Марк Корнуолльский, тем временем прослышавший о том, что его венценосный сосед — в беде, поспешил вернуться в замок. Он не был вассалом Артура, но считал своим долгом помочь ему, как равному. Вместе с ним в Камелот явилась и Изольда, однако, памятуя о том знаменательном вечере, в который ее возлюбленный заявился к ней в спальню в нетрезвом виде, с Тристаном она теперь предпочитала не здороваться. Тристан сильно сокрушался по этому поводу. Впрочем, его законная жена, Изольда Белорукая, или, как ее называли за глаза, Изольда-Вторая, не давала ему возможности окончательно уйти в себя.

Мерфи, окончательно освоившийся и соскучившийся в замке, начал совершать вылазки в город. Поначалу он делал их официально, в сопровождении Мерлина, но потом набрался храбрости и стал тайком убегать из замка через небольшой лаз в стене. Мерлин и Грейс знали о его проделках и ничуть на него не сердились, но король часто недоумевал, куда все время пропадает его племянник, — к тому же, так надолго. Впрочем, и он, в конце концов, догадался о том, что Мерфи уходит в город, но сделал вид, что ничего не замечает. Во время отсутствия Мерфи замок отдыхал.

А маленький скрипач, пользуясь почти ничем не ограниченной свободой, не терял времени даром и совал свой нос везде, где только можно. Он заходил на постоялые дворы, на рынки, в мастерские, и везде находил для себя что-то новое и интересное. Горожанам, в свою очередь, нравился симпатичный и любознательный паренек, и они с радостью рассказывали ему о себе, о городе, о том, чем они занимаются, — и Мерфи впитывал все, как губка. В городе он чувствовал себя своим. Если в замке все только и ждали от негокакого-нибудь промаха, не упуская случая над ним посмеяться, то в городе к нему относились проще, понимая, что это всего лишь ребенок, выросший без родительского внимания и плохо знающий людей. Впрочем, и здесь не обходилось без неприятностей. Однажды Мерфи, за какое-то неосторожно сказанное им слово, едва не побили пьяные подмастерья, и пареньку пришлось спасаться от них бегством, прячась в подворотнях. После этого он не выходил в город целую неделю, опасаясь встречи с ними, — подмастерья были здоровые, злые, и их было много. Как-то раз на улицах города он столкнулся с неприятного вида пожилой женщиной в неряшливой одежде и с растрепанными волосами, которая, увидев его, замахнулась на него палкой и принялась извергать отборную брань, словно проснувшийся вулкан — лаву. Такого потока ругательств Мерфи еще никогда не слышал. Да, в Камелоте тоже частенько бранились, и при случае могли приложить крепким словом, — однако, звучало это все вполне естественно и не было столь мерзким. Бедный юноша в ужасе отшатнулся от страшной женщины и хотел было кинуться наутек, но та, схватив его за руку и продолжая браниться, поволокла его куда-то в подворотню. Мерфи завопил, как резаный, и принялся вырываться из ее рук. К счастью для него, по улице мимо них в это время проходил кузнец, который, увидев, что маленького скрипача куда-то тащат, кинулся к нему на помощь и во мгновение ока отбил его у старухи, которая тотчас же куда-то скрылась.

— Кто это был? — спросил Мерфи у кузнеца, как только тот оттащил его на безопасное расстояние от места происшествия и остановился, переводя дух. — Я никогда раньше не видел этой женщины.

Это старуха Рипли, — тяжело дыша, ответил кузнец. — Мой тебе совет — не связывайся с ней. Увидишь ее еще раз — переходи на другую сторону улицы, понятно?

— Понятно, — кивнул ошеломленный Мерфи. — Но почему она так странно себя ведет? Что ей было нужно от меня? Я ведь не обидел ее, не оскорбил, не уронил на землю — только слегка толкнул.

