. И Катя твоя тебя любит, а значит, не бросит, а медицина сейчас знаешь какая? У-у! Как новенький будешь. Я, вот, когда в госпитале лежал, так там таких на ноги ставили, что ты. Тебе еще танцевать и танцевать. Подумаешь, ног нет. Хозяйство то на месте. Это мы баб за красивые ноги любим, а им наши ноги не к чему. Сейчас только рану обработаю и к своим потихонечку.

Большов расстегнул и скинул бронежилет . Из нагрудного кармана он достал коробочку индивидуальной аптечки, откуда извлек шприц-тюбик с белым колпачком. Противоболевое средство, вколол в бедро Керсанову, прямо через одежду. Затем, из белого пенала, высыпал противобактериальные таблетки в рот раненому. Схватил флягу с водой и дал Василию запить.

— Тебе, правда, не больно?

— Нет, я же сказал,— не переставая плакать, ответил Василий.

— Это у тебя шок, наверное. Я в госпитале, что-то такое слышал. Погоди, Вася, я сейчас, быстро, по чехам прошвырнусь, может какая медицина у них есть.

— Стой, Андрюха!

— Ну?

— Слышь? Может, там, ноги мои найдешь. Я слышал, что ноги пришить могут.

— Сейчас, Вася, я мигом.

Андрей вернулся быстро, как и обещал. В руках у него были свертки, фляги и даже медицинская сумка.

— Ну, как ты, Васек?

— Ноги, ноги мои нашел?

— Здесь они в пакете, замотал, как следует. Не разматывай, не нужно, чтобы лишние микробы попадали.

Раненый жадно схватил сверток и прижал его к себе. В его глазах появилась надежда на спасение.

— Что-то легкий он больно?

— Конечно легкий, Кирсаныч, обувку-то я снял. Мне тебя еще на себе до наших тащить, все легче будет.

Василий понимающе затряс головой.

— Ну, давай, Вася, обработаю тебе раны. Я у наших сумку взял с бинтами, войсковую аптечку и флягу со спиртом. А еще я промедола несколько ампул нашел, с ним точно дойдем. — Сейчас жгуты затяну, а ремни на место поставлю.

— Ты не глянул, может, жив еще кто?

— Да нет, братишка,— словно с комом в горле тихо произнес сержант,— суки чисто сработали... Но наши, похоже, ушли... не было их там. Выше нос, сам-то тоже дел наделал. Чехов выкосил порядком, вертухи и те за тобой не успевали.

— Ребят жалко.

— Все там будем, но не сейчас. Тебе еще Катю под венец вести. Давай, брательник, я тебя не брошу.

Продезинфицировав раны раствором пантоцида и полив их спиртом, Большов перебинтовал Василия. Прикрепил ремни к автоматам, а после этого пару минут задумчиво полежал на спине. Было видно, что он очень устал, поэтому хотелось лежать и не думать ни о чем. На мгновение сержант закрыл глаза, но тут же встрепенулся и резко поднялся.

— Некогда разлеживаться,— сказал он бодрым голосом,— Уходить надо. Играл в школе в игру: у кого нет коня, садись на меня? Так вот я сегодня твой конь. Давай снимай каску, броник, чтоб мне легче было, и на спину. Давай мне пакет с ногами, я его через плечо повешу.

Кирсанов вцепился в пакет и не хотел с ним расставаться, словно в руках держал яйцо с иглой жизни Кощея.

— Да, что ты, Вася? Мы ж так идти не сможем. Дай мне пакет, я не подведу, обещаю.

Раненый нехотя покорился и отдал заветный пакет.

— Вот и молодец. А теперь, дай-ка, я тебя на спину взвалю…

Автоматы болтались на шее, били по подсумку. За спиной был раненый товарищ. Идти предстояло долго. Привал был уже через первые сто метров.

— Да, Вася,— сказал Большов, задыхаясь,— не думал я, что ты такой тяжелый. Хорошо тебя мама кормила. Сейчас я дух переведу, отдышусь и снова двинем.

— Андрюха. А ты не знаешь, что это за музыку чехи врубили?

— Это, Вася, Моцарт. Слышал о таком?

— Ну.

— Не ну, а Моцарт! Гениальный композитор. А произведение это называется «Реквием». Говорят, что ему этот реквием заказали, и оказалось, что предназначался он самому Моцарту. Недоброжелатели, завидуя таланту, решили поглумиться над ним. Он его закончил и умер. Так что, типа, сам себе похоронный марш написал.

