— Ну что там?

— Подожди, не видно ничего.

— Дай я посмотрю, ну Марусь…

— Тихо, услышат.

Стэллка мается, топчется рядом. Готова влезть на этот чертов забор. Высоко! Стэллка — моя подружка, она чеченка. Я не задумываюсь о том, что наша веселая компашка с Таманской улицы довоенного Грозного интернациональна. Не имеет значения, что русских девочек только двое: я и Маринка из дома напротив. Инка — еврейка, Маргоша и Митрашка — армянки. Правда, последняя — наполовину.

С виноградом в сговоре солнечный зайчик, слепит в то время, как растение злодейски лезет в ноздри. Оглушительно чихаю.

— Ой! — отскакивает подруга.

— Т-ссс! Стелька!

— Я Стэллка, что дразнишься! Сама расчихалась!

Возня и шепот у забора становятся заметными.

— Марусь, давай на сарай влезем и заляжем на крыше. В зелени нас не заметят.

Правда, не заметят. Разросшиеся лозы чудесным куполом заплетают небо, добираются до кровель дома и сарая. Даже в самый жаркий день двор укрывается в пятнистой прохладе, которая состоит из затейливого сплетения листьев и бликов. Этот узор колышется на ветерке и меняется, как в калейдоскопе. Вот и сейчас, в моей взрослой жизни, каждый раз, любуясь игрой света и тени на асфальте летним днем, я вспоминаю детство.

Дворы в Грозном удивительные. Продолговатые, уходящие в глубь. Обрамленные со всех сторон домами, прилепленными друг к другу вплотную, или сараями. Войдя в калитку с улицы, ты будто попадаешь в коммунальную квартиру, где вместо комнат — дома. Здесь живут бок обок большие семьи, состоящие из нескольких поколений, или просто соседи.

За одним из них, где живет наша подруга Митра, мы следим этим долгим летним днем. Повод важный. Вчера вечером приехала погостить армянская родня. Митрашкина мама, светленькая, чуть полноватая и очень добрая, готовилась несколько дней. Пекла пироги, жарила котлеты, запах от которых сводил с ума, и почему-то вздыхала. Тетя Валя русская, ее фамилия Алексеева. А вот отец подружки — армянин. Почему-то мне он кажется старым, то ли из-за усов с проседью, то ли из-за морщинок на лице. Худощавый, немногословный, вечно хмурый, противоположность улыбчивой жене. Но глаза-то добрые! Он боготворит свою дочь. Мы бессовестно этим пользуемся. Закинули мяч на крышу сарая, змей запутался высоко в ветках дерева, потерялся котенок — зовем дядю Армена. Тот молчит, курит, не глядя на нас, шевелит усами, как старый кот, вздыхает и отправляется спасать. Работа у него замечательная. Он в небольшом кинотеатре проверяет билеты на входе. За это мы его любим вдвойне. На все фильмы ходим не по одному разу совершенно бесплатно. Любимый — «Стрекоза». Его мы готовы смотреть бесконечно.

На маму Митра не похожа вовсе. Подруга темноглазая, черноволосая, живая и юркая с вечно сбитыми коленками. Косы заплетены туго, блестящие и толстые. Каждый день тетя Валя готовит для них разные ленты. Выбившиеся короткие прядки завиваются колечками. Мать с отцом души не чают в дочери, балуют, как могут. Но есть и другая сторона этой безграничной любви: страх, что с ребенком непременно что-то случится. Митрашка может гулять только возле своего дома, за угол заходить запрещается. Есть только чистые фрукты, бесконечно мыть с мылом руки и еще много всего, наводящего тоску. А еще она обязана учиться только на «отлично». Каждая полученная «четверка» встречается со скорбным видом и считается трагедией. Когда мы, наскоро перекусив и разделавшись с уроками, заглядываем в ее окошко, Митра делает вид, что смотрит в учебник, а на самом деле читает «Приключения Тома Сойера», припрятанного под «Математикой». Мы устраиваем совет и решаем, как улизнуть от строгих родителей. История повторяется изо дня в день и новых способов отлынивать от занятий становится все меньше. Подруга единственная из нас имеет двойную фамилию Алексеева-Петросян, чем очень гордится. В разные дни, в зависимости от настроения она то Алексеева, то Петросян. Любимая игра — отгадать, кто сейчас перед нами. О приехавших вчера поздно вечером родственниках дяди Армена мы знаем понаслышке и горим желанием увидеть их.

Тащим из сарая ветхую лестницу, забираемся на крышу. Здесь бабушка сушит абрикосы. Кошка облюбовала тихое местечко. Просим ее подвинуться. Та выгибается дугой, фыркает, трясет кончиком хвоста — заняли ее территорию. Лежим на теплом шифере под прикрытием зелени, накатывает дрема.

— Маруська, гляди!

Дверь соседской веранды распахивается. Вот это да! Сколько же их! Дети скатываются с крыльца, заполняют двор. Только что было тихо так, что слышалось, как листья перешептываются с ветерком, а сейчас гомон стоит, как на базарной площади. Кошка прижимает уши, прячется.

Ребятишки, похожие друг на друга, как двое из ларца, только разного возраста, от малышей, до взрослых юношей, разбрелись по соседскому двору. Будто из матрешки появляются фигурки, еще и еще, поменьше, совсем маленькие. Только не синеглазые в ярких передничках, а темноокие, черноволосые, красивые!