— Поверь, для этой старой грымзы достаточно и одного косого взгляда в ее сторону, — вздохнул кузнец. — Она полоумная. Живет в лачуге на отшибе, возле самой стены. Никто не отваживается поселиться рядом с ней. Боятся. Говорят, она ведьма и поклоняется дьяволу.

— А кто такой этот дьявол? — на свою беду, тут же поинтересовался Мерфи.

Его вопрос вызывал в кузнеце недоумение, смешанное с подозрением.

— Как же это так — ты совсем не знаешь, кто это? — спросил он, искоса глядя на Мерфи. Тот пожал плечами. — И кто такой Бог, получается, ты тоже не знаешь?

— Нет, кто такой Бог, я знаю, — ответил юноша, — мне рассказывали. Это такой человек, которого не видно, но он управляет всем на свете, и мы все очень ему нужны.

Услышав от Мерфи такое определение Бога, кузнец расхохотался.

— Ну ты и чудак, — сказал он, покачав головой. — Да кто тебе такое сказал? Бог — он вовсе не человек. Это тебя кто-то обманул.

— Но ведь он... был человеком, — растерянно пролепетал Мерфи. — Он ведь умер на кресте... а потом ожил...

— Глупости, — ответил кузнец. — Запомни — Бог не может быть человеком. Он — больше чем человек, больше, чем земля и небо. Он — все. И может превращаться в кого угодно и во что угодно. И в человека — в том числе.

И, помолчав немного, кузнец добавил:

— И вовсе он не добрый. И нужны ему далеко не все. Например, язычники, вроде тебя, ему не нужны. Поэтому, чтобы искупить свой грех, поскорее прими крещение Господне и стань честным христианином.

— А что такое грех? — не унимался Мерфи. Кузнец лишь раздраженно от него отмахнулся:

— Послушай, парень, у меня сейчас нет времени все тебе объяснять. Пойди домой, спроси у своего отца. Пусть он тебе все расскажет.

— Но у меня нет отца, — беспомощно развел руками Мерфи. — Я пришел в Камелот, чтобы его найти, но до сих пор так и не увидел.

— В таком случае спроси у того, кто заменяет тебе отца, — отозвался кузнец. — Не может быть так, чтобы ты рос совсем один.

И, не желая продолжать и без того затянувшийся разговор, пожелал Мерфи удачи и скрылся. Юноша остался один, растерянный и опечаленный. Вечером, вернувшись в замок, он нашел Мерлина и тотчас же пристал к нему с расспросами. Волшебник внимательно выслушал его смятенный рассказ, и, с полминуты подумав над его словами, наконец выдал:

— Видишь ли, кузнец вовсе не хотел тебя расстроить. Просто для него свойственно так видеть Бога. Бог для него и еще для многих людей — это то, что держит их всех вместе, то, что объединяет их. Такие люди очень гордятся тем, что они отличаются от остальных своей посвященностью в тайну, они чувствуют, что им открыто больше, чем остальным людям. Отсюда такая неприязнь к язычникам, — язычники, некрещенные, для них — это те, кто не посвящен в эту тайну. Это — чужие. Отсюда, собственно, и такая неприязнь к ним, если ты об этом хотел узнать...

— Да нет же, не в этом дело, — воскликнул Мерфи, — то есть, дело и в этом тоже, но не только. Кузнец сказал мне, что я должен принять крещение, чтобы искупить какой-то грех. Что такое грех, Мерлин? Это что-то страшное, да?!

Волшебник улыбнулся.

— Скажем так, не страшное, а скорее, глупое или неприятное, — сказал он. — Это что-то, что ты сделал, не подумав, что из этого выйдет. Просто потому, что тебе так захотелось. А от твоих действий потом пострадали другие... или же ты сам.

Мерфи смотрел на него во все глаза.

— Выходит, — сказал он через несколько секунд, — если я кого-то нарочно обижу, — просто потому, что мне так захотелось, — то я совершу грех?

Мерлин с улыбкой кивнул.

