Мефодий Буслаев

Чудеса случаются. И творят их не маги, волшебники и чародеи, а обычные люди. Обычные люди в белых халатах.

Так думал заведующий детским отделением онкологического центра Александр Витальевич Говорков, в очередной раз преодолевая расстояние между своим отделением и кабинетом главврача центра. Он испытывал смешанные чувства. С одной стороны новость, которую он нес, вселяла в него надежду, с другой — пугала и настораживала. За восемнадцать лет докторской практики подобных случаев Говорков не встречал.

Стараясь спрятать всю гамму переживаний за маской какой-нибудь определенной эмоции, Александр Витальевич заглянул в кабинет главного и, по обыкновению, негромко сказал:

— Тук-тук. Игорь Анатольевич, можно?

Главврач кивнул, не отрывая взгляда от бумаг на столе и не переставая что-то в них писать, и указал на один из стульев, выстроившихся в шеренгу у стены.

Говорков, однако, приглашением присесть не воспользовался, а остановился перед столом начальника.

— У нас тут кое-что случилось.

Шариковая ручка замерла над недописанным словом. Игорь Анатольевич Розгин поднял на заведующего взгляд, кричащий «что, опять?!», но ничего не сказал, позволяя Говоркову самостоятельно закончить объяснение.

— Нет, Игорь, ты не так понял, — стал оправдываться доктор. — Не в смысле у нас ЧП, в смысле кое-что хорошее случилось. Ну, я обрадовать тебя пришел.

Он продемонстрировал главврачу историю болезни и для большей убедительности развернул ее титульным листом к нему.

— Чья? — спросил Розгин, щурясь.

— У Маши Поповой ремиссия, — коротко сказал Говорков.

Игорь Анатольевич тяжело вздохнул.

— Саша, если ты пришел, чтобы поднять мне настроение после министерской проверки, я тебе глубоко признателен, но предмет для шуток ты выбрал очень неудачный, — он развел руками над столом, заваленным кипами бумаг, стопками учетных книг и толстенными томами дел. — Видишь? У меня сейчас все части тела в мыле. Я столько не писал даже будучи ординатором.

— А я не шучу, — ответил Саша и протянул начальнику папку. — Взгляни на результаты анализов и исследований. Опухоль уменьшилась на тридцать процентов. Меньше, чем за месяц.

Взгляд Розгина из саркастичного стал удивленным, потом недоверчивым и, наконец, заинтересованным. Он взял историю, открыл, не отводя глаз от подчиненного, и стал не спеша листать подклеенные в папку страницы, внимательно изучая их содержание.

Говорков, решив, что смысла в театральной стойке больше нет, опустился на предложенный стул. Он начал приводить в порядок роящиеся в голове мысли, чтобы подыскать произошедшему более или менее логичное объяснение, поскольку знал, что Розгин непременно такое потребует.

Маша Попова, которая стала на путь излечения от неизлечимой болезни, поступила в краевую поликлинику около года назад с сильными болями в затылке. Пока врачи поняли, что у нее запущенная форма рака головного мозга, форма запустилась еще сильнее, а клетки рака распространились так глубоко внутрь, что ни один нейрохирург не решился оперировать девочку. Так она попала в детское отделение онкологического центра, где ее оставили умирать под постоянным воздействием химических препаратов, лучевой терапии и лошадиных доз морфия. Как она протянула десять месяцев, заведующий отделением понять не мог. И тем более не поддавалось никакому разумному объяснению то, что Маша чудесным образом стала выздоравливать. Боли утихли и стали намного реже, опухоль уменьшилась и поднялась на поверхность, девочка стала радостнее и живее.

Сообразив, что объяснение он так и не нашел, Говорков перестал рассматривать свой стетоскоп и, вздохнув, обратил взгляд к Розгину.

— Ну как?

— Ничего не понимаю, — главврач поднял историю болезни над столом, будто сам принес ее заведующему отделением, а тот видел ее впервые в жизни. — Такое ощущение, что в начале и в конце истории описаны разные люди. Такой стремительной ремиссии я даже у взрослых не видел. Что ты ей давал?

— Да ничего особенного, — пожал плечами Говорков. — Стандартные процедуры. Химия, лучи, обезболивающие.

— Надо разобраться, Саша. Может быть, мы стоим на пороге великого открытия. Еще раз всё проверь. Посмотри назначения, опроси медсестер. Должно быть медицинское объяснение этому. Ты же врач, помнишь?

Александр поднялся со стула и кивнул.

— Ну вот, — подытожил Розгин. — Жду тебя завтра утром с докладом. И будь добр, по пути пригласи ко мне завхоза. Черт те что творится на складе.

