Солнце висело в недосягаемой вышине и с насмешкой жгло землю. Даже тень ветерка не касалась листьев и травы, покрытых густой дорожной пылью. Жар поднимался кверху такой плотной стеной, что казалось, будто его можно потрогать, ощутить всю его мерзость и непроницаемость. Не было слышно ни звука. Всё замерло.

Крупные капли пота, рождавшиеся на поверхности моего тела, время от времени под тяжестью своего веса срывались с места, чтобы уничтожить себя. Губы высохли. Их поверхность напоминала кору дуба и ужасно болела.

А сержант Антонов лежал между мной и машиной, закутавшись в пыль дороги и истекая кровью. Пальцы его правой руки шевелились лишь несколько секунд после того, как он упал, и теперь замерли, прочертив в пыли пять грязно-красных канавок. Он лежал лицом вниз, и я видел протекторы его обуви.

Чувства обострились, навыки стали больше, чем просто привычкой. Я видел каждое движение убийцы, даже подергивание его левого века, слышал, как скрипят камни под его сланцами, ощущал терпкий запах его одеколона, смешанный с горечью пота и рассеивающимся дымом пороховых газов.

Медленно, чтобы не дать убийце повода нервничать, я перехватил вспотевшими пальцами скользкое цевье, а затем рукоятку, стараясь, чтобы указательный палец оставался на спусковом крючке и мог в любую секунду сработать. Жар от автомата обжигал кожу. Я не сделал ни одного выстрела, а ствол был накален, как после хорошего боя.

Убийца, мужчина в белоснежной безрукавке и серых холщовых штанах, вечность назад вышедший из машины, которую сержант легкомысленно впустил за ворота, стоял, прикрывшись дверцей, и целился в меня из дробовика. Один патрон отблагодарил Антонова за гостеприимство, второй мог наградить меня за тугодумство.

Убийца просчитался.

Когда машина подошла к воротам, я, как положено, нырнул в кусты, и он меня не заметил. Джип въехал на участок заставы, а когда сержант вздумал проверить документы, водитель достал с заднего сиденья дробовик и разнес Антонову грудь. Автомат сержант оставил в будке.

Тут просчитался я: не каждый день на моих глазах убивают сослуживцев.

От неожиданности я шарахнулся из кустов и, не веря себе, рявкнул: «Стой!»

Он остановился и направил дуло на меня. Я — на него.

Тогда я и понял, что полдень сегодня будет долгим. Умирать не хотелось никому из нас.

Я пошевелил пальцами ног. В берцах прели маленькие болотца. Я надеялся, что там пот, а не моча. Не хотелось даже перед этим человеком показать свою слабость.

Капля пота сползла в правый глаз и стала больно его щипать. Я заморгал одним глазом, оставляя взгляд другого на пальце убийцы, от движений которого зависела моя жизнь.

По-видимому, компромисса мы бы вряд ли достигли, и уйти с этой дуэли мог лишь один. Или уехать. До заставы было шесть километров и, даже если они слышали выстрел, то, скорее всего, списали его на охотников. Помощи ждать было неоткуда. Но она пришла.

Вернее, она всё это время была здесь. Лежала между мной и машиной.

Краем глаза я заметил, как подогнутые пальцы сержанта разжались и плотно легли на дорогу.

Наверное, жара стала вызывать галлюцинации. Ещё час такого противостояния, и я просто опущу оружие.

Но Антонов продолжал шевелиться. Локти приподнялись, ладони прочно уперлись в грунт. Это заметил и убийца. На долю секунды он скосил глаза вниз и вернул взгляд на место. Мышцы под камуфляжем сержанта напряглись, тело с тяжелым продолжительным звуком, напоминавшим выдох, поднялось над дорогой. Что-то громко чавкнуло, и пыль под телом смочилась доброй порцией густой бордовой крови. Лохмотья куртки повисли, как сталактиты. С тем же грудным выдохом Антонов поднял голову, чуть покачивая ею из стороны в сторону, и посмотрел на своего убийцу.

Я не знаю, что было в его взгляде, и был ли взгляд вообще, но то, что убийца увидел на лице сержанта, вывело его из равновесия. Он стал белым, как его безрукавка, глаза округлились до невероятных размеров, гримаса ужаса скорчила лицо. Руки мужчины задрожали, ствол дробовика дернулся и переместился на Антонова.

Этого было достаточно.

Я спустил курок, и отверстие, образовавшееся в груди убийцы, отбросило его на машину. Он упал, так и не успев выпустить еще один заряд дроби. Сержант Антонов рухнул обратно в пыль и замер.

Автомат выпал из моих рук. Колени сделали попытку подкоситься, но я выстоял. На слабеющих ногах я приблизился к машине и посмотрел на убийцу. На безрукавке расцветал алый цветок. Пнув дробовик в сторону, я вернулся к Антонову. Он лежал в той же позе, как и после первого падения. Пальцы в том же положении, аккуратно помещены в проделанные ими канавки, голова свернута набок, под грудью большое бурое пятно. Я опустился на колени и прижал руку к сонной артерии. Никакого пульса. Антонов был мертв.

Сев на землю, я достал радиостанцию и включил ее.

— Сойка тридцать шесть, сойка тридцать шесть, — сказал я в микрофон и удивился спокойствию своего голоса. — Тополю пятьдесят восемь. На прием.

— На приеме, — прорвалось сквозь помехи эфира.

— У меня… нарушение пограничного режима.

— Сколько задержанных?

— Нисколько.

— Как так, тополь?

— Вот так. Все убиты, — ответил я и заплакал.