— А когда сэр Кай надо мной смеется, — продолжал рассуждать Мерфи, — и называет меня "щенком", — он тоже совершает грех? Он ведь смеется надо мной просто потому, что ему так хочется.

— Может быть, и совершает, но мы же не знаем, что творится в голове у сэра Кая, — ответил волшебник. — Может быть, с его точки зрения он абсолютно прав, и никакого греха по отношению к тебе с его стороны нет. Мой тебе совет — оставь сэра Кая в покое и следи за собой получше. Всегда думай о том, что из этого выйдет, прежде чем что-то сделать.

— Понятно, — кивнул Мерфи, — теперь я буду знать, что такое грех и что нужно делать, чтобы его не совершить. — Он на мгновние задумался, а потом внезапно выдал: — Послушай,

Мерлин... а можно ли совершить грех случайно?

— Можно, если ты не подумал, — ответил волшебник, — большинство грехов и совершается по чистой случайности. Но не бойся. Если ты сделал что-то без злого умысла, по невнимательности или из-за лени, то тебе достаточно просто раскаяться и признать свою ошибку, и в следующий раз быть осторожней. Но вот если ты совершил грех нарочно, зная о том, что ты его совершаешь... простое раскаяние тебе не поможет.

— Но как можно совершить грех нарочно?! — воскликнул Мерфи. — Это же так... глупо.

— Поверь мне, — вздохнул Мерлин, — находятся и такие люди, которые нарочно грешат, зная об этом. Кто-то из них оправдывает себя тем, что не может совладать со своими желаниями, — например, те, кто неумерен в еде и в питье; кто-то причиняет зло своим ближним, потому что боится, что иначе те причинят ему зло, и гордится этим; кто-то грешит ради власти, ради богатства, ради красоты. Есть множество причин, по которым люди грешат, но, как правило, грешат они потому, что им страшно...

Все то время, пока он говорил, юноша сидел молча, обняв колени, и думал о чем-то своем, глядя в одну точку. Затем он повернулся к волшебнику и, глядя на того с какой-то странной тоской, спросил:

— Скажи мне, Мерлин... а кто такой дьявол?

Волшебник был озадачен, если не сказать — ошеломлен.

— Понимаешь ли, — протянул он, запустив руку в волосы и наморщив лоб, — этого ведь сразу и не объяснишь. Да я и не знаю, нужно ли оно тебе... но все же, так и быть, попробую. Понимаешь ли... Дьявол... это такое создание, которое вечно мешает Богу и людям быть добрыми. Я не знаю, как он выглядит. Кто-то изображает его с рогами, как языческого бога Кернунна...

— О, про Кернунна мне рассказывала моя матушка, — оживился Мерфи. — Послушай, я не понимаю одного. Почему у язычников много богов, а у тех, кто верит в Иисуса — он всего один?

— Потому что те, кому поклоняются язычники, вовсе не боги, — мягко отозвался волшебник. — Они — помощники того единственного Бога, того, в которого верим мы. Мы называем их ангелами, но на самом деле у них куда больше названий. Это добрые духи, которые охраняют людей и помогают им. Но есть и злые духи, — добавил он после секундного раздумья, — те, которые, наоборот, мешают людям и всячески портят им жизнь. Это — помощники дьявола. Остерегайся этих духов, Мерфи. Они не так сильны, как добрые духи, но их много, и, если у человека слабая воля, они могут подчинить его себе и завладеть его телом. Это страшно. Так случилось с несчастной Рипли, язычницей, которая, чтобы вернуть ушедшего от нее возлюбленного, призвала себе на помощь силы мрака...

— Так вот в чем дело, — ошарашенно произнес Мерфи. — А я-то думал — почему она такая злая. Скажи мне, — он схватил волшебника за руку, испуганно заглядывая тому в глаза, — а ведь со мной такого случиться не может?!

— Если ты будешь умным мальчиком, то — не может, — Мерлин осторжно погладил его по голове, успокаивая. — Ну, не бойся же ты так. Вот увидишь, ничего не случится.

