Coyot — Откуда дует ветер. Глава 4. Эпилог.

А корабль «Ацтек», выстроенный из белого дерева, нёсся сквозь эти фантасмагории с перепуганными, но восхищёнными пассажирами. Перепуганными от неизвестности, что ждала впереди… да и в тот момент всё было во власти неизвестности. А восхищёнными от величайших откровений, показанных глубинами этого моря сознания и безднами подсознания на его дне.

Пятьдесят четыре женщины сидели по каютам. Ветер сообщил им о том, что они направляются на остров Статуи. Невообразимая волна радости захлестнула всё судно. А затем, когда он предупредил их о нелёгкой переправе на остров, они послушно заняли места, готовые встретить любые трудности. Ведь что значили все ужасы материального мира для них теперь, спешащих навстречу с любимыми.

Сам Бора уже не стоял на мачте, а изучал необъяснимые пейзажи в подзорную трубу. Зога свесилась туловищем с борта, по-детски изумлённо рассматривая творящиеся там, далеко внизу сцены.

— Как тебе всё это удалось? — спросил девочка, — как ты заставил корабль двигаться?

Ветер долго думал, пытаясь подобрать нужные слова, объяснить более доходчиво. Наконец он ответил, почёсывая лоб:

— Это, как бы тебе сказать, законы физики. В данном случае, третий закон Ньютона. Ну… сила действия равна силе противодействия.

Зога подняла бровь, а затем снова полезла смотреть, что творится за бортом. Бора испытал неудобство, но тут же начал приводить другие примеры.

— Ты знаешь что такое реактивное движение? Как если бы ты выпустила из рук воздушный шарик, и он бы, выпуская воздух, начал…

Зога прервала его, как-то совершенно не по-детски сказав:

— Знаешь, Звук Флейты, ты слишком привык к законам своего мира и всё ещё боишься принимать законы других.

— Да, понимаю… Наверное у вас тут всё это значит не больше, чем раздавленное яйцо. Все эти законы, логика… — он задумчиво уставился сплетение радужных нитей вверху, в разноцветных туманах.

— Да нет, здесь всё логично. Я имею ввиду, в этом мире. Не пугайся, что не понимаешь — это просто твои привычки, твоя оболочка.

— Ну, я просто хотел рассказать о том, почему я смог сдвинуть корабль. Я прицепился к мачте и стал ветром, дующим в сторону кормы — корабль, таким образом, получил импульс двинуться вперёд, в море.

— А ты уверен, что стоит так слепо полагаться, на этот твой закон… кого там?

— Ньютона.

— Его самого. Уверен? — Зога посмотрела на него, а затем жестом окинула пространство вокруг, — ты не упустил из виду тот факт, что многое в этих краях происходит по законам не науки, а души?

— Что ты имеешь в виду, Зога?

— Я имею ввиду, что и корабль мог поплыть из-за того, что в воздухе витала надежда. И от горвинов мы спаслись тоже по совокупной просьбе сердца. И, может быть, ты выиграл спор, да и вообще, научился парить над, только благодаря странностям сердца этого самого мира, где ты находишься…

— Ты знаешь, где я? — вдруг придвинувшись по борту к Зоге, спросил Бора, — скажи и я, возможно, пойму законы этого места.

— Этот мир не расписан по привычным для тебя законам. Здесь всё управляется интуицией. Вон, взгляни например.

Зога указала рукой куда-то вбок. Когда Ветер, наконец, смог разглядеть картину за ватой стелющихся облаков и безнадёжно потерянной границей моря и неба, он потёр глаза руками. У самого горизонта не было ни небес, ни воды. Там, заняв четверть небесного купола, из туманов проглядывались листы толстой книги, по которым медленно ползло перо, выводя буквы. Перо перетекало в истлевшие страницы, принимая форму флейты, сверкая стальными клапанами и выплёскивая в воздух (или на бумагу — было практически не разобрать) соцветия ветров-нот. Звуки принимали форму. А форма — цвет. И этот цвет Бора мог, как бы, пощупать. Он видел, как каждое мгновение эта гигантская картина меняется, как флейта перетекает в перо, а перо в клочья облаков. А те — в улыбающиеся губы, в глаза цвета изумруда, снова в ощущаемые визуально звуки…

— Что там? — он кивнул в сторону этой картины, зачарованно наблюдая.

— Это просто прихоть этого мира. Погляди теперь туда, Ньютон.