— Это все двоюродные братцы Митры?

Стэлла хмурится: чужаки расположились под нашим любимым деревом, оккупировали нашу кучу песка, заняли наши качели! Безобразие! Появляется Митрашка в новом платье, белых гольфах, с белыми бантами в косах. Вырядилась.

«Мигран! Мигридат! Мирдат! Минас! ….»

Непривычные имена звучат волшебно, как в сказке.

— Марусь, смотри, какой парень красивый, на Митрашку похож!

— Ты что, влюбилась с первого взгляда?

— Дуууурааааааа!

— А она-то, Митра, ему глазки строит.

— Они же родственники, двоюродные брат с сестрой.

— Ну и что, все равно строит. Могла и нас позвать, познакомить.

Лежим. Долго. Тело затекло, мурашки бегают по онемевшим рукам. Суета в соседском дворе затихает. Дети разбредаются кто куда, видно устали. Пора и нам по домам, из летней кухни пахнет обедом.

Прямо под наблюдательным пунктом старое дерево. Его ветки достают до крыши бабушкиного сарая. Под деревом скамейка.

— Ой, дядя Армен идет с кем-то сюда.

— Тссссс!

Мужчины садятся. Митрашкин отец дольше обычного раскуривает сигарету, закрывая ладонями лицо. Оно кажется потерянным из-за опущенных уголков губ, морщинок, разбежавшихся от глаз почему-то тоже вниз. Дядя Армен не рад родственникам?

— Давай поговорим, брат.

— Давай. Я ждал этого разговора.

— Митра знает, что она приемная дочь?

— Не думаю. Во всяком случае, мы скрываем это от нее. Уверен, она считает нас своими родителями.

— Ты помнишь, как мы бедствовали, когда она родилась? Я остался без работы. Сгорел наш дом. Тогда у нас уже было пятеро детей, девочка родилась шестой. Мы и назвали-то ее именем, похожим на имена братьев. Ты тогда женился на Валентине. Вы жили хорошо в этом большом доме, оба работали.

— Да, и Бог не давал нам детей. Доктора тогда окончательно сказали, что надеяться не на что. И вы предложили нам удочерить девочку.

— Мы очень горевали, но выхода не было, шестерых детей было не потянуть.

— Мы взяли Митру трехмесячной, и сейчас она наш ребенок, наша дочь. Ведь мы ее воспитали. И любим. Без нее наша жизнь ничто. Если придется расстаться, Валентина не переживет. От вас не было вестей много лет. И вдруг сообщение, что приедете. Что вы хотите?

— Успокойся, брат! Не думай о плохом. Мы не собираемся забирать у вас девочку. Просто приехали посмотреть на нее, навестить вас и убедиться, что все хорошо.

— Так вы не увезете Митру? И не скажете ей ничего?

— Конечно, нет! Ведь мы одна семья и не хотим никому горя.

— Значит, я могу успокоить Валентину?

— Конечно! И помни, что у тебя есть брат, который любит вас всех!

Армен гасит окурок, бросает. Морщинки вокруг его глаз разглаживаются и становятся добрыми лучиками, в которых поблескивают влажные ручейки на щеках. Это тает его тревога. Он торопливо встает и скрывается в доме.

Ой! — охает Стэллка, задевает сушку из абрикос. Та оранжевым солнечным дождем сыпется на голову опешившего брата Армена. На четырех лапах подпрыгивает испуганная кошка, взлетает на дерево.

— Ах, негодница! — грозит ей вслед и смеется мужчина.

Мы молча спускаемся по скрипящей лестнице. Стэллка уходит, сверкая глазами-угольками. Я бегу в летнюю кухню. Бабушка накрывает на стол.

— Явилась? Где вас носило, что-то во дворе тихо было, а у соседей суета! Приехали родственнички?

— Бабушка, ты знаешь, что Митрашка не родная? — выпаливаю я фразу, смысл которой еще не укладывается в голове.

— Да? А с чего ты взяла?

— Мы со Стелькой, ой, со Стэллой, нечаянно услышали один разговор…. Там сказали, что она не родная.

— Они нечаянно услышали! Ай-яй-яй! Подслушивали? Значит, вы проведали про Важную тайну?

— Какую важную тайну?

— Не перебивай! Взрослые нашей улицы знают, что Митра приемная дочь Армена и Валентины. Теперь об этом осведомлены и вы со Стелькой, как самые любопытные девочки в округе. Надеюсь, вы достаточно взрослые и серьезные для того, чтобы хранить Важную тайну, и не приносить беду в чужую семью. Я не ошибаюсь?

— Не ошибаешься, бабулечка! Мы будем хранить! Только… — «Только про это еще знают виноград и кошка», — добавляю уже про себя.

* * *

Я часто вспоминаю тот, довоенный Грозный, хотя давно живу в другом месте. В девяностых, мой дед, глядя на боевые действия по телевизору, твердил: «Не верю! Этого не может быть! Там мои друзья!» Там остались и мои друзья. И мне все еще снится дом на Таманской улице, двор, увитый виноградом и обязательство хранить Важную тайну, сделавшее нас взрослее.