— Я боюсь, — прошептал Мерфи, вцепляясь в волшебника обеими руками и напряженно смотря в угол комнаты. — Видишь, там что-то черное. А вдруг это злой дух, и он сейчас схватит меня, как схватила эта страшная Рипли, и потащит в Страну Мертвых?!

Волшебник в ответ на его слова только рассмеялся:

— Никто тебя не схватит и не утащит. Это всего лишь тень, Мерфи. Помнишь, что тебе говорили про Зверя? Никогда не бойся его и не смотри ему в глаза. Так же и со злыми духами. Если ты не будешь смотреть им в глаза и не будешь их бояться, ничего ужасного не произойдет.

Мерфи недоверчиво на него посмотрел.

— Правда? — спросил он.

— Правда, правда, — улыбнулся в ответ Мерлин. — А теперь ложись-ка спать. Свечу можешь оставить зажженной, если тебе так спокойней.

Мерфи кивнул, сбросил обувь и забрался под одеяло, по своему обыкновению, свернувшись под ним, как маленький зверек. Некоторое время он лежал неподвижно и тихо, и Мерлин думал уже, что тот заснул, когда он внезапно высунул нос из-под одеяла и спросил:

— А все-таки, Мерлин. Я так и не понял, — кто же такой дьявол?

— Думаю, тебе пока достаточно знать то, что ты уже знаешь, — улыбнулся тот. — Спи спокойно. Не думай обо всяких глупостях.

Мерфи кивнул и снова спрятался под одеяло. Послышавшееся из-под него через некоторое время ритмичное сопение дало Мерлину понять, что паренек заснул. Тогда волшебник встал с кресла, в котором сидел. и ушел спать в соседнюю комнату.

Однако, спокойно поспать ему, увы, не удалось. Где-то в середине ночи его разбудил вопль, донесшийся из комнаты, в которой спал Мерфи, и волшебник, немедленно вскочив, зажег свечу и устремился туда.

Маленький скрипач сидел на кровати бледный и трясущийся, и расширенными глазами смотрел в темноту перед собой. Увидев Мерлина, он не сразу сообразил, кто перед ним, и некоторое время глядел на волшебника дикими глазами, а затем, придя в себя, обнял его так, что у того затрещали кости, и задушенно прошептал:

— Я его видел, Мерлин.

— Кого — его? — еще более задушенно просипел в ответ волшебник. — Может, ты для начала все же меня отпустишь? А то я задохнусь...

Мерфи несколько ослабил хватку, но волшебника не отпустил. В его глазах плескался серый, бесприютный испуг.

— Я боюсь его, Мерлин, — чуть не плача, проговорил он. — Он очень страшный. Он не злой, нет... он пустой, холодный, и... мертвый. И хочет, чтобы все стали такими же, как он.

— Ну, успокойся, — сказал волшебник, прижимая трясущегося юношу к себе и гладя его по голове. Он прекрасно понял, кого тот имеет в виду — Тебя он ни за что не достанет. Пожалуй, надо бы тебе и впрямь принять крещение, — пробормотал он через пару секунд. — Чтобы всякие поганцы не ходили... а то являются тут, понимаешь ли.

— Ну, успокойся, — сказал волшебник, прижимая трясущегося юношу к себе и гладя его по голове. Он прекрасно понял, кого тот имеет в виду — Тебя он ни за что не достанет. Пожалуй, надо бы тебе и впрямь принять крещение, — пробормотал он через пару секунд. — Чтобы всякие поганцы не ходили... а то являются тут, понимаешь ли...

— Не уходи никуда, — Мерфи умоляюще на него посмотрел. — Пожалуйста, не уходи. Посиди тут, со мной. Мне страшно...

— Хорошо, посижу, — устало вздохнул волшебник и опустился в кресло возле кровати. Мерфи, не выпуская его руки, забился обратно под одеяло. Его била крупная дрожь. Наконец, он немного успокоился и задремал. Мерлин, поняв, что ему лучше никуда не уходить, остался сидеть рядом с ним и в конце концов тоже заснул.