Девочка указала в другую сторону — там не было даже продолжения палубы, не говоря уже о видах на море. Там вдаль тянулась дорога среди зелёных полей. Покосившиеся телеграфные столбы и вереск. Звук Флейты готов был поклясться, что сам стоит на этой дороге в данный момент и может сделать шаг и уйти в любые измерения, в какие пожелает. Что там? Как оно манит, это до боли знакомое ощущение близкого поворота, за которым стоит уже готовое и всегда правильное решение.

— Смотри, Ветер, смотри!

В другой стороне была чернота с крохотным огоньком матового света в центре. Это был тоннель. Ветер летел по нему. Словно выпущенный из пистолета патрон. Свет становился всё ближе и ближе… наконец он вылетел. Из флейты — рождение звука. Из утробы матери — рождение чада. Из канала в отверстие на темени — выход из тела — смерть — рождение для новой жизни…

Он качнулся и присел на палубу. Сердце его бешено колотилось. Глаза судорожно метались по белым доскам корабля, лишь бы не погружаться в эти затягивающие миры. К нему подошла Зога, положила руку ему наголову и погладила.

— Успокойся, успокойся. Ты же ветер — учись принимать форму любого сосуда, в какой бы тебя ни поместили. Хотя, и я, и ты знаем, что ты и так это прекрасно умеешь делать.

Голос её звучал тепло и близко. Бора, наконец, совладел со своей паникой, и поднялся на ноги.

— Погляди теперь туда, — и она снова указала вперёд.

Наконец то глазам Ветра предстала долгожданная картина — остров Статуи. Остров, однако, находился не в море, а, как бы, был подвешен в воздухе. Сверху он выглядел равниной с огромной скалой в центре, уходящей в необозримую высь. А снизу сужался конусом, конца которого так же не было видно в тумане.

Остров окружали несколько маленьких плавучих островков, соединяющихся с основным длинными и узкими горбатыми мостами. Островки были, так же, как и главный, покрыты странными деревьями с тонкими закрученными стволами и плоскими кронами. Кристаллы минералов в три человеческих роста целыми россыпями украшали берега острова Статуи. Фиолетовые дымки шёлковым поясом оплетали скалы и заросли. Безмолвие царило кругом. Даже шум моря остался где-то позади, а корабль давно плыл по густому влажному воздуху, пронизанному лучами заходящего светила сквозь туман.

Бора позвал женщин из каюты наверх. И вскоре палуба наполнилась вздохами, трагично-радостными причитаниями и шутливыми шёпотками. Корабль двигался медленно рядом с массивом камня острова. Звук Флейты вёл его к резному причалу, что виднелся вдалеке.

Зога обеспокоено рассматривала гигантские кристаллы, проплывающие мимо на берегу, исполинские стены гор и цепкие деревья.

— Это не гора, — вдруг сказала она Ветру.

— Где? Это? А что же это такое?

— Это и есть Статуя. Конечный пункт твоего назначения. Дальше придётся взбираться вверх. Надо сойти на берег здесь. Видишь там ступени в скале? — девочка кивнула в сторону покатого склона, на котором виднелись древние полу стёртые ступени.

— Наверное, ты права. Если мы поплывём до причала с нашими леди, то не успеем подняться засветло.

Камни молчали, туман клочками расползался по испещрённым жилами стенам.

— Так что держись.

Ветер подал Зоге руку, та обхватила ее, как могла крепко, и в тот же миг очертания Звука Флейты исчезли, а девочка на крыльях ветра перелетела на остров, как раз к подножию ступеней.

Из-за завалов валунов и самоцветных пик виднелась белоснежная высоченная мачта дрейфующего корабля, почти остановившего свой ход. Чуть дальше по направлению его движения слышались уже ликующие мужские голоса. Мужчины завидели корабль издалека, и теперь Бора не волновался за дальнейшую судьбу пассажирок.

А им самим предстояло взойти наверх. И никто из них не знал, сколько это займёт времени. Единственное что слышала Зога — это то, что скала не пустынна, а заселена, причём, достаточно обильно, и пути коммуникаций здесь были развиты. Только вот кто жил на одиноком острове в скале-статуе?

Восхождение по скользким стесанным ступеням через пятнадцать минут уже превратилось в испытание. Через ещё пять минут Ветер посадил девочку себе на плечи, но вскоре ступени совершенно слились с плоскостью камня, и пришлось остановиться.

