Плюшевый олень

Я всего лишь улыбнулась. Обижаться на Юру или даже выказывать недовольство в его присутствии было невозможно. При всём желании я не смогла бы представить его лицо без неизменно широкой кривозубой улыбки. Чем-то он напоминал мне жирафа — длинный, худой, нескладный, с мягкими пухлыми губами и пятнистым от веснушек лицом. Он постоянно что-то жевал, грыз, аппетитно причмокивая, но даже тогда его розовые влажные губы продолжали растягиваться в улыбке.

Только что представленный мне Александр был настоящим его антиподом. Невысокий, черноволосый, с фисташкового цвета глазами и тонкими чертами лица. Он никогда не улыбался, даже во время многочисленных телеэфиров, где я его раньше видела. Но от завораживающих своим цветом и выражением глаз всегда разбегались едва заметные улыбки-морщинки. Он смотрел добро, спокойно и, словно, с тревогой: кто перед ним? Очередная фанатка, которая потребует автограф на календарике, фотосессию и номер телефона? Или всё-таки новый интересный человек в его жизни…

Требовать внимание и любовь я у него не собиралась. Но интересной себя считала в последнюю очередь. Особенно для человека, через день мелькающего на телеэкране и ловящего с рекламных баннеров улыбающимся взглядом внимание прохожих.

Александра Альманда знали все. Ещё бы: реальное воплощение сказочного символа нашего поколения. Младенец, оказавшийся единственным выжившим после грандиозного теракта много лет назад. Золотой мальчик, усыновленный семьей своих дальних родственников — по удачной случайности первых олигархов большого города. Ребенок, в трехлетнем возрасте попавший в большое кино и за 20 лет превративший обычное детское обаяние в выдающийся актерский талант.

— Между прочим, — гордо заявил Юрка, будто это про его историю жизни вот уже 10 лет ходили легенды, — Санёк ещё и поэзией интересуется! Как и ты, Аль! Есть в вас что-то общее…

Мне снова пришлось улыбнуться. Легендарный «Санёк» внешне остался холоден, только мягкая волна симпатии прошла по его лицу и растворилась в ярких глазах.

— Ладно, присаживаемся! — влекомые Юркой, оба слишком хорошо его знающие, чтобы пытаться перехватить инициативу, мы переместились к столику, где уже стоял чайник и три белые пиалы.

***

Каждому ребенку слаще всего спится в плюшевых объятиях большого игрушечного друга. Слоны, собаки, медведи, зайцы. Серые, розовые, желтые, синие. Важно лишь, чтобы игрушка была.

У многих в детстве был один верный плюшевый друг. Он хранил твой покой и дарил волшебные плюшевые сны.

Год за годом, день за днём темными ночами в полусне-полуяви являлось мне странное видение:

В глухой бесконечности, среди голубых блёсток и золотистых туманностей, кружат в невесомости люди и звери. Они тревожно озираются в поиске Его — своего единственного, верного, мягкого, тёплого друга и стража. Своего верного слуги и — части самого себя.

Некоторые находят, и тогда глаза их наполняются таким безмятежным, несокрушимым счастьем, какого не встретишь и не увидишь ни в одном другом месте Вселенной. С этого мгновения и до конца времен в мире их становится лишь двое — живой и его плюшевый страж. Они чувствуют друг друга, они понимают друг друга, они верят друг в друга. И различны только в одном: первый крепко спит, и бока его мерно поднимаются и опускаются в такт спокойному дыханию; второй же бесконечно смотрит искусственными глазами в пустоту, согревая своим мягким ворсистым тельцем того, кто единственный в этом мире имеет для него значение. И — не знаю уж, откуда, — мне точно известно: теперь этот сон и эта стража — навсегда. До конца Вселенной, — которого никогда не наступит.

***

— Пять месяцев обещал! — смеялась я, вспоминая наше знакомство. Мы прогуливались по длинному балкону торгового центра, пестрящему рекламой, сверкающему яркими витринами, плавая в рокоте тысяч голосов, звоне игровых автоматов, лепете мультимедийных баннеров. Внизу в огромном зале перекатывались человеческие валы. Мы возбужденно кричали друг на друга, пытаясь перекрыть гам огромного помещения. Саша, в отличие от своих знаменитых коллег, предпочитал людные и шумные места для прогулок, где на него меньше обращали внимание и реже узнавали. В толпе никто не смотрит на лица. Но вот вести беседу приходилось в повышенных тонах. — Пять месяцев! Представляешь?

