День за окном. Кто это? Ах, да, больные на кроватях вдоль стен. Руку на костыль. Пусть вместе трясутся, это ничего. Тапочки рядом — отлично. Остаток завтрака на тумбочке вызывает отвращение. Нет, у него более важное дело. Он должен идти. «Я пошел» — слов не разобрать, утробный звук изнутри. Да и не надо никому понимать. «Пойду».

Все силы на ноги и руки на костыле. Дрожат от напряжения. Подняться. За плечами мешок с песком, мешает. Почему последнее время груз привязан к ногам, рукам, векам? Где былая легкость и свобода? Вернется ли?

Встал. Повис на бадике. Перевести дух. Сделать шаг. Ноги забыли это движение. Подождать, вспомнить. Чуть вперед, не отрываясь от пола. Хорошо, еще раз! Шур-шур — войлочная подошва по ветхому линолеуму. Шур-шур. Черные точки в глазах стаями птиц, шумят, хлопают крыльями. Клюют в голову. Тянут вниз. Стул впереди. Дойти: Шур-шур. Кыш, негодные, облепили! Рука к стулу, палка упала. Дошел. Опустился.

Дыхание со свистом. Глаза закрыты.

— Куда Вы, дедушка? Кто разрешил подняться? Пойдемте в палату!

— Подожди дочка, здесь посижу, отдохну. Я сам.

— Что он там лопочет?

— Вроде, сам, говорит…

…На стене ходики водят кошачьими глазами туда-сюда «тик-так, тик-так». В углу этажерка, накрытая белой салфеткой, бабушка вышивала, с его учебниками. У окна мамина швейная машинка «Зингер». Фотография отца в военной форме. Это он в сорок первом. Отец на фронте, А они: мама, маленькая сестренка Машка и он, Генька, здесь, в Сталинграде.

Машка маленькая совсем. Генька ходил во второй класс всего два месяца. Потом начались бомбежки. В школе разместили госпиталь после того, как в городскую больницу попала бомба.

Генька читает книжку «Приключения Тома Сойера». Ждет маму. Что-то долго ее нет. Ушла утром карточки отоваривать. Очередь, наверное. Они с Машкой позавтракали отварной картошкой, поиграли. Потом сестренка захныкала, сморилась и уснула.

Генька прислушивается. Вроде еще тихо, но уже слышно. Гул за городом. Через несколько минут немецкие самолеты будут здесь. Ну где же ты, мама? Спящая Машка сопит в кроватке. Генька мечется от окна к ходикам. Еще несколько мгновений, отсчитанных кошачьими глазами, и будет поздно. Ну и что, что много раз мама оставляла спящую Машку в доме, перекрестив («Чему быть, того не миновать, как Бог даст. Пусть ребенок спит»). Можно, как прежде, укрыть Машку ватным одеялом, спрятаться в погреб и ждать маму. Но тревога нарастала с гулом самолетов и гнала Геньку к кроватке. Нет, он не оставит сестренку одну. Вдруг она проснется, а рядом никого нет? Испугается, будет плакать? Он смотрел на чумазое детское личико, умиротворенное во сне.

— Машка, Машка, вставай! Да просыпайся ты, скорее!

Он трясет спящую девочку.. Силится поднять, вытащить из кроватки. Та как ватная. Хнычет только.

— Господи, да у нее жар!

Брат тащит Машку через бортик кроватки. Высоко, тяжело, не поднять! Самолеты уже близко. Падают первые снаряды на соседней улице. Звенят и лопаются стекла. Закладывает уши.

— Мама! Мамочка! Где же ты, помоги!

Генька под мышки вытаскивает сестру из кроватки. Тащит ее к двери. Ножки волочатся по полу. Шур-шур! Шаг, еще шаг!. Дети миновали входную дверь, спустились с крыльца. Теперь к погребу. Крышка тяжелая, не открывается. Сейчас, еще немного. Руки дрожат, сил не хватает. Еще чуть-чуть! Есть, погреб открыт. Генька одной рукой придерживает Машку на плече, другой закрывает подвал. В темноте они скатываются по ступенькам вниз. Прямо над ними раздается грохот, сливаясь с детским криком.

Мать, косматая, с безумными глазами на краю дымящейся воронки. Здесь был ее дом. Ходики с выпученными кошачьими глазами отбросило далеко в сторону. Тлеет страничка из «Тома Сойера». Догорает фотография отца. Покореженный «Зингер» съежился у ворот. Женщина хочет закричать, но только бесшумно открывает рот. Она контужена.

Крышка погреба приходит в движение. В темноте светятся две пары детских глаз…

— Дедушка! Геннадий Трофимович! Проводить Вас в палату?

— Нет. Я сам. Пойду.

Старик сидит. Лицо как кожа старого животного. Морщины тянут вниз. Веки закрыты. Кренится в сторону, вот-вот упадет. Надо идти. Все с начала: открыть глаза, поднять костыль. Собраться с силами. Встать. Шаги, не отрываясь от стертого линолеума: Шур-шур. Шаг, еще шаг. Там дверь. Свобода. Выход. Там ждет его она.

— Геннадий! Господи, да как ты встал!

— Вот и бабушка пришла, жена Ваша.

— А я ждал. Очень ждал. Так соскучился, что пришел встретить тебя, моя мамочка! А Машка жива, только жар у нее.

— Что говорит, не понять.

— Я поняла, спасибо Вам. Мы сами дойдем до палаты. Пойдем, мой любимый…