Оказалось, что они поднялись довольно высоко — так Ветер, будучи в человеческом облике, представлял себе высоту в десять этажей. Зога сказала, что у неё кружится голова, и больше не смотрела вниз, где тихо позвякивали далёкие шипы ониксовых и кварцевых кристаллов. К счастью, рядом с их тропой оказалась пещера, ведущая куда-то вглубь. Туда они и направились с надеждой найти хоть одну живую душу.

Пещера оказалась зеркальной. Двое путников везде созерцали свои отражения в мутном зеленоватом свете, который выползал туманными струйками из сочленений камней на полу. Монотонный звук, некая реверберация высоких волн, становилась всё громче в абсолютной тишине, по мере продвижения вглубь пещеры. Петляя по змеящемуся туннелю, Ветер и Зога натыкались на всевозможные странные предметы: фрагменты гипсовых статуэток, виниловые пластинки, транзисторы, лавровые ветви, парики, трубки, чайные сервизы викторианской эпохи, семейные портреты вождей племени Ачуба, и многое другое.

Наконец, они вышли в просторный зал, вырубленный прямо в скале. Сталактиты и сталагмиты, разукрашенные флуоресцентными иероглифами, являлись колоннами этого зала. Задней стены не было видно — она тонула во мраке. А посреди зала на горе битых нефритовых статуэток восседала женщина… Только вот язык прятался в затылок, называя её просто женщиной. Тело её, прикрытое разноцветными шёлковыми шарфами, сияло белым золотом. Каштановые волосы были собраны в пышный хвост на макушке, а вместо заколки или резинки тремя кольцами свернулась на них змея, чьи глаза горели рубинами. Женщина казалось некой полубогиней. Она сидела в позе лотоса с наполовину опущенными веками. Две её руки держали перо и флейту. А ещё две творили странный процесс. Перед ней стоял граммофон, вместо пластинок на котором раскручивались слепки человеческих ладоней. Игла граммофона ползла по линиям жизней, судеб и прочим, направляемая рукой. А из трубы аппарата и раздавался тот самый гипнотический звук. Рука женщины снимала один слепок с вертушки и клала новый, устанавливая иглу, и она слушала и слушала музыку судеб. Третий глаз на её лбу то вспыхивал рубином, то плавно мерцал белым. По всей коже тянулись причудливые завитые узоры, время от времени шевелящиеся и перестраивающие порядок изображения. Искорки пробегали от ног до кончиков её волос.

Зога и Бора стояли, потерявшие дар речи от зрелища шикарного пещерного зала и не менее изумительной его хозяйки. Звук из граммофона просачивался в каждую пору, сплетая нитями разрозненные мыслеобразы в целые опусы. Цветные, живые, яркие, взрывающиеся.

— Вы пришли оживить скалу? — вдруг произнесла полубогиня.

Её губы не двинулись, оставаясь сложенными в таинственную улыбку. Глаза так же не открылись шире, только третий глаз сверкнул, подобно бокалу вина в сете свечи. А голос показался как бы «утроенным», стекающим с каждого миллиметра камня светящейся пещеры.

— Простите нас, мы не знаем где мы. Просто мне необходимо… — начал, было, Ветер, но был прерван величественным голосом.

— Я знаю, что вы тут делаете. Я вижу всё. Я — сердце Статуи. Ты проделал свой путь от серебряной плоти флейты до самых недр души. Души той, кому был посвящен каждый звук той песни. Тебя вела волна, не прекращающегося потока энергии жизни, света, любви. И вот теперь ты тут. Ты добрался, Звук Флейты. Добрался до самого сердца мира. Что дальше?

Ветер растеряно поглядел на Зогу. Но та молчала, посверкивая своими изумрудными глазами. Она казалась просто беззащитным маленьким ребёнком, каким, по сути, и была.

— Я пришёл сюда растапливать камень, — вдруг выпалил Ветер, сам того не ожидая, словно язык стал сам себе хозяином.

— Ты считаешь, мир этот превратился в камень? Камень, туман и снег? Знаешь, а ведь это самые незыблемые материи. Как ты можешь совершить то, о чём говоришь, если с безначальных времён и по сей день душа этого мира, его разум, остаётся в дымке забвения, плавает в странных неукротимых видениях?

— Я лишь звук, и ты это знаешь. Но я узнал одну истину — каждый звук и каждый шаг отдаётся в веках. А если он направлен всей душой, подобно стреле из упругого тисового лука, то он меняет эти века!