Лист назначений, на который уповал Говорков, поверг его в еще большее уныние и вскрыл факт халатного отношения медсестер к выполнению обязанностей.

Несмотря на то, что отметки во всех графах были исправно проставлены, опытный врач сразу заметил семь фальшивых записей, сделанных задним числом. Значит около недели в общей сложности Маша не получала нужного лечения. Но почему-то стала выздоравливать.

— Лидия Семеновна, — обратился заведующий отделением к сидевшей рядом дежурной сестре, показывая ей лист. — Вы были здесь пятого и семнадцатого числа?

Медсестра, женщина далеко за сорок, стремительно покраснела и стала теребить мочку уха.

— Александр Витальевич, нас и так работой загружают по самое горло, — запричитала она. — Когда нам еще успевать все назначения делать?! Потапова, между прочим, вообще Маше через раз капельницу ставит, а Васильева ей вчера морфий не дала, вот!

Лидия Семеновна замолчала так же внезапно, как и залилась краской. Ей стало страшно, что в пылу оправданий она может выболтать секрет своей подруги, старшей медсестры отделения, которая зашла так далеко, что таскала морфий своему сыну наркоману, списывая его на усилившиеся боли у детей.

— Познавательно, — произнес Говорков, возвращая лист назначений в ячейку над столом медсестры. — А вы ничего лишнего Маше не давали? — он поднял руку, останавливая попытку сестры вновь начать оправдываться. — Это я к тому, что у нее наступила ремиссия, и я пытаюсь понять, почему. Это может помочь и другим детям справиться с болезнью.

— Не только Маше стало лучше, — растерянно пробормотала Лидия Семеновна.

Заведующий внимательно заглянул ей в глаза.

— Да вы сегодня просто кладезь информации! Почему я не узнал первым? Кто еще?

— Дима Носков. Он вчера отказался пить обезболивающее на ночь. Сказал, не болит. Вы узнали первым. Я никому еще не говорила, боялась… — она снова осеклась, опасно приблизившись к тайне подруги.

Говорков взял лист назначений Димы.

— Но вы поставили отметку! Зачем, если не давали препарат?!

Лидия Семеновна намертво сцепила руки и опустила глаза. Для собственной защиты в случае крайней необходимости можно поступиться принципами дружбы, решила она.

Александр Витальевич вернул лист на место.

— Потрудитесь к обеду подать мне объяснительную, — сказал он скорее рассеянно, чем гневно, и направился в свой кабинет.

Говорков обложился медицинской литературой и искал. Искал любые возможные объяснения внезапно наступивших ремиссий у наиболее тяжело больных детей.

Он лично объяснил Дмитрию Носкову, которому до совершеннолетия оставался без малого год, что восемнадцатый день рождения ему не отпраздновать. И Дима, судя по реакции, смирился и принял новость как должное. Почти никому не удавалось пережить лейкемию в такой форме. Но вот он благополучно ее переживал и вскоре, вероятно, должен был переехать в отделение для взрослых. Или вообще навсегда покинуть стены клиники.

Заведующий отделением заставил всех медсестер под страхом увольнения написать объяснения и указать все дни, когда отметки в листах назначений не соответствовали действительности. Он поставил задачу всем подчиненным врачам тщательно проверить эти показания и сделать свои заключения. В этом плане Диме повезло больше, чем Маше, потому что либо он получал лечение первым, либо пользовался симпатией среди медперсонала. Никаких совпадений в процессе лечения двух выздоравливающих детей Говорков не нашел.

Два разных заболевания, пусть одной природы возникновения, два разных ребенка, два разных возраста, два разных лечения. Одно общее — дети шли на поправку.

Изучая литературу, врач понял, что, преуспев в постановке диагнозов и назначении лечений, он совсем упустил из виду факторы выздоровления. Он не знал, что должно и может способствовать обретению здоровья. Борьба с болезнью стала для него смыслом жизни, бесконечной войной, в которой он чаще терпел поражение, нежели одерживал победы. Он будто бы пытался выторговать у рака взятых им заложников, а тот лишь посмеивался, убивая их одного за другим, потому что Говорков был не в состоянии выполнить все его условия. Как и не был готов пойти на решительный штурм, чтобы малой кровью тех, кто его не переживет, спасти жизни тех, кто останется.

И поэтому враг крепчал.

Но возникло что-то вне рамок, доступных для понимания Александром Витальевичем. Какая-то невидимая сила, некий снайпер на крыше дома напротив, который методично отстреливал ненавистных террористов меткими точными выстрелами. Болезнь, вероятно, понимала, что ее силу уничтожают, но найти противодействие не могла. Ведь как только террорист собирался убить очередную жертву, его опережал снайпер.

