Я хватал ее руками и мял, как только мог — она проскальзывала сквозь пальцы, мягкая, как пластилин и такая же липкая — я ощущал, как частички ее остаются на коже.

Впервые за много лет выйдя на улицу, я очень отчетливо ощутил, что умер. Дело в том, что от рождения я слеп, и вижу только душой. Душевное зрение не терпит ни фальши, ни наигрыша. Зрячим легко — глаза закрыл, отвернулся — и не видишь. А я вижу всегда. Увиденное царапает, точит и пилит болью в две смены. Вот и сейчас только боль вокруг. Но если я умер, откуда ей тогда взяться? У всех, что бегут сейчас вокруг меня, настолько прочен кокон безразличия, пробить его нет возможности.

Я комкал и мял темноту и тишину в ладонях, под пальцами.

— Может, ты таки перестанешь тереть мою руку?..

Повернулся на звук. Рядом стояла девушка. Точно-точно. Очень уж какая-то странная она была — почти девочка, но глаза такие взрослые, серьезные, синие — такие у новорожденных и мудрецов. Светлые волосы, прямые, какие-то в полоску — прядь светлая совсем, прядь потемнее, прядь желтоватая, как золото. Интересные такие волосы. На тонких пальцах нет колец, ногти короткие. Не удивляйтесь, я всегда обращаю внимание на руки — это важно. Рубашка в клетку, джинсы. Прямо-таки а-ля девяностые — это было модно тогда. А ей шло. Кеды! Богом клянусь, старые белорусского производства кеды по какому-то там ГОСТу! Где она их только нашла..

Черты лица мягкие, крупные, глаза большие, губы полные. Может, мне только нос не нравится. Угу, он такой.. тоже мягкий. Как будто не ее.

Я выпустил ее ладонь и стоял, молчал, как идиот. Она мягко посмотрела на меня. И ушла.

Осталась пустота и тишина и темнота. Только они теперь были со всех сторон вообще — до этого я был в толпе толпой — прямо в ее многолицем чреве, и всем было насрать на то, каково мне.

Теперь вокруг не было ни души.

Попытка заплакать не удалась — я потерял ее. Ну, да и пусть. Мелькнула мысль: как это банально, сюжет — он и она, она хороша и пропадает. Бред!

Я ощупал вокруг себя время и пространство — у меня есть прекрасная возможность слепить вселенную, все данные для этого есть.

Скомкал в пальцах двадцать секунд и посыпал сверху порошком из растертых метров квадратных. Дальше — она должна развиваться сама. Раскручиваться.

Неандертальцы быстро сменились кто-там-следующий-по-списку, время неслось быстро-быстро. Вот образование многоверия, вот появление Бога единого, дабы было проще управлять толпой, и еще шаг, еще, история несется семимильными шагами! Так как это была моя Вселенная — победил коммунизм, мы вышли в космос, а потом Америка нанесла три ядерных удара и разнесла мир в прах.

Я высыпал прах на ладонь правой руки и накрыл левой. Смешал еще раз — со временем.

Около меня стоял Пес. Пес-поводырь, я это знал точно.

Он повел меня вперед. Какая разница, куда?...

Ловил запахи, пытался поймать кожей дуновение ветра, раскрашивал пространство цветами — самыми разными какие только мог вспомнить.

Время плакало под моей кожей, вырывалось из-под нее через поры, струилось позади меня дымком, жгло и щекоталось изнутри, знаете, как будто под кожей песок — чешется, и никак не почесать, ну никак… Хотелось содрать кожу. Но я шел вперед, тяномый поводком… Или уже нет?

Город вокруг был странно-сер. Серые дома, серые окна, серые витрины, серый свет и серые люди. Они не улыбались мне. Вдруг я увидел впереди желтого человека. Он был ярким пятном на всем этом серо-пыльном мирке и я побежал за ним.

Он — от меня. Через толпу, через забор, на крышу!