Он пожал плечами и слегка улыбнулся. В жизни Саша оказался далеко не таким холодным и замкнутым, как по телевизору. И, наверное, если бы зрители узнали его настоящего, армия сумасшедших фанаток получила бы существенное пополнение.

— Видимо, придется признаться… — со смешком прокричал Александр.

Я вопросительно оглянулась, отвлекаясь от афиши новой кинокартины. С его же, кстати, портретом.

— Юра-то мне тогда сразу позвонил, ещё в июне. Но ты же знаешь, как я не люблю все эти знакомства! Всех этих девочек с дисками и календариками! Так что он меня все пять месяцев на предмет тебя преследовал. Очень так ответственно отнёсся! Ходил, уговаривал. Потом мы как-то в интернете сидели, и он мне твои стихи скинул. Тогда я и решился.

Я скривилась:

— Подумал, что такая шизофреничка точно не может быть твоей поклонницей?

Он промолчал, и неудачная полушутка утонула в окружающем грохоте и навсегда растворилась в истории нашего общения.

— Ну да… — пробормотала я, чтобы вынырнуть из этого неловкого омута. — И что тебя так зацепило? Олени?

Вот теперь он улыбнулся по-настоящему: широко, радостно, словно сам был оленем, почуявшим в моём кармане сахарок.

— Не сами по себе, конечно. Скорее то… что ты понимаешь… эти вещи… Правду. Про меня, про них…

Я едва его расслышала. А когда поняла…

Вот оно! У меня разом сдавило горло. На шумную толпу вокруг, словно, ватное одеяло набросили, а вместо воздуха в легкие стали засыпать песок.

Это был далеко не первый наш разговор, и, естественно, в беседах мы не раз вспоминали глубоко почитаемый обоими образ. Но каждый раз я бежала от этой темы, мысленно хватая себя за голову и крича: Ну, зачем, зачем?! Дура! Вот он шанс, а ты его снова упускаешь!

Но сейчас, совершенно неожиданно — я никогда ещё не была менее готова к этому разговору! — мы подобрались совсем близко.

«Беги! Прячься!» — голосил страх.

А из вязких недр подсознания поднимал величественную рогатую голову он — такой родной, такой понимающий. Всегда смелый, всегда добрый и готовый снова простить очередную мою трусливую выходку.

Я заглянула в Сашино лицо и чуть не рассмеялась. В его глазах плескалось то же, так знакомое мне испуганное любопытство.

Это всего на грамм прибавило мне смелости, но и грамма хватило.

— Да… — начинать с междометий всегда легче. А вот дальше как-то не шло…

Теперь мы рассмеялись вместе. Наваждение схлынуло. Трусость отступила. Поджав хвост, зигзагами унеслась в глубины сознания, напоследок коварно задрав заднюю ногу под фундаментом нашего с Александром взаимопонимания: мол, не надейтесь! Я ещё вернусь!

А гордость с ветвистыми рогами осталась. И ветви эти, показалось, стали ещё пышнее.

***

В мглистой пустоте медленно приближались друг к другу два оленя. Один плыл в невесомости, отчаянно перебирая копытами и вскидывая рогатую голову в нетерпеливом ожидании встречи. Второй же молча излучал добро бусиновым взглядом.

Иногда, так и не сумев уснуть после тревожащего меня видения, я поднималась с постели и писала в потрёпанные тетради стихи — всегда об одном и том же.

А однажды знакомое видение пришло ко мне наяву:

«Режиссерский дебют «золотого мальчика» Александра Альманда. Детский мультфильм с добрым названием «Плюшевый олень».

Только тогда я всё поняла. И тогда же со всем смирилась. Каждая игрушка и каждый зверь в далёкой пустоте однажды были людьми. Вот только не каждый смог остаться живым, и не каждый заслужил своего сна.

Не будет никогда смерти, не будет небытия. А для меня не будет и «вечного покоя». Моя доля — неусыпно смотреть черными блестящими бусинами в бесконечность и хранить Его сон. И, наверное, мне следовало благодарить судьбу за такого живого. Кто, если не он — умный, добрый, такой красивый, такой смелый, такой талантливый — более достоин бессмертия? Кто сможет вечно творить своим сном новые Вселенные…

Я бы не справилась.

***

Саша почти грубо втолкнул меня на переднее сидение и оглушительно хлопнул дверцей. Упрекнуть его было нельзя:

Чуть менее получаса назад теплоту и уют нашего вечера в крошечной кафешке внезапно разрушило появление десятка совершенно незнакомых людей со зловеще блестящими фотоаппаратами.

Мы не успели вовремя ускользнуть, и целых 20 минут отбивались от неприятных личностей, пахнущих возбуждением и дешевыми духами.