— Ты считаешь себя таким? — послышался смех целого хора, — ты направлен именно такой душой? Ну, допустим. И что же?

— Я знаю, что направлен ей, иначе я бы не добрался до сих земель. А тут я научился ещё одному. Я понял, что любая песня рано или поздно, но всегда находит своего слушателя. Я нашёл его. И…

Ветер подошёл ближе к трону божества, скинул шляпу и плащ, гордо посмотрев в блаженные полумесяцы глаз, проговорил:

— Третий урок, о котором мне говорил Зогар, я получил здесь. Благодаря ей, — он указал на стоявшую в некотором отдалении маленькую Зогу, — и тебе, да и всему, что случилось со мною, со Звуком Флейты, в этом дивном мире. Отныне я беру себе ещё одно имя. И оно — Песня.

Это слово отразилось миллиардным эхо, засверкав по стенам и зеркалам. В дверь пещерного зала влетел поток свежего ветра, неся с собой запахи сырой земли, тающего снега, дерева и весенней свежести. Божество поманило Ветер рукой. Он подошёл — всё оцепенение и страх куда-то делись. Она попросила его руку, и он протянул её ей. Положив её на подставку граммофона, она опустила иглу, скользнувшую по линии судьбы. Из трубы донеслось невнятное скрежетание, сменившееся завыванием ветра. На фоне этого завывания еле-еле, словно издалека, зазвучала флейта. Робко и неуверенно, то и дело заглушаемая шумом шквала.

Постепенно флейта набирала жизни, и шум бури нехотя отступал. И вот, выносясь на колеснице весны, в одежде из тёплых шелков, на колёсах из солнца и луны, выпорхнула птаха истиной Песни. Флейта вспыхнула миллионами красок, лиц, событий, закружив всё в танце начала и конца, пролетая над жизнью и смертью, выше, там, где только чистый голос, уносящий в небеса. Там, где только ясный свет понимания и сорадования всему, что живёт и греет. Там, где всего лишь бесконечность, такая маленькая и уютная.

Песня флейты набирала громкость, и объёмом своим уже заполнила всю пещеру. Зеркала стекали на пол, превращаясь в туман. Зелёное свечение, некогда робко выползавшее из трещин в скале, теперь заливало мерцающей изумрудной фантасмагорией всё вокруг. И Ветер понял, что свет этот, на самом деле, всегда исходил из чудесных глаз девочки Зоги, внучки мудрого Зогара. Свет, который вёл его всю дорогу к сердцу мира. Путеводная звезда и маяк в океане тумана.

Божество в такт музыке выводило руками в воздухе узоры, какое-то время шлейфом остающиеся перед его лицом. И тогда Бора понял, что больше не стоит на земле. Что его тело, всё ещё находившееся у граммофона, издающее эту музыку, больше не его, что он свободный ветер, песня… Песня, которая, наконец, дошла до самого сердца той, кому она посвящалась.

Стены пещеры разошлись, открыв их глазам малиновое небо с фиолетовым туннелем в нём.

— Летим! — крикнуло божество, поднимаясь в воздух в той же позе.

— Постой, — ответил Ветер, пытаясь перекричать забравшую в себя весь мир музыку.

Он хотел забрать с собой Зогу, но обнаружил, что её нигде нет. Тогда божество снова заговорило:

— Летим, и я покажу тебе, где она. Я покажу тебе всё!

Слова её не были речью человека, но становились узором песни флейты. И Ветер взвился вверх, за божеством. Они вылетели из распахнувшихся створов пещеры, и Бора увидел, что всё это время находился в неописуемых размеров статуе. Это действительно была вовсе не скала, а исполинский монумент. Видимо он был возведён великими мастерами вселенной, кузнецами планет, поджигателями звёзд.

Статуя представляла собой фигуру изящной девушки, припавшей на одно колено и вытянувшей руку вверх, словно в надежде ухватиться за край небес. Голова была наклонена в бок, и волосы скрывали часть лица. Тогда хозяйка пещеры позвала Звук Флейты облететь статую с другой стороны. Словно со скоростью звука они пронеслись над головой монумента. «О, небеса! — мысленно изумился Бора, — тут каждый волосок, наверное, диаметром в четверть мили!».

И действительно, в хмуром свете малинового неба, озаряемого частыми вспышками синих молний и мигающего сиреневого ока, монумент превосходил все творения вселенной своей величественностью и искусной колоссальной работой мастеров.