Я выскочил за ним. Я несся, как олень, сшибая прохожих — мне вслед кричали матом, но это все было не важно, ведь я почти догнал его, почти коснулся его цветной руки! Какие-то коробки под ноги, серые машины, углы серых домов, потом начался серый дождь, серый асфальт был долблен серыми каплями, серые собаки шарахались от меня и лаяли вслед, а я бежал, бежал… Почти догнал! Я схватил его за пояс плаща — и тот остался у меня в руках, а я проснулся и удивленно замотал головой...

Я вообще где?... Руки не ощущали никакого пояса в пальцах, а под головой продавленная противная подушка, и я снова без сил и под капельницей.

Что за чёрт?!

Ко мне подошла медсестра — что-то смутно-знакомое мелькнуло в ее лице — глаза такие взрослые, серьезные, синие — такие у новорожденных и мудрецов. Из-под форменного халатика были видны ноги в плотных колготках, стройные такие ноги, в "сменке"-тапочках.

Она вколола мне какую-то фигню, пробормотав что-то про предстоящую операцию, и ушла.

Я, было, попытался поймать её за руку, но не вышло. Чёрт.

Осматриваюсь. Вроде бы, вот, все вижу, все понимаю, все вокруг меня то самое, что подвластно взгляду: больничная палата, зеленые стены, тумбочка в углу, вешалка, стул, ковричек на полу…

Вынимаю иглу из руки и пытаюсь встать — слегка качает. Но нужно.. Нужно... Нужно выбираться!

Бегом, бегом, бегом! Как же тошнит, господи, как тошнит от этого всего, кааааккк…

Меня выворачивает наизнанку прямо тут, я не успел добежать до выхода из подворотни — меня рвет, как никогда раньше. Наизнанку прямо-таки выворачивает, в ужасе я открываю глаза, еле отдышавшись от спазм, испуганно отшатываюсь назад от лужи своей же блевоты, в которой копошатся черви — откуда?! Отползаю из тупика темной подворотни к свету, назад, вытираю рот рукавом, спотыкаюсь, сажусь на какой-то острый камень задницей; пытаюсь сплюнуть горькую тягучую слюну, кашляю, снова вытираю рот рукой — зря, меня снова начинает тошнить, я падаю ничком, опираясь на локти, издаю полукашель-полустон, уткнувшись лицом в асфальт, который начинает шевелится подо мной — б…ть, черви!!!

Оттолкнулся от земли, отжался на руках, собрался с силами, раскачался и поднялся.

Встал. Вытер лицо ладонями, проплевался, как мог. Почувствовал на себе взгляды…

Их много вокруг, и все они на меня смотрят. А я вижу только темноту. Понимаю, что выгляжу сейчас, минимум как бомж, максимум — как рецидивист. Весь в грязи, в блевотине, потный лоб, всклокоченные, прилипшие к нему волосы…

Интересно, как выглядят сейчас мои глаза? Они что-то выражают? Или я лишен и этого?

— Пойдем. Ты порвал брюки. Прямо на заднице. Это надо зашить. И куртку почистить.

Какая-то бабка, в старом, совковом пальто, какие выпускались фабрикой «Красная Швея» для всего Союза, с круглыми серыми пуговицами и вытертым искусственным мехом на рукавах и вороте, в вязаном бесформенном берете, тянула меня за рукав. Послушно перебирая ногами, я поплелся за ней.

На каком-то из поворотов ее сухонькая ручка выскользнула из моей и я закачался на месте — вытянул руки ладонями вперед, нащупал пустоту.

Пальцы привычно принялись лепить из нее что-то — я хватал ее руками и мял, как только мог — она проскальзывала сквозь пальцы, мягкая, как пластилин и такая же липкая — я ощущал, как частички ее остаются на коже.

