Феликсу Белоярцеву повезло. Хоть он и родился в 1941 году, но его детские годы прошли в относительно сытой и далекой от фронта Астрахани. Лишь много позже, уже после войны, астраханцы узнали, что Гитлер раздумывал над картой, выбирая направление своего удара между Сталинградом и Астраханью. Перст фюрера 3 Рейха волею судьбы сделался указующим и для Феликса, и для его земляков. Для них он выбрал — жизнь, а для соседей-сталинградцев — смерть.

Имя своему сыну родители дали не в честь Феликса Эдумундовича Дзержинского, как можно было бы подумать. Та эпоха уже безвозвратно прошла. Зато сделалось модным нарекать своих детей звучными иностранными именами, вроде Модеста (Ивановича) или Изольды (Федоровны).

Отвоевав в звании майора медицинской службы, папа вернулся с фронта домой. И обнял своего сына. Оба друг друга не узнали. Ни отец — бодрого пятилетнего карапуза, ни сын — прокуренного бородатого дядьку. Но, конечно, оба сразу почувствовали свое кровное родство, и скрепили его поцелуями.

Под доску пола отец спрятал трофейный «Вальтер» и коробку патронов к нему. «Сдавать не буду. К оружию привык — человеком себя без него не чувствую! Да и пригодиться может. Мало ли что… Смотрите только, никому не проболтайтесь!»

С того времени пистолет зажил своей жизнью. Должно быть, папа его перепрятывал. Когда подросший Феликс лазал под ту самую доску, то он ничего под ней так и не обнаружил. Снова прикоснулся к «Вальтеру» он лишь когда вырос уже до студента. Отец отдал Феликсу пистолет, и с той поры он более не чувствовал в нем оружия. «Вальтер» сделался металлической памятью о давних военных годах и об отце. В нем как будто умерла главная из его способностей — способность плеваться убийственным металлом. Как будто… Свой выстрел он все-таки сделает. Но — не скоро…

Темой рассказов, которые слышал в детстве Феликс, была, конечно, война. Она грохотала на экране кино, про нее рассказывал отец и его друзья. Огонь сражений как будто сделал всю остальную жизнь блеклой и неинтересной, не достойной слов. С войной непременно было связано и слово «кровопролитие», вроде понятное, а вроде — и нет.

Обстругивая ножом палочку, Феликс нечаянно поранил палец и с криком «Кровопролитие!» прибежал к отцу.

— Это — не кровопролитие! — говорил папа, перевязывая палец сыну.

— Что же такое тогда — кровопролитие?! — недоумевал Феликс.

— Это… Представь себе поле до горизонта, которое из зеленого сделалось — красным. Лес с красными деревьями, родник, бьющий красной водой. Земля, красная до своих недр. А повсюду — обескровленные мертвецы и теряющие кровь раненые. Я и был на фронте для того, чтоб раненым останавливать кровь, а потом переливать им кровь живую.

— Откуда ее брали, живую кровь?

— Люди сдавали. И бойцы на фронте, и народ в тылу. Кто из желания помочь другому, чтоб завтра в случае чего помогли ему. Кто просто за хороший паек. Но как бы то ни было, за годы войны кровь перемешалась, и люди породнились. Потому народ и сделался после войны лучше, чем был прежде. Конечно, не все согласны в том, что причина — это кровь, но я думаю, и она — тоже. Как-то мне попался роман, написанный крупным ученым, основоположником переливания крови, Александром Богдановым «Красная Звезда». В нем он предлагал через переливание крови породнить всех людей, и так создать «нового человека»! По-разному можно относиться, но, думаю, не просто так он это написал, не глупый же человек был!

После этого отцовского рассказа у Феликса возникло удивительное, жгучее желание породниться со всеми людьми через свою кровь. Сперва он решил ее сдавать, и пришел на донорский пункт. Но кровь у него оказалась редкой, четвертой группы, к тому же с отрицательным резус-фактором. Переливать ее можно очень ограниченно, лишь людям с такой же группой крови и таким же резус-фактором, а их не так и много…

Неудача с донорством заставила Феликса буквально заболеть кровью, вернее — своим интересом к ней. Он резал насекомых и червяков, рассматривал их бесцветную слизистую кровь. Отчего она — белая, а у человека — красная? И у зверя — красная?