— А этот Моцарт, он, что у чехов авторитетный композитор?

— Да нет, Васек. Это звери нам похороны пышные решили устроить.

— Вот суки!

— Что, правда, то, правда. Ладно, Кирсаныч, потопали дальше.

Сержант снова взвалил товарища себе на плечи и пошел.

— Андрюха...

— Что плохо тебе, Вася?

— Да нет, терпимо. А откуда ты все это знаешь?

— А я, Василий,— ответил Большов, тяжело дыша,— на гражданке в лицее искусств учился в Питере.

— А в армию чего пошел. Мог бы искусствоведом стать.

— Мог бы, Вася, мог... Мог бы и режиссером, и актером... Но не мое это... Да, и по всей видимости, судьбе угодно было, чтобы я тебя, неуча деревенского, на своем горбу по горам таскал...

— Почему же деревенского? Я из Белгорода, какая это деревня?

— А в России, Кирсаныч, если не Москва и Питер, то все деревня.

— Скажешь тоже.

— Слышишь ты, наездник хренов, заткнешься ты там наверху или нет. У меня и так сил не осталось, а ты своей интеллектуальной беседой, последние отбираешь.

Так они и передвигались, уже около часа, по сотне метров, с привалами.

— Андрюха, а чего ты про свою девушку не рассказываешь?— спросил на привале Кирсанов, поедая сухари,— У тебя, что девушки нет?

— Почему? Есть. В Москве учится, актрисой будет, мы с ней в лицее вместе учились.

— А чего она тебе не пишет?

— Все-то ты замечаешь, все-то ты видишь. Я ей не писал о том, где сейчас, пусть не волнуется, вот у нее адреса и нет. А на гражданку вернусь, там мы с ней обо всем и поговорим,— сержант немного задумался и зло заиграл желваками.

Андрей не сказал, как еще в «учебке» получил письмо, в котором говорилось о том, что он очень хороший человек, прекрасный и неповторимый, но у нее свои взгляды на жизнь, свои цели... И поэтому она выходит замуж за человека со связями, едет в Москву, где будет делать карьеру актрисы. Большов не рассказал, как волком выло его сердце, как от стыда не признался в этом даже самым близким друзьям, как дал себе слово вернуться и убить обоих...

— А если ты ей не пишешь, и она не дождется?— продолжал Кирсанов.

— Значит не судьба, Кирсаныч. Значит, еще найду. Нет задач не выполнимых! Давай, боец, доедай, идти надо... Зря я тебя, конечно, накормил: теперь ты еще тяжелее станешь.

Сержант снова взвалил солдата на плечи и понес.

— Андрюха... А чего капитан тебя так уважает?

— Он всех уважает, я не лучше и не хуже.

— Не скажи. Всех-то понятно, а вот к тебе... Чуть что, Большов то, Большов это.

— Так это он, наоборот, придирается.

— Нет. Это не придирки. Он с тобой советуется больше, чем с взводными. Где он, там и ты. В любой операции вы вместе. Тебя даже взводный не нагибает, если что.

— Мы с ним еще с Грозного вместе. Много мы тогда пережили и многих тоже... Кирсаныч, ты молчи. Силы береги свои и мои. И то, что здесь чехи кругом не забывай.

— А правда, что капитана жена бросила?— донимал Василий.

— Мы с ним не настолько близки, Вася, он мне это не рассказывал.

— Ну, скажи.

— Ну, как только я из «учебки» в часть прибыл, то деды говорили, что он из Афгана, когда вернулся, контуженый, она, вроде, и сбежала... А сын с ним остался, ему тогда лет десять было.

— А чего?

— Что чего?

— Сбежала чего?

— А я откуда знаю. Наверное, устала от гарнизонной жизни, от скитаний по госпиталям, частям, общагам... Денег было мало...

— А пацан.

— Пацан с отцом остался. Или Вольфин не отдал, или тот не захотел, не знаю. Знаю, что мужики говорили, что тихий он был с детства, пинали его все, издевались... И вроде хилым не был, но отпор дать не мог. Может, людей жалел, может еще что... Однажды капитан возвращается с командировки, а сын побитый весь. Надоело ему это, схватил он парня и к обидчикам... Взял пацанов, зовите, говорит, отцов своих, разговор у меня к ним есть... Те, нехотя, позвали... Пришли их папаши, чего тебе, говорят... А он , смотри, говорит, сынок, как в обиду себя не давать, чтобы уважали тебя все...И на глазах сына и обидчиков жестко избил отцов...Очень жестко...С тех пор пацан изменился, спортом стал заниматься... никто его больше не трогал, а капитан зорко следил, чтобы сын правильным вырос, чтобы сам никого не обижал, только за правду.

