Озо

Холод — это не вещь, и не существо. Холод — это больше. И он не один.

Разные холода отличаются вовсе не градусами и прочими цифрами, которые вы теперь так любите.

Есть холод большой земли. Он трещит ветками в густых лесах и скрепит пушистым снегом под сапогами. Он покроет реки хрупким стеклом льда, затянет жухлые листья инеем, и будет нещадно жалить твои щеки и ладони, хватать за уши и за нос…

Но ты лишь плотнее укутаешься в свои меха, и он отступит.

Есть другой холод. От которого не спасет никакая одежда. Он проберется под толщу шерсти и меха, он ощупает тебя влажными ладонями всего — от заледеневших пальцев ног до покрывшейся мурашками спины. Он не будет щипать и колоться, он действует исподтишка — отступит на шаг, и, когда ты успокоишься, расслабишься, даст о себе знать: поворошит волосы ледяным ветром — почти ласково, а после станет пробираться под слои твоей одежды, глубже и глубже. Оттянет витки толстого шарфа, раздвинет полы длинной шубы, вползет ледяной змейкой за голенища валенок…

От него не спрячешься, не укроешься — он станет роем крошечных мошек, и просочится-вползет в самую узкую щель. А после обрушится ледяным валом.

Ты попытаешься от него сбежать, но он будет всюду. Ты разожжешь огонь, но он всегда будет глядеть тебе через плечо и запускать тонкие пальцы за воротник. Он войдет в тебя легче, чем воздух в легкие, он растворится в тебе, и ты сам станешь холодом.

Остановить его сможет лишь жар твоего сердца, и лишь пока ты заставляешь его биться.

Жители материка — эти пухлые глупцы, раздобревшие на урожаях своей жирной земли — они незнакомы с настоящим холодом!

А мы зовём его Озо.

Озо приходит всегда в ночь, пока ты не слышишь морозного шторма — его предвестника.

Ты узнАешь о его приходе, когда землянка вдруг наполнится дымом из печи, а где-то далеко и вверху запоёт океан.

Ты больше не сможешь спать этой ночью. Ты, словно наяву, будешь видеть, как летит наперегонки с гигантскими валами из далеких северных краёв Озо. Как касается он морозным дыханием клока морской пены, сорвавшейся с гребня волны, и тот падает вниз уже колючим ледяным цветком.

Океан воет и рычит.

Океан не любит Озо.

И Озо мстит ему.

К утру океан на много вёрст покроется ледяным панцирем, и, кто не испугается силы холода и ярости Морского Бога, кто посмеет ступить на застывшую гладь воды и отправится в Его вотчину — будет вознаграждён…

— Мать! — резкий окрик отца заставил нас вздрогнуть. Только бабушка осталась спокойна — лишь заворочалась недовольно и хмуро втянула голову в свою норку, свитую из целого вороха мехов. Я подумала, что наша бабушка — древняя, сморщенная и сухая — похожа на старую черепаху. Даже одежда её как панцирь, и пахнет она так же отвратительно — затхлой солью и йодом. Впрочем, в наших местах все пахнут йодом.

— Ну па-ап, — заканючила Льи, моя младшая сестрица — длинная и тощая, как высохшая коряга, обтянутая кожей. Ей всего 5, а она уже почти одного со мной роста. А пальцы у неё, как у сухопутной птицы — длинющие, тонкие и толстыми шариками-суставами. Она единственная из нас своей нескладностью походит на отца. Но он умен, а Льи такая же громоздкая, какая и глупая. Сказку хотят дослушать все, но только Льи не побоится злить отца.

Папа — такой же длинный, худой и в свои 37 уже седой, как лунь, — заскрежетал зубами, но на него уже поднялись четыре пары умоляющих детских глаз. Безучастна осталась лишь бабушка — она всё так же ворочалась в своём панцире.

В горле отца заклокотал гнев, но, внимательно оглядев нас четверых, он махнул рукой.

— Если завтра скажитесь уставшими — обеда не получите.

И ушел за ширму к маме.

Мы снова обернулись к нашей бабушке-черепахе.

— О чем я говорила, когда этот глупец прервал меня?

Её скрипучий голос вновь погрузил нас в туманное полузабытье. Как за миг до сна — когда ты наяву видишь и облачные города, и морского дьявола.

— Какая награда ждет того, кто пойдет по льду в океан? — подсказал Рои.

— Ах, да. После этой ночи то тут, то там можно увидеть огромные ледяные глыбы — это застыли, не успев вернутся в объятия океана, водные валы. Если хорошенько присмотреться, сквозь мутный лёд можно увидеть их лица — ужасные, искаженные в муке и безмолвном крике. Говорят, кто увидит лик волны, замороженной Озо — тому навек откроется ход океанских ветров и течений.

Но не каждый ушедший сумеет вернутся, прежде чем Озо отыщет его в лабиринте ледяных изваяний…

Наверху особенно протяжно и тоскливо завыл ветер. Девочки пискнули. Я сдержалась, хотя позвоночника между лопатками на миг коснулась ледяная ладошка. Рои окаменел, будто сам стал изваянием.

Отец из-за ширмы рыкнул, заставив нас плотнее прижаться друг к другу.

Ветер всё стонал над крышей. Бабке было словно всё равно. Её серые веки, похожие на жухлые кизиловые листья, уже успели опуститься, почти закрыв тусклые зрачки.

Аи дернула бабушку за мех:

— Это Озо?

Бабушка крякнула и раскашлялась. Спустя несколько мгновений мы сообразили, что она смеется.

— Озо не плачет жалобно, как этот ветерок. Озо рычит и стенает тысячей голосов. Он рвет на куски полотно неба, и оно рассыпается кровавыми ошмётками. Кровь неба бела и холодна, и вы потом лепите из неё, свернувшейся, белые комья, и грызёте их, как спелые плоды.

Аи скривилась. Рои хохотнул, но было видно, что ему тоже не по себе.

— Озо не будет стоять на пороге гостем, — продолжала бабушка, уже в полудрёме. Веки её отяжелели, а тепла в теле осталось лишь на голос, звучавший твёрдо и верно. — Озо войдет хозяином. Он потушит ваш очаг и положит ледяные ладони на горло младенцу.А наутро мать найдет его с почерневшими губами.

Ветер над потолком землянки плакал всё отчаяннее. Было слышно, как трещат под его порывами деревья и как надрывно воет вдалеке океан.

Голова бабки опрокинулась назад, из горла потёк клокочущий храп.

Пламя очага как-то незаметно съежилось, потускнело. А комната после очередного резкого порыва ветра вдруг наполнилась дымом.

Океан заголосил на высокой ноте, оборвавшейся оглушительным грохотом.

Озо всегда приходит в ночь.