Я посмотрела на зубастую пасть душа и повернула кран. Мне на голову методично стало капать: капля за каплей. А я, не отдавая себе в этом отчёта, стала считать эти кусочки влаги. Раз. Два. Три… Десять… Когда досчитала до тридцати, я совершенно обоснованно заключила, что воды нет.

Я встала перед газовой плитой в надежде согреться хотя бы чаем. После нескольких секунд нащупала взглядом чайник. Подняла его — лёгкий. Для верности я ещё щелкнула по нему, услышала глухой звук, посмотрела внутрь. Воды в чайнике не было. Так же как и в кране.

Дом был пуст. Я даже была этому рада. Не нужно было улыбаться, разговаривать, делать вид, что всё нормально. А всё действительно было нормально. Просто моё «нормально» чуть меньше чем полгода отличается от их «нормально». За это время нормальным для меня стало, что я одна; не знаю, зачем я делаю то, что делаю, зачем живу; потому что не могу жить, не чувствуя, а мои чувства теперь просто убивают меня. Порою хочется поскорее умереть. И это всё для меня нормально. Я просто всё реже стала замечать, что это так. Я даже стала думать, что всё будет хорошо. Но это слишком неубедительно сейчас звучало…

Я уже стояла перед последней ступенькой лестницы и видела дверь своей комнаты. Но мне вдруг показалось, что я не смогу до неё дойти. Бессилие, огромное, холодное и тяжёлое, как глыба льда, навалилось на меня и расплющило мою волю. Мне захотелось упасть прямо здесь и разрыдаться. Но я шагнула к двери и быстро её закрыла. Всё!

Я села в углу комнаты на пол, поджав колени. Сверху от окна дуло, но сбоку грела батарея. Кажется, я этого не замечала. Через несколько секунд мои глаза привыкли к темноте, и я стала различать очертания мебели. Всё это было мне до того противно, что я положила голову на колени и закрыла глаза. Очень хотелось плакать и биться в истерике. Хотелось кричать, биться головой об стенку, зарыться в снег, прыгнуть из окна. Но я не плакала — я сидела в углу комнаты.

У меня были очень холодные руки и ноги. Всё тело, кажется, била мелкая дрожь. Я положила руки на батарею. Батарея была горячей. Руки покрылись холодным потом. Покраснели. Но теплее не стали. Я перестала обращать на них внимание.

В такие минуты я очень себя не любила. Потому что нельзя так себя вести. Нельзя отчаиваться и впадать в депрессию. Просто потому, что это ни к чему не приведёт. В такие минуты я чувствовала себя полным чмом, никем не любимым, никому не нужным, ни на что не способным. Это ничуть не улучшало ситуацию. Я старалась всё это прогнать, уверить себя в обратном — я оптимист по натуре. Но иногда мне всё это просто надоедает.

Я подумала «А что он? Он бесконечно талантлив. Он невероятно хорош во всех отношениях. Даже если он что-то делает плохо, он делает это хорошо. Я не всегда могла понять его действия, но я всегда знала, что они — правильные. Я всегда ему прощала… Но что? Мне нечего было ему прощать, потому что я никогда его ни в чём не винила. Я просто любила его. Он — Бог. Хотя мне говорили, что я слишком его превозношу, но я-то знала всегда. Он — Бог. На что он мне?»

Кришнаисты утверждают, что бог везде и во всём. Он — вокруг нас. Он — в каждом из нас. Я не Кришнаист… но я думаю, что бог действительно есть в любом человеке. Просто не всегда его видишь. Но стоит разглядеть его в человеке, и ты уже любишь его носителя, ты уже прощаешь ему всё. Просто бога (любого бога; а если хорошенько подумать, он един, просто многолик) невозможно не любить. Так мы любим своих друзей, своих близких, себя. Не зря многие великие любили произносить «я — бог». В глубине души каждый так считает, просто не все открыто в этом признаются. А тех, кто не любит себя, я не знаю. Поэтому я не верю в атеизм. Но если так много для человека богов, то среди них всегда построится иерархия. У каждого человека выделяется главный Бог. Часто это может быть его собственное Я. А иногда это может быть другой человек. Тогда говорят: «Я люблю Тебя больше Себя Самого».

И мне, сидящей около батареи под окном, вдруг стало так смешно! Я подумала, как, интересно, отреагировали бы люди, если бы я им рассказала, что я знаю Бога. Этот Бог долгое время жил у меня под боком. Он ходил вместе со мной на занятия, говорил смешные фразы (наверное, не зря многие его фразы запомнились мне как священные заветы). Он играл музыку, и я её слушала. Он задавал мне вопросы, на которые я не знала ответа. Он частенько желал мне доброго утра. Он смотрел мне в глаза. И я не понимала, что он — Бог! Мне стало плохо от этих мыслей. Я упёрлась лбом в батарею. Я не могла плакать — изо всех сил закусила губу и почувствовала, как на язык капнула солёная густая жидкость.

Теперь я точно знаю, что Бог есть. Но теперь я знаю, что я его не встречу. Конечно, всегда возможна случайность. Но мне нельзя на неё надеяться. Я же тоже бог. Значит, я должна сама что-то делать. Вот только что, я не знаю.

Я не могу любить своего личного бога, себя саму, больше всех. Мне нужен Бог! Но он ушёл от меня. А ведь я сказала ему то, что не говорила никому, и не знаю, скажу ли. Я сказала «Я тебя люблю». Всего-то. Но большего я сделать не могла. Я вся выложилась в этом крике души, во мне потом уже ничего не осталось. А он мне сказал, что может быть ещё позвонит, «Прощай», а потом как-то быстро, как будто чего-то испугавшись, исправился: «Пока». Я повесила трубку и поняла, что случилась беда. Я поняла, что это — конец.

Не знаю, смогу ли я разглядеть Бога в ком-то другом. Мне очень хочется в это верить. Но сидя в углу у батареи, как-то совсем не чувствуешь себя богом, способным встретить другого Бога. Я уже ни о чём не думала. Сердце сжалось и стало размером не больше вишнёвой косточки. Такое же тёмно-коричневое и твёрдое. Мне только оставалось надеяться, что внутри него что-то живо.

Я заметила, что внизу зажёгся свет. Вышла из своего состояния. Подошла к лестнице и спокойно сказала: «Привет, мама. Я очень устала, завтра рано вставать. Я лягу спать». Я знала, что, когда я завтра проснусь, я буду уже спокойна, всё будет «нормально».