Серегина: Пожэии не надо больше! |
Серегина: поЭзию! |
Серегина: Ну, за пожзию! |
Серегина: А что, сегодня день поэзии? |
Дарин: малая родина не отвечает тогда я вас покину |
Дарин: привет, Пересмешнику как там моя малая родина? |
Серегина: Добрый день |
Peresmeshnik: Приветствую |
Дарин: это я понял |
Серегина: Я просто заботливая |
Дарин: это-то мы учтем и, если что врача вызовем. Но дарины от гриппа не помирают, нас так просто не возьмешь! |
Серегина: Ну и хорошо Дарин, противник-то противник, но от гриппа, бывает, и помирают. Врача, если что, вызывай. Для этого полис не нужен. |
Дарин: слеза верлена отлично помогла от больной головы Оо |
Серегина: Верлен, конечно, натуральный продукт наплакал, этода. |
Дарин: курить курит. |
Дарин: фи, пиво! вы шутите? мы тут слезу верлена с нового года пьем |
Серегина: *курит |
Серегина: И не урит? |
Дарин: и пиво не пьет |
Серегина: Да? И пиво не пьет? |
|
«Вот же злыдня. Еще накаркает!» — раздраженно думал Хоркин, бреясь в ванной. Решив заодно принять душ, он забрался в душевую кабинку и стал с наслаждением растираться жесткой мочалкой под холодными струями воды.
Резко распрямившись, больно ударился макушкой о крюк для полотенца. Разразившись возмущенным воплем, он выскочил в коридор и направился к кухне.
Напоив благоверного валерьянкой, Елена Федоровна объяснила, что ничего в ванной не трогала. И Хоркин ей сразу поверил. Та не желала выполнять свои женские обязанности — загружать белье в стиральную машинку, гладить одежду и готовить что-то сложнее жареной картошки. А уж чтобы взять в руки молоток и другие инструменты… Нет, она этого делать не станет! Даже из желания напакостить — для этого у нее есть другие, менее энергозатратные, но вполне эффективные, приемчики. Тут что-то не так!
Разбираться было некогда — пора на работу. Тимофей Ильич натянул брюки, рубашку и неприятно удивился уже в третий раз за утро: одежда была мала. Подумать, что она села от стирки, Хоркин не мог — рубашку носил вчера, брюки и вовсе всю предыдущую неделю.
Проведя две недели на больничном, Хоркин собрался на работу. Обследовавшие его врачи вразумительного ответа на вопрос «что происходит?» ему так и не дали, туманно рассуждая лишь об активизировавшихся гормонах. Тимофей Ильич продолжал расти, причем, не по дням, а по часам. Стал хорошо, с аппетитом, кушать, чего не было уже пару лет. Выцветшие светло-зеленые глаза внезапно стали ярко-голубыми. А волосы, его прекрасные блондинистые волосы, за несколько дней стали темно-каштановыми, с редкими рыжими проблесками.
Из зеркала на Хоркина смотрел совсем другой человек. Высокий, подтянутый, почти без морщин на лице. О том, что он и в самом деле изменился, свидетельствовало и поведение жены. Она уже стеснялась появляться при нем лохматой, в выцветшем халате. Стала накладывать макияж не только перед работой, но и когда оставалась дома. А еще… Елена Федоровна строила Хоркину глазки! Это, почему-то, обескураживало его больше всего.
Обновив на выходных гардероб, на что ушли почти все сбережения Хоркиных, Тимофей Ильич отправился на работу.
Его появление вызвало не удивление, как он ожидал, а фурор. Оказалось, супруга успела созвониться с руководством, а также поделиться происходящими переменами в облике мужа с подругой Иванниковой, работавшей на фирме секретарем. Так что замужние и незамужние дамы вдруг наперебой стали ухаживать за помолодевшим коллегой. А к вечеру симпатичная, в третий раз незамужняя, Светочка Евсеева заявила Хоркину, что он просто обязан на ней жениться.
Изящно отшутившись, Тимофей Ильич только на подходе к дому осознал еще одну перемену в себе — он стал быстрее реагировать на обстоятельства, и с легкостью обходить подводные камни в общении с коллегами, о которые раньше мучительно спотыкался. Это окончательно примирило его с собой.
Довольный, он подошел к дороге, пережидая, когда схлынет поток машин. Проезжая часть почти освободилась, и Хоркин изготовился переходить, как к нему быстро и очень тихо подкатил черный тонированный Мерседес. Дверца открылась, четыре руки мигом втянули мужчину в салон.
«Что вы!..» начал кричать Тимофей Ильич. В машине было темно, поэтому он различал только тени. Затем и их не стало. А когда по глазам ударил зеленый свет, оказалось, что Хоркин уже не сидит, а лежит. На кровати. Покрытой мягкой серебристой тканью. А рядом стоит девушка. Очень красивая. Улыбается, разглядывая испуганного человека.
Пройдя за красавицей по короткому коридору, Хоркин каким-то шестым чувством понял, что находится не на Земле. В пользу этого говорил хотя бы тот факт, что девица внезапно сложилась вдвое и с тихим хлопком исчезла — как это бывает с голограммами в старинных фантастических фильмах.
«Ты наш возлюбленный сын. Когда-то ты пожелал оказаться в облике простого земля-человека, попросив отключить тебе память. Время прошло, дольше оставаться в старом теле тебе было опасно. Иначе начались бы необратимые изменения. Хотим дать тебе шанс вернуться к нам. Соглашайся!»
Перед глазами Хоркина поплыли образы его прошлой жизни. Райская жизнь. И… ни одной женщины. Увы, в расе Хоркина они вымерли много сотен лет назад. Впрочем, по этому поводу никто не убивался. И только Хоркину их почему-то не хватало. Атавизм, наверное…
Картинки погасли, Хоркин упрямо сжал губы: «Нет! Отправляйте меня назад! Только память оставьте, ладно? И новую внешность», — голос Тимофея Ильича внезапно стал просящим.
В голове его раздался тяжелый вздох. Перед глазами все закружилось, замелькало. И пришел в себя Хоркин уже дома.
Память ему оставили, как он и просил. Помолодевший образ тоже менять не стали. И Тимофей (отныне он предпочитал представляться дамам без отчества) быстренько развелся с женой, сохранив с ней теплые отношения. Ну, и пустился во все тяжкие, разумеется. Ох уж эти женщины… Во всем они виноваты! Да.
ЧеС(16-01-2009)
Но как скучна была бы жизнь без ВАС...