— Да, молодец, капитан, здорово, настоящий мужик.

— Много ты знаешь, салага. Да наш капитан, как отец всем нам, он за нас и в огонь и в воду. Никогда не бросит. У него сын в десант попал, в Абхазию, в 92-м, кажется... Погиб там героически, даже героя России посмертно присвоили... Мы теперь для капитана дети, у него, кроме нас никого не осталось... Да он и сейчас бы с нами остался, только без него группа погибла бы, не дошла... А с ним дойдет, я уверен. Он нас из таких передряг вытаскивал... Да, для меня честь его прикрывать...

— А мы дойдем, Андрюха?— немного помолчав, полушепотом спросил Кирсанов.

— Обязательно дойдем, Василий, не сомневайся. Подвести Вольфина, мы просто права не имеем. Он сейчас, знаешь, как переживает за нас, убивается, что не остался с нами... Только деталь одна: дойду я, а ты, Кирсаныч, на моем горбу доедешь,— тяжело дыша, усмехнулся сержант.

Слова Большова, вселили уверенность, Кирсанов затих. Василий даже не обиделся на шутку товарища, понимая, что тому очень трудно и эти шутки также нужны, чтобы не падать духом...

Идти, и нести на плечах раненого, уже не было сил. Все тело болело, ноги не слушались. К тому же у Кирсанова начались сильные боли. Выяснилось, что Василий забыл свою аптечку, что вызвало сильный гнев сержанта. Он долго матерился, ругался и бубнил, но ничего не оставалось, как только поставить укол промедола, а затем сменить повязки. Раненый уснул. Казалось, что нести спящего стало намного труднее. Сколько времени прошло, и сколько уже прошли было не известно. Часы и компасы обоих не выдержали боя и пали смертью храбрых. Судя по всему, вечерело. Но останавливаться было нельзя, хотя голова уже давно не варила, сержант передвигался, как в бреду, не зная дороги, не видя направления. Раненому нужна была медицинская помощь, чем быстрее, тем лучше. В лесу, вероятней всего, находился противник. В плен не хотелось, лучше смерть. Кирсанову точно смерть, такой для врага обуза и бесполезный груз... А он сам?.. Нет... точно лучше смерть, без вариантов. Эх, мама, знала бы ты сейчас, где твой сын! Как хочется к тебе! Как хочется домой!

Из снаряжения остались два автомата на груди, два рожка к ним, ножи и фляги на поясе, медицинская сумка и пакет с ногами Василия. Все остальное пришлось оставить и спрятать на одном из привалов, для легкости передвижения. Васины ноги... Он, наверное, не простит, но другого выхода не было: в пакете, завернутые в тряпки, были небольшие бревна, которые нашел на поле боя. Главное дойти, а там ему помогут, там его спасут! Все остальное, пока, не важно! Главное дойти....

— Где мои ноги,— пронзил тишину стон бойца.

Большов резко открыл глаза. Он лежал на земле лицом вниз. Его щека уперлась в дорожный камень. В грудь сильно давило оружие. Уже практически совсем стемнело. Как он так вырубился?

— Здесь, Вася, у меня,— резко ответил сержант и приподнялся.

Василий лежал на спине и стонал.

— Больно, Андрюха, больно!

— Потерпи, братишка, сейчас, сейчас.

Мгновенно придя в себя, Большов схватил сумку с медикаментами. Одна ампула была разбита, видно, при его падении. Другая, последняя, уцелела.

— Ты как, потерпеть сможешь?

— Нет, Андрюха, очень больно! Не могу терпеть!

— Я понял, понял, успокойся.

Нужно было ставить укол, дезинфицировать и менять повязки. Времени не было... Нужно двигаться ночью и быстро. После укола и еще восьми таблеток из второго белого пенала, Кирсанов затих и успокоился. Он потерял много сил, поэтому тихо дал взвалить себя на спину. Казалось, его мысли были далеко, а взгляд наполнила тоска...

Большов нес, стараясь спешить. Он стал замечать, что птицы не замолкают, а, наоборот, их пение становиться четче и разнообразнее, да и вокруг не темнеет, светлеет. Утро! Боже! Утро! Его вырубило на целую ночь! Это конец! Время потеряно! Ни медикаментов, ни еды!...