— Да перестань же! Ким. Пе-ре-стань! У меня уже пальцы горят, спасибо, согрел! — девушка смеялась. Вместе с ней смеялись и ее глаза. Синие — такие у новорожденных и мудрецов, и кеды — старые белорусского производства кеды по какому-то там ГОСТу…

Так, стоп. Где-то я это уже видел! Ощущал! Но… Я — Ким? Что за имя, черт меня раздери, и черви… «У меня же брюки порваны» —некстати вспомнил я и схватился за пятую точку руками. Влада проследила мое движение и всплеснула руками:

— Ты же замерз! Зима, а ты брюки на катке порвал…

— А ты в кедах опять... не замерзла?

— В каких кедах. Ким? — она поднимает бровь и внимательно на меня смотрит.

Я гляжу на ее ноги — точно. Ботинки на каблуке, зимние, с мехом. Джинсы в них заправлены. Ничего не понимаю... Скольжу взглядом выше — дутая красная куртка, черные перчатки в цвет сапог, черные волосы. Глаза смотрят из-под соболиных бровей, черные, колючие. Это не Влада! Не моя Влада!

Отчего-то становится горько-горько, обидно-обидно, я пытаюсь поймать рукой перила оградки около меня, ловлю только воздух.

Только пустоту.

Пустота окружает меня, темнота и пустота, но ладонь на что-то наткнулась — берусь рукой — ограда, та самая, что я не мог найти. Или другая?

Оборачиваюсь.

Смотрю.

Могила... передо мной погост. Кладбище. Захоронение — назовите, как хотите. Почти по фильмам Хичкока — темно, какая-то паутина, зловещий скрип со всех сторон, противно-сыро в воздухе, как будто специально кто-то разлил везде болотную зловонную жижу, и эти уродливые дереьвья, с словно вывернутыми ветвями, как только что из пыточной...

Опираюсь руками на ограду, делаю вдох — воздух на удивление свеж и чист, что странно как-то, в так выглядящем месте. Луна серпом разрезала сенно-сонные тучи и лезвийными лучами упала на плиту передо мной. Я вгляделся в фотографию; цветная! Странно. Такие редко — на могилах. Глянцевая, красивая фотка. Девушка со странного цвета волосами — прядь белая, прядь желтоватая, прядь темнее. Черты лица мягкие, крупные, глаза большие, губы полные. Может, мне только нос не нравится. Угу, он такой.. тоже мягкий. Как будто не ее. И даты — рождения и смерти.

Влада...

Собака-поводырь натянула поводок и я поплелся за ней, глотая слезы бессилия и обиды, еле волоча за собой свои старые ноги... Я просил пса не спешить — но он не воспринимал это всерьез — молодости никогда не понять старость, а он молод, не то что я, старая развалина...

Миры рождаются и умирают, гниющая плоть съестся червями, люди будут бегать вокруг, играть со мной в догонялки, в стрелялки, в любовь, в грусть, в глупость и жестокость.

И все это буду я сам.

Боль окружала меня со всех сторон — от этой боли нет защиты. Поискал руками вокруг в поисках помощи — пустота. Я хватал ее руками и мял, как только мог — она проскальзывала сквозь пальцы, мягкая, как пластилин и такая же липкая — я ощущал, как частички ее остаются на коже.

Я никогда не выходил на улицу — и не выйду. Мои миры внутри меня. Пока что — я еще умею выныривать на поверхность сознания из очередной созданной вселенной, осознать тарелку с едой около меня, заботливо поставленную медсестрой, кое-как поесть, погладить доползшего до меня пса — он так же стар, как и я, и меня снова уносит внутрь.

Мой врач сказал, что это расслоение ложной личности — очень редкий диагноз.

Он отслеживаются только по моим дежавю — они и держат меня здесь. Кто сказал, что именно эта реальность — правильная? А не та, где я молод, и около меня Влада? Моя Влада..

Врач — глупец... Он никогда не поймет. У меня миллионы миров. И они такие, какими их хочу видеть я. Я — творец. Я — пленник собственного разума.

Собственной внутренней Монголии...