Говоркову очень хотелось найти таинственного стрелка, чтобы, по крайней мере, поблагодарить.

Утром следующего дня заведующему детским отделением сообщили, что опухоль одного из детей полностью рассосалась. Она была маленькая, но злокачественная и находилась глубоко в лобной доле головного мозга. Теперь ее не стало.

Говорков долго рассматривал историю болезни, лист назначений и объяснения персонала. Он не видел в них ничего, что могло хотя бы намекнуть на то, о чем он через десять минут будет докладывать главврачу.

Розгину это не понравилось.

— Саша, — спросил он, — что происходит в твоем отделении?

Саша только пожал плечами и кивнул на истории болезни.

— Конечно, меня радует, что мы возвращаем родителям здоровых детей, — продолжил главврач, — Но, ради бога, скажи мне, каким образом?!

Говорков почесал в затылке.

— Не знал, что ты веришь в бога…

— Саня, да тут в кого угодно поверишь! Хоть в самого черта! Узнаешь, что лечит детей — можешь докторскую диссертацию писать. Лично пропихну твою работу на всех уровнях, все связи подключу. Но когда наша ситуация дойдет до министерства, меня попросят ответить на кое-какие вопросы. А я не готов на них ответить. Будь добр, помоги.

Александр Витальевич сказал, что будет добр помочь, и вышел.

Говорков сидел в холле своего отделения и размышлял.

Ничто не давало ему зацепок, ничто не могло подсказать, где искать ответы. Он забыл пообедать, пропустил вошедший в привычку трехчасовой чай со своими врачами, отправил на обход заместителя, отложил заполнение журналов.

Поэтому когда санитарка с ним заговорила, он не сразу понял, чего она от него хочет. Тогда она остановилась рядом, оперлась на швабру и повторила:

— А вы с детками поговорите.

Заведующий поднял на нее отсутствующий взгляд.

— Они вам и расскажут, что с ними.

— А вы-то откуда знаете? — удивился Говорков.

— Санитарки всё знают, — улыбнулась женщина.

Врач проследил, как она закончила уборку холла и переместилась с ведром и шваброй в коридор. Почему ему не пришло в голову побеседовать с детьми? Идея показалась единственно разумной и чуть ли не спасительной.

Он решил воспользоваться затишьем в отделении и проследовал в палату к зачинщице переполоха.

Маша Попова лежала на койке и читала книгу. Увидев вошедшего Говоркова, она улыбнулась и села, отложив чтиво на тумбочку.

— Здравствуйте, — сказала девочка.

— Привет, — врач присел на край кровати. — Ты не против?

Маша замотала головой. Настроение у нее было на высоте.

— Мне сказали, ты быстро поправляешься, — начал разговор Александр Витальевич. — Мы все так рады за тебя.

— Спасибо, — ответила Маша и расплылась в еще более широкой улыбке. — Голова уже почти не болит. Только иногда по утрам и совсем не сильно. Можно мне больше не давать морфий?

— Ну… Конечно, можно. Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?

Девочка кивнула.

— Плохо больше не будет. Теперь будет только хорошо.

— Замечательно! — воскликнул Говорков и пристально посмотрел ей в глаза. Они светились непоколебимой уверенностью и здоровьем, в их глубине густого чайного цвета не было и намека на то, что когда-то этому человеку вынесли смертный приговор. Сам Говорков и вынес.

— Но Маша, — продолжил он, — я готов уволиться и навсегда уйти из врачебной практики, если я понимаю, что мы сделали, чтобы тебя вылечить.

Маша накрыла его руку своей, будто собиралась по-взрослому признаться в любви.

— Не обижайтесь, пожалуйста, но вы ничего не сделали. Это не вы.

На секунду заведующий отделением пожалел, что пришел сюда и начал эту беседу. Ему стало не по себе, захотелось провалиться сквозь землю. Хоть перед ним и была маленькая девочка, ничего не соображающая в медицине, она высказала мысль, от которой врач отмахивался всё это время, но которая могла кое-что объяснить.

— Тогда, — выдавил Говорков главный вопрос, — кто сделал?

— Сказочник.

— Прости… Кто?

— Сказочник, — повторила Маша. — И со мной, и с другими. С Димой, с Таней, с Вадимом. Он всем поможет. Потому что добро всегда побеждает зло.

Доктор невидящим взглядом смотрел перед собой, пытаясь понять смысл слов, сказанных уже настолько по-детски, что поверить в их здравомыслие было выше его сил.