Уже почти совсем рассвело, когда из зарослей, не сбавляя темп, Андрей выскочил на поляну. Сделав, по инерции, еще несколько шагов, он остановился и замер...

— Все,— неожиданно тихо произнес Кирсанов.

— Прости меня, Вася, не получилось,— стоя на месте, прошептал Большов.

Его взгляд наполнился ненавистью, заиграли желваки...

Место было усеяно боевиками, количеством около сотни. По всей видимости, поляна служила их ночным привалом. При других обстоятельствах, опытный Большов никогда так нелепо бы не попал в их лапы. Он прекрасно ориентировался в лесу, даже на незнакомой местности, был всегда очень осторожен и ловок. Но главное, что отмечал даже капитан Вольфин, как никто чувствовал опасность, приближение противника. А сейчас усталость, спешка взяли верх над расчетливостью, и «чуйка» подвела... Теперь настал момент широко посмотреть в глаза смерти.

Но было еще одно качество, за которое сержанта Большова ценили командиры: с быстротой и решительностью принимать правильное решение в экстремальных условиях. Глубоко вздохнув, Андрей двинулся вперед.

Ошеломленные боевики молчали и смотрели на русских солдат... Сержант медленно шел, словно Христос на Голгофу, только вместо креста за спиной был Кирсанов... Страха почему-то не было, видимо, усталость сожрала его на корню... Даже раненый вдруг стал легким как пушинка... Крепчало огромное желание пройти этот путь... Казалось, что поляна бесконечна...

Вот и чеченцы понемногу оживлялись... Стал слышен смех, свист, улюлюканье... В стороне, особняком держались несколько фигур, по всей видимости — полевые командиры. Боевики то и дело поглядывали на них, ожидая приказа.

— Это из той колонны,— сказал один из командиров.

— Я вижу.

— Жить хотят, русские свиньи. Я им с удовольствием сам головы отрежу и отправлю федералам.

— Пусть уходят,— задумчиво сказал главарь,— помогите ему.

— Ты что, Арби! Ты хочешь отпустить этих свиней?

— Нет! Я хочу отпустить воинов! Настоящих воинов! А у настоящих воинов нет национальности! Когда я служил в ВДВ, в той, прошлой жизни, у меня был прапорщик требовательный и злой, как собака. Всей ротой его ненавидели. А когда я на прыжках ногу сломал, то он меня на себе десять километров тащил...

— Так ты, что своих пожалел?

— Не свои они мне уже. Я уже не с ними,— словно находясь где-то в своих мыслях, произнес чеченец,— А по времени тому скучаю... Помогите ему!— громко сказал он, обращаясь к подчиненным.

Два боевика сорвались со своих мест и бросились к русским.

— Поможем, ваша,— сказал один из них сержанту.

— Мы не братья. Сам справлюсь,— зло ответил Андрей.

— Гордый! От помощи отказывается!— заорал он в сторону своих командиров, улыбаясь. Потом снова повернулся к Большову и сказал,— Русский! Наш командир тоже десантником был, берет голубой имеет. Он говорит, что вы настоящие воины, мы поможем тебе, русский, проведем...

— Себе помогите. Никто вас уже не спасет, даже старый голубой берет,— не останавливаясь, и, тяжело дыша, ответил сержант.

Чеченец повернулся к командиру и развел руками. Тот показал ему знак рукой, чтобы оставил солдат в покое.

— После поляны держись чуть правее, русский, и прямо... Так к своим скоро выйдешь,— бросил чеченец Большову и остался на месте, поправляя автомат на плече.

Андрей медленно уносил с поляны Василия. В след им молча смотрели чеченские боевики.

— Я часто думаю, Руслан,— глядя на уходящих солдат, тихо сказал полевой командир,— Если бы мой прапорщик знал, что нас ожидает, он бы нес меня на себе?

Нужно было спешить. Сержант, молча и быстро, устремился вперед. Прошло несколько минут, и он почувствовал сильную дрожь, за ней пришел страх. Адреналин мешал передвигаться, было трудно дышать, сильно тряслись и подкашивались ноги. На удивление, Кирсанов, все это время, молчал, только сильно сдавил руками шею друга. Странно, но только сейчас эта удавка стала ощущаться. Дрожащими руками Андрей молча схватил локти Василия. Раненного передернуло, словно после удара электрическим током. Он мгновенно понял, что душит Большова, и ослабил хватку. Смерть зло улыбнулась, но пока отпустила. Сержант замедлился и остановился на минуту. Ему следовало успокоиться. Глубоко дыша, солдат пытался прийти в себя. Было трудно. Андрей вспомнил, как в детстве пошел с родителями на чью-то свадьбу. Как понравилась игрушка: «Камаз» с открывающимися дверцами и подъемным кузовом. Как попросил ее у тамады. Как смешно и глупо танцевал «цыганочку». Как все долго смеялись и аплодировали, а потом торжественно вручили заветный приз… Странно, почему именно этот эпизод всплыл у него в памяти? Но он помог, стало легче. Ноги, понемногу, задвигались, потом пошли, потом побежали. Господи! Хорошо, что страх не сковал на поляне. Спасибо, Господи!