За рассказом пришлось идти к отцу. Тот охотно поведал про гемоглобин, разносящий кислород по всему организму. В одних условиях, то есть в легких, он насыщается кислородом, в других — отдает его, в чем и спрятана тайна жизни. Сердцевина гемоглобина — особенное вещество, гем, он и несет жизнь. Его же центр, в свою очередь — это частица железа.

Феликс задумался о том, чтоб придумать искусственную кровь. Ведь когда он ее изобретет, она сделается по своей сути — его кровью, только истекшей не из его сосудов, но из его мыслей. Как и телесная кровь, она тоже понесет в себе частицы его души, и, в отличии от плотской крови, будет вливаться в чужие тела даже после его смерти! То есть тогда, когда исчезнет его тело.

В комнате Феликса висел рисунок, изображающий гем. Внешне — ничего сложного, набор шестиугольных углеродных колец, похожих на пчелиные соты. Или — на гнездо змей, кусающих самих себя за хвосты, как сказал бы открыватель бензола Кекуле. Его формула родилась из видения этого загадочного змея…

Химия тех времен — еще наполовину сказка. Зато химия наших дней научилась получать множество веществ. Сможет, значит, сварить в своем котле и гем, и красная внечеловеческая кровь польется из его крана. Сперва — в лаборатории, а потом — и на фабрике. Но ведь гем без белка работать не будет, а произвести искусственно белок — чрезвычайно сложно. Да и много чужого белка в человеческий организм не ввести — он примет его, как врага, и нападет на белок силами своей иммунной системы. Значит, вместо гемма надо взять что-то похожее, и усилить его способность к переносу кислорода настолько, чтоб он мог обходиться и без белка…

Война лишила Феликса сказочно-веселого детства с гномами и добрыми волшебниками. А разгульной, веселой студенческой молодости лишил уже себя он сам. Вместо общежитских посиделок, бутылок вина и веселой гитары — блестящие стены лаборатории. Белоярцев заметно побледнел, будто крови в нем и вправду делалось меньше, словно она перетекала в мысли про искусственную кровь. Может, так на него действовали многочисленные реактивы?! А, может, ему не хватало солнышка и свежего воздуха?!

Пробирки с экспериментальными веществами строились в штативах, а из клеток на лабораторный стол, на верную смерть, отправлялись сотни белых крыс. Их жизни, тепло их тел ручейками текли в будущую реку искусственной крови. Что-то уже неплохо переносило кислород. Находились общие закономерности. Но требовалось дорабатывать и дорабатывать.

Незаметно закончился институт и началась работа в НИИ. Собственно, для Белоярцева мало что изменилось, он даже не придавал значения тому, что город за стенами лаборатории был уже не Астраханью, а — подмосковным Пущиным.

Правда, теперь Белоярцева окружило множество людей. Все они жаждали прикрепить к своим фамилиям желанные научные прозвища, вроде кандидатов и докторов наук. Знали бы они, что пройдет лет 40, и эти титулы их времен будут значить не больше, чем доставшиеся кое-кому от предков титулы дворянские. Под напором этих людей Белоярцев и превратил часть своего труда — в диссертацию, сразу — докторскую. Но радости человека, оседлавшего вершину всей своей жизни, он не вкусил. Зато не было у него и грусти, какая бывает у людей вслед за седланием жизненной вершины, когда больших вершин им уже не видать. Нет, свою диссертацию Белоярцев сделал лишь для того, чтоб кто-нибудь смог подхватить знамя его работы, если оно, не дай Бог, выпадет из его рук…

Теперь у Белоярцева появилось много подчиненных, с которыми он мог обсуждать ход работы, и которым мог отдавать все рутинное и второстепенное. Теперь Феликс мог позволить себе сосредотачиваться лишь на главном. Вскоре к нему явился и результат. Это была пробирка чего-то синеватого, на живую кровь никак не похожего. Получилось вещество в результате обработки самым активным из химических элементов, фтором, вещества, сходного с гемом. Его тут же окрестили «голубой кровью», над чем посмеялся Белоярцев.