— Он приходит каждую ночь, — объясняла Маша. — Уже давно. Я не помню, сколько. Каждый раз новая сказка. Про каждого из нас. Они никогда не повторяются, всегда новые. Так интересно!

— Откуда он приходит? — стал включаться в диалог Говорков.

— Он тут по ночам. Днем не знаю, где, а ночью тут живет. В сказках мы все побеждаем нашу болезнь. По одному. Каждый свою побеждает. И мы радуемся, когда сказка хорошо заканчивается, а сказочник говорит, что они всегда хорошо заканчиваются, что по-другому не бывает в сказках.

— А медсестры почему его не видят? — спросил врач, подозревая, что сказочник может существовать только в пораженных болезнями головах детей.

— Они спят, — невозмутимо ответила Маша.

— А почему я его не видел, когда дежурил?

— Спали, — был ответ.

— Мда… — протянул Говорков. — Дела…

— А вы сами сегодня останьтесь и посмотрите на него, — предложила девочка. — Он и вам поможет. Он добрый.

— Спасибо, — улыбнулся заведующий. — Я обязательно останусь. А тебе уже пора отдыхать. Сончас.

Маша кивнула и стала забираться под одеяло. Врач помог ей укрыться и вышел из палаты.

Идея о загадочном сказочнике казалась Говоркову бредовой не только с точки зрения невозможности существования этого персонажа, но еще и потому, что он верил исключительно в медицинские средства лечения болезней. Однако собранные за это время факты противоречили обеим точкам зрения и разбивали позицию заведующего отделением в пух и прах. Был только один способ установить истину: остаться и взглянуть на сказочника своими глазами.

Поэтому Александр Витальевич поменялся дежурством с одним из докторов, предупредил жену, что останется на ночь в больнице, и сходил в магазин за кофе.

Вечер прошел в выполнении регулярных процедур, заполнении историй болезни, другой обязательной работе. Мысль о близости разгадки не давала Говоркову покоя. Ничто не могло отвлечь его от постоянных размышлений о человеке (или не человеке?!), способном вымышленными историями излечивать раковые заболевания.

Часы на столе заведующего детским отделением чуть слышно пикнули, объявив начало новых суток. Дежурная медсестра уже час как спала, в отделении стояла полная тишина.

И тут раздался этот звук. Кто-то торопливой шаркающей походкой мерил коридор. Чтобы не спугнуть гостя, доктор замер. Неизвестно, насколько хороший у сказочника слух. Дверь одной из палат скрипнула, и холл, как по мановению волшебной палочки, наполнился какофонией звуков, похожих на тот одинокий, что появился первым. Дети собирались вокруг сказочника.

Когда всё утихло, Говорков прильнул к замочной скважине своей двери и услышал негромкую речь рассказчика. Голос показался ему очень знакомым, но разобрать, что именно он говорил, не удавалось.

Тогда Александр Витальевич выскользнул в коридор и осмотрелся. Света дети не включили, но по размеренному бубнению сказочника было не сложно определить, что собрание проходит в палате, где заведующий разговаривал с Машей Поповой. Дверь была приоткрыта.

Подкравшись поближе, Говорков осторожно заглянул в щель. Свет лампы дежурного освещения падал через нее на лицо сказочника.

Врач обомлел.

Забыв о всякой предосторожности, он выпрямился, нетвердым шагом направился к дивану в холле и присел на его край. Он хорошо знал человека, рассказывавшего детям сказки и тем самым избавлявшего их от болезней и, что уж греха таить, от смерти. Но, видимо, знал недостаточно хорошо.

Все называли этого человека Иванычем, ему было за шестьдесят и его взяли в клинику полгода назад на должность ночного сторожа. Еще тогда всем показалось странным, что он без колебаний согласился дежурить каждую ночь. Его считали выжившим из ума маразматиком, у которого уже нет в этом мире никаких целей, раз дневная жизнь ему не по нраву. Говорков вспомнил, как однажды Иваныч обмолвился, что до пенсии работал в библиотеке. Это объясняло, откуда он знает столько сказок и умеет придумывать на их основе новые.

Александр Витальевич прикинул в уме, что за полгода сторожу нужно было сочинить около двух сотен абсолютно разных сказок. И он сочинит в десятки раз больше. Такого количества хватило бы не на один том. Но вряд ли Иванычу нужно было всемирное признание его таланта. Он делал куда более полезное дело. Он спасал мир в лице его детей, не задумываясь о том, знает ли кто-то о его заслугах.

Да, чудеса случаются. И творят их не маги, волшебники и чародеи, а обычные люди. И этим людям вовсе необязательно носить белые халаты.