Был дом — заброшенный, сырой,

Глухой, огромный…

И был пацан — едва живой,

Худой, бездомный.

От брани пьяного отца,

От оплеушин

Бежал, в чём был, без пальтеца,

Забыв про ужин.

Уже неделю он искал,

Где бы погреться

И у ларьков слюну глотал…

Ну, хоть бы хлебца!

А ветер изморозью дул,

Дробясь на льдинки,

И паренёк в тот дом нырнул,

Ища теплинки…

А холод ледяным вьюном –

Под пиджачишко,

Скулила вьюга за окном,

Скулил мальчишка.

Из замусоленных штанов

Достал он корку.

В избе есть печка, нету дров,

В углу иконка.

К ней подошёл он и поник,

И словно замер.

Вдруг показалось: этот лик

Теплел глазами.

Уже мороз не чуял он,

Уже на плакал,

Увидел, как задрался шпон

В остатках лака…

«Что проку мёрзнуть и смотреть,

Есть шпон — отлично.

Он должен хорошо гореть,

Ведь есть же спички…»

Так думал парень, но… стоял,

Но не решался.

Молчал мальчишка, лик молчал,

А за окном мороз крепчал

И снег качался.

…Чернея ртом, смеялась печь.

И стало страшно.

Пошарил взглядом — что бы сжечь?

Ну, хоть бумажку!

А спички словно жгли карман…

Мороз — до крика…

И вновь метнулся мальчуган

К святому лику.

«Сожгу. Пусть будет уголёк,

Но смерть подвину».

…И лёг с иконой в уголок,

И спички вынул.

«Пусть даже кара Божья есть,

Ничуть не страшно.

Она — на небе, ну а здесь –

Лик, деревяшка…»

Уже он спичку к ней поднёс,

Но… всхлипнул тонко.

И хоть сжигал его мороз,

Не сжёг иконку.

Её, почти что в смертном сне

Поставил с краю,

Шепнул: «Ой, мамка, тяжко мне!

Я… замерзаю…»

На лик божественный опять

Взглянул со стоном –

Почудилось: родная мать

Глядит с иконы…

…Сияя светом серебра,

С теплом, без гари,

Тот лик светился до утра

И… выжил парень.