Серая и белая. Мамина и папина. Ольга устала объяснять всем подряд, почему их две. Так получилось.

После смерти родителей Ольга осталась одна: в жизни, в квартире, везде. Нет, не совсем одна, с кошками. «Сорок лет» — она подняла брови, на вкус пробуя фразу, прислушиваясь к ней. Привычка разговаривать с собой, пардон, с кошками, укоренилась намертво. Ну и что! Никто ж не слышит.

Белая Люся и серая Муся наблюдали, как хозяйка собиралась на прогулку. Подошла к зеркалу. Ничего еще, вполне! Высокая, худощавая. Спортивная фигура. Плечи широковаты. Бедра — наоборот. Парень был бы хоть куда! Джинсы. Клетчатая рубашка («Папина»). Ольга заглянула в шкаф. Ни одного платья или юбочки. «Надо бы купить, что ж я как мальчишка, а, Люсь?». «М-да!» — Люся переступила с лапки на лапку.

Ольга была единственным, поздним ребенком, послушным, радостью родителей. «Жаль, парня не родили!» — вздыхал отец. А Ольга старалась изо всех сил заменить ему сына. Вместе гоняли мяч и сидели с удочками. Копали огород и таскали сумки с рынка. Дружная семейка.

Ольга училась хорошо, поступила в строительный институт, получила профессию. Стала работать мастером в ЖКО. Мужская работа, но ей нравилось, мужики ее уважали и слушались.

Личная жизнь как-то не удавалась, откладывалась на потом. Юношеские влюбленности прошли мимо, даже не затронув. Большая любовь — где она, только в кино или в книгах. Ольга считала, что все это красивые сказки, что люди лукавят, играя в чувства. Ей хорошо было в своей семье. А семьей были родители и кошки. Мама втайне вздыхала, качая головой: «Не правильно это, девке замуж надо. Но, с другой стороны, насильно мил не будешь, время еще не пришло».

Потом как-то сразу заболел и умер отец. Мама затосковала, слегла и пережила его не на долго. Перед смертью все горевала: «Оленька, сердце кровью обливается, одна остаешься…»

Ольга, чтобы не быть в пустой квартире, задерживалась допоздна на работе. Записалась в бассейн и тренажерный зал.

Были еще выходные. Убравшись, сготовив, она включала телевизор. И сидела перед ним. Но потом дело нашлось. В зоомагазине приобрела два тоненьких кожаных поводочка со шлеечками. Дома примерила их на фыркающих кошек. Здорово! Теперь у нее есть обязанность. Гулять с кошками.

Ольга жила в уникальном доме, который любила так же, как родителей. Посреди застройки из хрущевских пятиэтажек царил, правил, возвышался замечательный дворец с колоннами, лепниной, парадными лестницами и прочими архитектурными изысками. Сразу после войны пленные немцы построили Волго-Донской судоходный канал и помпезное, в лучших сталинских традициях, административное здание управления. В его жилом крыле располагалась квартира Ольги. Окна выходили в парк, спускающийся к набережной канала.

По дорожкам гуляли мамочки с колясками, бабушки с внучатами, хозяева с собачками, влюбленные парочки.

Ольга гуляла с кошками.

Одной бродить по парку неловко. Подруги по сути давно стали бывшими. Их временное пространство было занято семьями, близкими, домашними заботами, работой. Дружба, та, что на всю жизнь, осталась в юности, светлая ей память. Новых друзей в сорок лет не заводят по определению. Как и возлюбленных. Все разобраны, пристроены, находятся под присмотром. На любопытные взгляды в свою сторону Ольга не обращала внимания. С некоторыми завсегдатаями парка здоровалась кивком.

Она давно облюбовала одно из окон первого этажа своего дома, тоже выходившего в парк. Оно было забрано решеткой, не такой, как остальные. Решетка казалась удивительной. Красивой. Простой и гармоничной. Как произведение искусства. Будто выполненной по особому заказу. Ольга заглядывалась и гадала, кто хозяин этого окна и кто автор решетки? Иногда ей казалось, что за стеклом шевелилась занавеска, мелькала тень, а ее провожал взгляд. «Совсем с ума сошла», — жаловалась она кошкам. Те понимающе кивали.

* * *

Окно выходило в парк. Славик любил свою комнату. В ней надолго задерживалось солнце, освещая мольберт у окна, давая возможность работать до самого заката.

Он часто наблюдал за гуляющими, делал наброски. Несколько взмахов карандашом, эскиз готов. Люди, деревья, облака.

Славик был художник. В этой фразе заключалась вся его жизнь: работа, увлечение, страсть. Эти понятия можно было объединить одним словом «живопись». Славик жил живописью, был женат на живописи.

Он рисовал всегда: в детском саду, школе, архитектурной Академии, на работе. В юности, когда его ровесники влюблялись-женились-расходились он только посмеивался: «Зачем мне жена? Ее кормить надо». Так он шутил в двадцать, потом в тридцать, а теперь уже в сорок. От отсутствия женского внимания не страдал. Его вообще не было, желания общения с противоположным полом. Все, что отвлекало от живописи, раздражало.

Он работал на заводе «придворным художником», по штату оформителем. Времена менялись, руководство менялось, для Славика важным оставалось одно: лишь бы не мешали. В рабочее время он писал картины для начальства, друзей и родственников начальства и многочисленной приближенной свиты. Дома, наскоро поужинав, он шел к мольберту, ловя короткие часы вечернего света.

Стены квартиры напоминали музейную экспозицию. Гравюры — тушь, карандаш. Ранний период. Полотна, выполненные маслом — от миниатюр до монументальных, в половину стены. Редкие гости изумлялись такому великолепию. Узнавали в чертах средневекового монаха в капюшоне автопортрет автора. В пейзаже над диваном уголки парка, находящегося за окном.

Коммерческой выгоды от этого богатства не было. Редкие заводские премии «с барского плеча» были до смешного мизерны. Заниматься сбытом своих картин Славик не мог и не хотел, ему жалко было на это времени.

Мама пенсионерка, с которой он жил, давно потеряла надежду на то, что понянчит внуков в этой жизни. Все ее мысли были о том, как сын останется без нее. Ненавязчиво растолковывала, где лучше покупать продукты, как готовить простые блюда, куда обращаться по бытовым вопросам.

В минуты, кода Славик отрывался от мольберта, он смотрел в окно, забранное решеткой, заказанной по собственному проекту. Он давно приметил странную женщину, по выходным гуляющую с кошками. Кошек было две: белая и серая. Они степенно вышагивали на поводках, то и дело поднимая морды к хозяйке, будто разговаривая. Та, высокая, худощавая, одетая в вечные джинсы, спортивную куртку и вязанную шапочку, не вызывала раздражения. Наоборот, возникало желание увидеть ее вновь. Славик обнаружил, что по выходным ждет появления странной троицы. Он поправлял занавеску, чтобы не пропустить их. И даже выяснил, что незнакомка живет в противоположном крыле его дома. И еще ему казалось, что проходя мимо, она смотрит на его окно. Необычное ощущение рождалось в сердце: он не один в этой жизни. Их Двое.

* * *

Старый режиссер вечной пьесы под названием «Жизнь» вздохнул. Скомандовал поднять камеру вверх и оттуда снять крупным планом женщину, гуляющую с кошками в парке и художника с мольбертом у окна. «Не правильно все это. Надо переписать сценарий», — проворчал он.