«Выходит, эта кровь — все одно, что аристократическая, раз голубая!» — хохотал про себя ученый. А потом он задумался о том, что сочетание слов «голубая кровь» хоть и было всегда лишь метафорой, но не могло не иметь в себе смысла. «Голубизна» крови означала связь ее с Небесами, что надежно определяет положение в обществе аристократа и его потомков. Связан ли с Небесами синтетический кровезаменитель, который он получил? Безусловно! Ведь он соткан, по большому счету, из мыслей и труда Белоярцева. Если труд имеет явно земную природу, то про мысли сказать сложно — рождаются ли они в человеческом сознании, или приходят в него извне, с Неба. Если это так, то небесный цвет кровезаменителя не случаен!

Начались опыты. Подопытным крысам всю живую кровь заменяли на синюю, небесную. И они — жили. Хоть и не долго. Все-таки полностью заменить живую кровь, вероятно, невозможно. Вещество вводили добровольцам из числа работников, в том числе — и самому Белоярцеву. Оно , как и предполагали, оказалось безвредным и безопасным.

По дну аквариума, заполненного кровезаменителем, ползала живая крыса. Животное шевелило усиками, вздрагивало, бестолково тыкало носом в стеклянную стенку. Место, в котором оказалась крыса, было запредельно для ее понимания. Окажись на ее месте человек, с ним бы, наверняка, было еще хуже. Как ни крути, разум не всегда чем-то помогает и вообще бывает полезен!

Лаборатория, о которой прежде мало кто и слышал, быстро превратилась в сердцевину всего института. То и дело появлялись журналисты, бегло записывающие в блокноты интервью, которые Белоярцев давал, не расставаясь с пробирками, приборами, белыми мышами. В газетах появлялись обширные статьи и большие фотографии, но времени на знакомство с прессой у Феликса не было.

Листами в институт зачастили различные комиссии — серые отутюженные людишки. Они раздражали ученого, ведь беседовать с ними на ходу, как он привык, было нельзя. Не получалось и отослать их куда-нибудь прочь. Одним словом, любить их было не за что, к тому же и глядели на ученых они — недружелюбно, чему, вроде бы, причин быть не могло. Потом они отправлялись в кабинет директора, и всякий раз речь шла о муторном, неинтересном. Расходовании денег, материальных средств. В ответ на их доводы Белоярцеву оставалось лишь удивляться. Как могут что-то понимать люди, пробывшие в лаборатории всего несколько часов? Если для самого поверхностного, начального ознакомления с работой, необходимо не меньше недели?!

«Проверяльщики» уехали, а Белоярцев отправился изучать новый, совсем уж чудесный эффект своего вещества. Оказалось, что его сродство к кислороду столь велико, что он может захватывать его не только из воздуха, но даже — из воды. А отсюда — один шаг до создания настоящего Ихтиандра, человека-амфибии. Только в отличии от героя Беляева таким «человеком-амфибией» может сделаться каждый, это не будет ни судьбой, ни проклятием. Практическая же польза — очевидна, ибо больше не будут нужны громоздкие акваланги, имеющие сильно ограниченную емкость. Беляев придумал Ихтиандра, а Белоярцев — сделает его настоящим. О таком ходе событий говорит даже сходство их фамилий…

Между тем комиссии зачастили. Причем чины их начальников росли от раза к разу. В конце концов самый высокий из начальников, похожий на ведро с крышкой, объявил о приостановке работ над кровезаменителем и расформировании лаборатории. Причины такого решения скрывались в целой кипе бумаг, расчерченных множеством цифр. Сам он долго и бестолково что-то рассуждал насчет «ущерба государству», причем сам путался в своих же словах.

Директор принялся писать куда положено бумаги с оправданьями и просьбами. Они куда-то уходили, где-то исчезали. Быть может, кто-то их и видел, но о чем думала голова, глаза которой взирали на них — никто сказать не мог. Чувствовалось, что борьба с «небесной кровью» для кого-то сделалась едва ли не смыслом жизни.

