Grisha — Призрак Ломоносова

Шимански порядочный лжец, но уверяет, что видел его в субботу, за вторым ярусом дубового стеллажа в городской библиотеке. Второй стеллаж? С чего бы давно умершему русскому ученому, так внезапно заинтересоваться современной японской прозой? Хотя уверен, что светлый ум Ломоносова сумел бы по достоинству оценить, скажем, Мураками. Не сразу, но смог бы.

Я зарядил свирель взрывными нотами и при случае заглянул за второй стеллаж. Я где-то читал, что привидения не выдерживают звуков свирели. Будучи мастером путать следы я подкрался к стеллажу спиной и сплюнув через правое плечо. Держа наготове мелодию Брамса, я проверил «Охоту на овец», «Кафку на пляже», и тут на меня неожиданно посыпались старые журналы военной техники, как разноцветные сны из сказочной шкатулки волшебника Ги. Венчал бумажный водопад, старый и пыльный атлас железных дорог Франции, стремительное знакомство с которым, на несколько секунд лишило меня сознания.

Он сидел в деревянном кресле-качалке, закутанный в персидский плед, с глиняной трубкой в руке. Терпкий голландский табак дымился в разноцветных витражах. Он смотрел на меня с подозрением и нескрываемой скукой человека, разрешившего немало сложных головоломок:

— Фин?

По отсутствию кого-либо рядом, я догадался что, он обращается ко мне. Первой моей мыслью было — достать iPhone, сфотографировать его и выложить в инстаграмм, но потом я подумал, что сверхновый девайс неминуемо испугает великого ученого, не готового к столь внезапному знакомству с техническим прогрессом.

— Англичанин.

Ломоносов понимающе кивнул:

— Тогда тебе не понять.

Я несколько растерялся от беспредметности брошенной фразы, плюс ко всему, я никак не мог понять, на каком языке происходит этот странный диалог. Пришлось импровизировать:

— А фин бы понял?

— Что такое «обоз» знаешь?

— Понятия не имею.

— Неуч?

Я немного обиделся:

— У меня стипендия, между прочим.

Ученый задумался:

— Странно, про «обоз» не слышал, а «неуч», значит, разумеешь…

Я лежал на полу городской библиотеки, заваленный глянцевыми танками, подводными лодками и самолетами, но тяжелее всего этого арсенала, был, безусловно, атлас, в котором одних только рельс было несколько тысяч километров. Проходящий мимо Шимански засмеялся:

— Какая прикольная пацифистская инсталляция! Гибель студента от мирового милитаризма и свирель!

Я потер ушибленную голову и строго посмотрел на Шимански:

— Неуч?

Мой друг непонимающе заморгал:

— Чего?

— Не понимаешь?

— Нет.

Я заговорщицки усмехнулся:

— А фин бы понял.

Глядя на растерянного Шимански, я засмеялся и отправился на кафедру русского языка, чтобы раз и навсегда уяснить для себя, что же означает магическое слово «обоз», так щедро оставленное мне, непостижимым русским гением.