— Вася, ты как?— спросил Большов, не сбавляя темп.

— Уже лучше,— тихо ответил тот.

— Я тоже, братишка.

— Ты знаешь, мне теперь умирать совсем не хочется. Есть очень хочу и домой.

— Походу, мы теперь вечно жить должны, Васек. Потерпи, родной, я мигом домчу. Наши накормят. Тебе еще повезло, в Грозном, на новый год вообще жрачки не было, по трупам лазили, кусочки собирали. Ни боеприпасов, ни еды, ни огневой поддержки. Руины, трупы, абреки и мы, как зомби, страшные, грязные, ободранные, вонючие… Так, что, я привыкший. Потерпи, братишка, потерпи.

— Страшно было?

— А то. Помню, забился, как-то, в какую-то дыру, трубу, расщелину. Кто там разберет. Как начал плакать, маму звать, даже вспомнить жутко. Так страшно было.

— И что?

— Что? Мама не пришла. Я успокоился, только вылез другим человеком, злым, матерым.

Они замолчали. По скользким камням, сквозь ветки деревьев, через овраги, холмы и ручьи стремились они к своим. У Андрея открылось второе дыхание. Это к счастью, если бы сил не было, то шансы на спасение сводились бы к нулю. Нужно спешить пока еще действует лекарство, ранение серьезное, нужна квалифицированная помощь. Боже! Помоги. Бег наугад, доверяя словам боевика. Даже если они правдивые, то точности им не хватает, это еще не ставя под сомнение знание этим « снежным человеком» русского языка. Но внутри, что-то подсказывало — все будет хорошо, свои уже близко, главное не тормозить. Господи! Дай же сил!

Сколько времени прошло, и сколько прошли трудно сказать, но там, за зелеными, могучими лапами кавказского леса, мелькнуло очертание дороги. Теперь, главное, не вляпаться второй раз. Больше их не пожалеют и не отпустят. Нужно лежать и ждать, когда на пути покажется долгожданное спасение. Сержант посмотрел на лежащего рядом бойца и, по его лицу, понял, что действие препарата заканчивается.

— Снова больно, Вася?

— Да, Андрюха.

— Плыли-плыли и на берегу утонули. Терпи, боец. Финишная прямая.

— Не могу, сержант, очень больно,— Кирсанов схватил товарища за руку и перешел на крик. Его лицо было искажено болью,— Помоги мне, Андрей! Укол! Сделай укол!

— Васенька, милый, успокойся,— Большов, придавил друга своим телом, пытаясь прикрыть ему рот,— у меня нет больше лекарства, пойми, нет. Потерпи.

— Я не могу, не могу терпеть! Мне больно, больно, ты слышишь, больно!— кричал солдат и неистово бился и трясся.

— Тихо, Кирсаныч,— четно пытался успокоить его сержант,— Здесь чехи кругом.

— Да мне…! Пусть пристрелят они меня! Сил нет терпеть.

Большов осмотрелся, хватил крепкую палку и сунул ее в зубы Кирсанова, крепко прижав ее подбородком раненого.

— Тихо, Вася, сейчас все сделаю.

С этими словами, он полез в нагрудный карман и достал оранжевую пластиковую коробочку индивидуальной аптечки. Продолжая придавливать одной рукой подбородок Василия, сержант, помогая себе зубами, открыл АИ. В ней оставался только шприц-тюбик с красным колпачком, антидотом против химических отравляющих веществ. Василий мычал, вертелся, пытался вырваться. Большов заговорил ровно, тихо, спокойно, выделяя каждое слово:

— Вася, послушай, сейчас я тебя брошу и сделаю укол противоболевым из аптечки, он поможет. Но ты соберись, не вертись, молчи, иначе у меня не получится, я не медик, ты знаешь. Успокойся и кивни головой, что ты меня понял.