Директор Иваницкий и Белоярцев беседовали в его кабинете. Теперь Феликс, как и прежде, сделался ученым-одиночкой. Что же, к счастью уже почти все сделано. Осталось лишь открыть экспериментальное производство, и вот эта задача оказалась теперь неразрешимой.

— Не хотят они нашего кровезаменителя, — нервно куря сигарету, говорил Иваницкий, — У меня — только одно объяснение. Кроме нашей страны над кровезаменителем работают только лишь в США. И наш крах выгоден лишь им!

— Вы полагаете… — проговорил Феликс.

— Что тут полагать? Деньги там вкладываются просто огромные, в десятки раз большие, чем вложено нами. Но результата — нет. Потому им сейчас просто необходимо в худшем случае хотя бы притормозить нас, а в лучшем — заполучить то, что сделано нами!

— Но… Это уже по линии госбезопасности!

— Я тоже думал об этом. Знаете, скажу Вам, чтоб мои слова только навсегда остались между нами. Вы разве не замечаете, что Запад является нашим противником исключительно на трибуне?! А в жизни… Разве не знаете, что множество уникальных изобретений хоронят лишь за то, что они не имеют аналогов за границей и работают на принципах, которые не известны там?! Увы, плетью обуха нам не перешибить, что мы можем сделать здесь, в Пущино?! Ко всем, кто, как я думал, может нам помочь, я, конечно, уже обращался. Результат — исчезновение двух больших пачек бумаги. И все!

Белоярцев погрузился в вынужденное безделье. Расположившись дома или в лаборатории за бутылкой коньяка, Белоярцев прикрывал глаза и представлял себе своего далекого соперника. Он не был в Западной Европе, а тем более — в таинственной Америке, но, тем не менее, мысли человека того мира мог представить себе вполне ясно. За что трудится тот далекий коллега-соперник? За то, чтоб обеспечить свою безбедную жизнь до самой смерти, ведь с каждой капельки вещества, которое он создает, ему будет выплачиваться какой-то процент. Потому каждое его движение, каждая мысль держится, как на хребте, на том самом проценте!

Но… Он не прожил той жизни, которую прожил Белоярцев — без детства и с добровольно отнятой молодостью. С жаждой выплеснуть из себя кровь, чтоб породниться со всеми людьми своего народа. Потому у него ничего и не выходит, мысли уперлись в стену, которая непроницаема для процентов! Это — его поражение, которое таинственный западный ученый при помощи непонятных, хорошо спрятанных механизмов, обращает и в его, Белоярцева, поражение…

Что теперь остается Феликсу, чтоб победить, и выплеснуть свою небесную кровь?! Ей он отдал уже всю жизнь, всего себя без остатка… Или не всего?! Ведь остается еще его живая, красная кровь, которая струится в теле. Четвертой группы, с отрицательным резус-фактором, но какое это имеет значение, ведь эта кровь все равно у него — единственная! Она — то последнее, что он может отдать, а отдавать придется без остатка…

«Вальтер», который в память об отце хранился в железной шкатулке, был отлично смазан, исправен. Ведь каждое общение с оружием было для Феликса поминанием отца, которое передавалось и рукам, ухаживающим за пистолетом. Патроны лежали там же. Сколько лет сна досталось их пороху!

Рука легла на спусковой крючок, ствол уперся в пульсирующую кожу виска. Раздался выстрел, похожий на отчаянный удар в небесную дверь. Из еще живого тела в пространство большого мира ударила струя живой крови. Так Воля Крови была исполнена…

Всякое лишение себя жизни есть неискупаемый грех?! Вопрос можно повторять всегда, пока ты жив, но не находить на него ответа. Слушать тишину и смотреть в безмолвное небо. А когда ты умер, то ответ откроется сам собой, но никто из живых его так и не узнает…

Закончилась жизнь Феликса Белоярцева. И началась жизнь небесной крови, которую ученый отдает людям и сегодня, когда его тела больше нет…

Андрей Емельянов-Хальген

2013 год