Когда Ветер взглянул на голову статуи с другого ракурса, он чуть не рухнул с высоты во много миль от потрясения. Перед собой он увидел лицо… Зоги. Девушка Зога в немой мольбе тянула руку к небу, отчаяние светилось в глазах из гранита (как чётко он запомнил их некогда изумрудный свет), закушенная губа, взведённые брови…

— Нет! — вскричал Звук Флейты, заставив мелодию музыки взвиться трепещущими трелями под самый потолок вселенских децибелов.

Он подлетел ближе, всматриваясь в скалу, он проскользнул по её холодной гладкой поверхности мощным потоком. Ветер скручивал спирали вокруг монумента, выкрикивая что-то, но слова терялись в сотрясающей все миры музыке.

Наконец он просто выстрелил собой в самую высь, туда, к лазуритовому тоннелю в небесах.

— Я Фён, пришедший с гор в Твои долины!

Монумент задрожал. Откуда-то из самых глубоких бездн вырвались клубы пыли и тумана, взвились необъятные струи вод, вспенились моря в туманах и россыпях кристаллов. Гранит взгляда невероятной статуи устремился на него.

— Я Звук Флейты, что вышел из серебряной плоти её, и пустился искать одну единственную!

Картина зимнего леса вспыхнула во всех уголках небес, словно невероятная проекция. Серебряный Лис, хозяин леса, вскочил на трон из дерева и мха, подмигнув лунным глазом. И снега начали таять, почки пробивались на ветвях, окутывая вечные деревья зелёным туманом, танцуя со звёздами в медной заре.

— Я Бора. Ветер, достигающий, пришедший в мир одной единственной, что бы войти в её сердце лучом жизни.

Он нёсся со скоростью звука, впереди музыки, сверкая в горячих облаках утренней звездой. А корабли неслись по воздуху, выпячивая гордые белые груди, срывая мачтами призрачные малиновые небеса, впуская свет истинного Солнца. И пятьдесят четыре женщины купались в объятьях своих возлюбленных на цветущем острове, по колено в тёплой воде прибоя, вознося сладостные песни весенним ветрам, ласковым бризам, льющих нектар жизни в замёрзшие души.

— Я — Песня, наконец, нашедшая ту единственную, которой посвящалась! Рано или поздно, но всегда… Услышь меня! Услышь!

И карусель всего на свете завертелась вокруг всех точек пространства во всех направлениях всех плоскостей. А Ветер, Звук Флейты уже влетал в само сиреневое светило, в глаз лазурита, в фиолетовый портал…

Улыбка. Глубокий вдох. Зажмуренные глаза и лазуритовые фракталы, заполняющие пустоту. Пустоту черноты, стробоскопически мерцающей всеми оттенками радуги. Вортекс. Вортекс! Зимнее Солнце и мороз! Ветер влетел в портал, с финальной нотой, с финальным звуком флейты… Всё закружилось. Вортекс. Портал на мгновение раскрылся… И захлопнулся…

Эпилог

Она открыла глаза и сладостно выдохнула. Перед глазами, которые были крепко-крепко зажмурены, всё ещё плясали фиолетовые круги, похожие на маленькие солнца или на лазуритовые глазки. Мысль о том, что она вот так вот на мгновение остановилась, поглядела на зимнее Солнце, чуть не чихнув от ласковой щекотки его света, втянула сладкий воздух с малиновым морозцем, заставила её улыбнуться. И сколько же наслаждения можно получить, просто остановившись вот так вот ни с того ни с сего, отбросить все мысли, все голоса извне и изнутри, кроме голоса собственного сердца, и поглядеть в небо. Сколько чуда в одном вдохе. Вдохе свежего ветра… Так думала она в тот миг.

А ветер шёлковой позёмкой расстелился у её ног, у тёплых сапожек, умиротворённый, уставший, не до конца осознавший, что «вернулся». Теперь он был новым. Теперь он нёс в себе дыхание весны, её дыхание. А её дыхание было теплом оттаявших льдов… оживших камней…

Она постояла какое-то время, словно забыв, куда и зачем шла. Уголки губ её вздрогнули, сложившись в таинственную улыбку. А ноги в тёплых сапожках, словно сами по себе (а вот и нет), направились напрямую через занесенный снегом сквер к незаметному домику у замёрзшей реки. Это больше не казалось ей глупым. Шаги становились всё быстрее и уверенней. Улыбка с каждым мгновением загоралась всё ярче и теплее на её разрумяненном от мороза лице. Там, в доме у реки, жил флейтист…