И это обстоятельство было не первым, вызвавшим у Саши отчаянное раздражение: за последние пару недель уже несколько низкопробных газеток успели сообщить своим глуповатым читателям, что «золотой мальчик» стал «золотым мужчиной» и появляется на публике в компании своей избранницы.

Сашу это злило. Я же чувствовала досаду: нас с ним связывало гораздо большее, чем примитивные отношения двух разнополых существ, что прочие почему-то называли любовью. Нас ждало единство в вечности.

А пока мне просто была приятна его компания, а Саша… Наверное, он просто по искренней своей доброте позволял мне находиться рядом.

Но сейчас его наполнял гнев. И хотя направлен был не на меня, я всё же чувствовала свою вину за произошедшее…

Дорогой автомобиль возмущенно зарычал, вынужденный на огромной скорости вырваться из узкой подворотни за кафе — нашим, некогда тайным, местом. Запестрели калейдоскопом картинки уставшего города, выхваченные фарами из темноты.

Мы летели в размытом мраке, словно пытаясь вырваться из этого мира.

Тишину нарушал лишь натужный гул мотора. Саша молчал, и я тоже не решалась заговорить, боясь потревожить и рассердить его ещё больше.

В конце концов, моё предназначение — хранить его покой, пока же я лишь создаю проблемы.

— Прости меня, — слова как будто сами вырвались.

Ураган, бушевавший за пронзительным фисташковым взглядом, медленно начал утихать. Саша сбросил скорость, и машина под нами мерно зашелестела.

— За что, Алечка? Ты тут не при чём. — Через несколько минут он успокоился окончательно. — Не волнуйся. Просто мир полон идиотов. И, когда они проявляют себя так внезапно, я немного напрягаюсь. Ну, как немного… Бесит, если честно. — Я улыбнулась. — Но ты в этом точно не виновата. Даже наоборот — с тобой я скорее успокаиваюсь.

— Значит, получается… — пробормотала я.

— Что?

— Да так, — я почему-то смутилась. Словно, мы опять говорили об этом впервые. — Я об этом. О том, что будет.

— Аля… — он поморщился. — Мы проживём ещё долго! И вечный сон нам пока не грозит.

Слова, сказанные прямо, меня отчего-то успокоили. Я рассмеялась.

— Мне-то уж точно не грозит. Знаешь, а иногда мне кажется, что мы вообще сами это всё придумали.

Саша серьезно кивнул:

— Мне тоже. Но потом я понимаю, что это не похоже на фантазию. Это знание. И мне интересно другое: остальные люди. Они действительно ничего не чувствуют, не знают; или просто молчат? Ну, боятся, там, что их за сумасшедших примут…

— Не знаю, — честно призналась я. — Может, и боятся. Олень — зверь особый, смелый. — Я произнесла это, и сразу смутилась: будто обо мне можно так сказать?.. Не зря всё-таки я всего лишь игрушка…

На один миг нас залило потоком света — настолько яркого, что он не только ослепил глаза, но и оглушил нас, лишил осязания и ощущения пространства. Даже время как будто замедлилось. Моё тело словно летело куда-то, но я уже почти не осознавала его своей частью. Потом свет иссяк, и наша маленькая вселенная разбилась миллионами звуков — грохот, звон, скрежет, омерзительный, режущий саму душу, визг…

За мгновение до конца я успела подумать: как же хорошо, что мы уходим вместе! Ему не придется долго искать меня в звездной пустоте и мучиться бессонницей.

***

Ничто в мире не сравнится с бесконечностью космоса. Только здесь можно увидеть, какой чистой и прозрачной может быть чернота. Какой прекрасной и полной — искр, восхитительных пылинок золота и ледяных искр — может быть чернота…

Я снова была здесь — теперь уже точно наяву.

Я снова парила в пространстве, перебирая копытами в удивительном ощущении совершенной легкости. И медленно приближалась к нему.

В мельчайших подробностях я могла рассмотреть ворсинки мягкой шерстистой спины, веточки твёрдых, набитых плотной ватой рогов, и тёмные пронзительный глаза-бусины, отливающие мрачной зеленью в далёком свете звезд.

Он был здесь, совсем рядом. Такой тёплый, такой ласковый, такой верный. И целая вечность его бессонницы была посвящена мне одной. И я знала, что только лишь мои неуклюжие копыта коснуться его плюшевой спины, прижмут к животу, и я свернусь калачиком, спутав в одну кучу рога и ноги, — уже никто, никогда не посмеет потревожить моего сна. В этой вечности… и в следующей… и в том, что будет после…