Кирсанов замер и закивал. В глазах его отражались ужас, боль, страх. Андрей убрал руку с подбородка раненного, вынул изо рта Василия палку и показал ему шприц-тюбик. Василий тяжело дышал и нервно одобрительно кивал головой, пытаясь ускорить процесс. Он был сильно напряжен и дрожал.

— Расслабься, Кирсаныч,— произнес сержант, зажав тюбик в руке.

Он ударил в бедро солдата, так, чтобы игла чуть пробила кожу, сделал вид, что выдавил вещество и резко отбросил тюбик в сторону. Кирсанов, приподняв голову, наблюдал за процессом. Еще несколько секунд его трясло, он смотрел на Большова, молящим о помощи взглядом. Потом опустил голову на землю и обмяк. Самовнушение помогло. Андрей подался в сторону, сел на землю, прислонился спиной к дереву, стащил с головы бандану и размазал ею, по потному лицу, грязь. Что дальше? Сейчас боли возобновятся и все. Он молчал, закрыл глаза и думал.

Вдруг, послышался отдаленный лязг гусениц и рокот мотора. Эти звуки сержант знал. Даже в голову не могло придти, когда-нибудь, что можно так радоваться им. БМД, не спеша, тащилась по дороге, сопровождая старенькую «буханку хлеба», УАЗик. На броне сидели бойцы и пристально смотрели по сторонам.

— Васек, наши,— весело зашептал Большов,— наши. Мы спасены.

У товарища не было сил приподняться. Он только попытался улыбнуться, но вышла какая-то странная гримаса. Из его уставших глаз потекли слезы, орошая кавказскую землю.

— Ты, что, братишка. Ну, полно тебе, успокойся.

Сержант поднялся, хотел взвалить бойца на плечи, но не смог, сил не было. Снова адреналин бил его тело, заставлял конечности трястись. Тогда, повесив на шею оружие, Андрей схватил Василия за воротник и потащил из зарослей к дороге. Выйдя на простор, Большов вскинул руку вверх и, хотел закричать, но ком предательски подошел к горлу, стало трудно дышать и, несмотря на огромные усилия, крика не получилось. Из горла вырывалось, что-то похожее на тихий сип, стон, рев. Сержант глубоко вздохнул, набираясь сил для последнего рывка, крепко сжал рукой воротник Кирсанова и сделал шаг навстречу. Он увидел, как техника остановилась, как с брони прыгают солдаты и бегут к нему. В глазах помутилось, кулак разжался и отпустил воротник товарища. Ноги подкосились, и Большов медленно опустился на колени. Силы окончательно его оставили.

К нему подбежали Вольфин и бойцы.

— Андрюша, живой!— кричал и обнимал его капитан,— Мы искали вас, долго искали. Я уже отчаялся. Андрей, ты слышишь меня? Ты ранен?

Сержант улыбался и смотрел на командира уставшими светлыми глазами.

— У меня трехсотый,— прошептал он,— Я цел.

— Раненого в БМД, медиков к нему, быстро!— скомандовал капитан,— сержанту помогите.

Бойцы мигом разделились и понесли Большова и Керсанова к машинам. Андрей смотрел на плывущие в небе облака и, к своему удивлению, наслаждался их красотой. Какие причудливые формы. Они словно играли между собой, на изумительно-голубом кавказском небе. Как чисто, чудесно и тихо. Какие краски, какие узоры. Там, наверное, никогда не бывает войны, там Рай, там мир, там свобода. Ах, как здорово жить, просто жить, никуда не спеша, ни с кем не воюя, никого не презирая, а любя и уважая. Какое все-таки прекрасное кавказское небо…

Тишину нарушил телефонный звонок. Рука сняла трубку.

— Алло!

— Андрюха, привет! Это Вася Кирсанов!

— Здравствуй, Василий.

— Андрюха у меня дочь родилась! Представляешь дочь!— кричал в трубку радостный голос.

— У тебя ж уже сын есть, Вася?

— Да, сын, Андрей! А теперь еще и дочь, Андрюха, дочь! Ты это понимаешь?

— Понимаю, Вася, что ты решил ксероксом поработать,— пошутил Большов,— Искренне рад за тебя, братишка, поздравляю.

— Андрюха! Все случилось, как ты говорил! Буквально все.

Кирсанов немного помолчал и тихо добавил:

— Я тебе так спасибо и не сказал, Андрюха, за то, что ты меня тогда не бросил. Спасибо тебе, спасибо. Я очень счастлив, правда. Спасибо, что живой! Будь счастлив, брат! Храни тебя Бог!