***

Артур стоял у окна и наблюдал за тем, как садится солнце. Сколько он себя помнил, ему всегда очень нравилось смотреть на закат. Практически каждый вечер он либостановился (или садился) возле окна, либо взбирался на крепостную стену и провожал взглядом уходящее светило. Особая, щемяще-сладкая тоска охватывала его в тот момент, когда последний лучик солнца скрывался за горизонтом, и, то, что происходило с его душой в этот момент, он не смог бы объяснить даже самому себе. Король, сам не отдавая себе в том отчета, прощался с солнцем, как ребенок прощается с матерью или с отцом перед тем, как лечь спать.

— Солнце село, — со вздохом заключил он, когда над кромкой горизонта осталось только невнятное огненно-золотое марево, с каждой секундой становившееся все бледнее и

бледнее. — Значит, сегодня уже не порисую...

Его неоконченная работа, изображавшая большое цветущее дерево, лежала тут же, на столе, вместе с несколькими остальными. Дерево было прекрасно. Оно состояло из множества крошечных, тщательно прорисованных деталей — листьев, почти незаметных глазу почек, цветов, складок на коре, — которые, однако, не дробили изображение на кучу маленьких частей, тем самым портя его, а сливались в одно гармоничное, неделимое целое. Никто не понимал, как король может часами сидеть на одном месте, с каллиграфической точностью выписывая все эти крошечные черточки и завитки. Артур зачастую и сам не понимал, как ему это удается, потому как за работой совершенно не замечал течения времени. Жаль только, что короля от его увлечения в последнее время слишком многое отвлекало. Король уселся на окно, обхватил острые колени и задумался.

Опять на носу война с этими саксами. Похоже, на этот раз дикари совсем взбеленились, и не успокоятся, пока не вырежут большую часть населения острова. Часть из них на прошлой неделе уже высадилась на восточном побережье и навела там шороху, — правда, их удалось отогнать, — но надолго ли?

"Хоть к ирландцам за помощью обращайся, — устало подумал Артур, с грустью глядя на стремительно темнеющее небо. — Хоть и варвары, а толк в военном деле знают. Борс из уладов. Да и улады, по сути, наши родственники... Но вот только опять война... разоренные земли, вытоптанные посевы. В том году нам еле-еле удалось избежать голода. Справимся ли на этот раз?"

По правде говоря, воевать Артуру совершенно не нравилось. Дрался он великолепно; в бою не ведал страха, — но сама война казалась ему чем-то совершенно бессмысленным. Он, как мог, утешал себя тем, что война — временное явление, и человечество рано или поздно его перерастет, — но понимал, что на его веку это навряд ли случится. А между тем, его стране постоянно требовалась защита. И король, скрепя сердце, оправлялся в очередной поход, хотя душа его просила другого — мира, красоты, любви и гармонии. Но кругом была война. Нужно было воевать.

Причина Артуровой нелюбви к войне, кроме всего вышеперечисленного, крылась еще и в страхе короля перед самим собой. Он давно стал замечать, что на войне он становится другим — жестким, холодным, циничным, в чем-то даже жестоким. С одной стороны это было хорошо — но с другой стороны, Артур совершенно не нравился себе в таком состоянии. Более того, он стал замечать, что в последнее время и в обычной жизни начинает вести себя, как на войне, словно тот, "другой" Артур постепенно просачивался в его сознание, заменяя его настоящего. Иногда королю казалось, что он просто безумно устал. Он не раз говорил об этом с Мерлином, но, что бы тот ему ни посоветовал — все было впустую.

И еще этот парнишка, Мерфи. Как-то раз он задал ему вопрос о том, нужен ли ли Иисусу Древний Народ, живущий под холмами, на что Артур, преодолевая раздражение и смятение, неестественно рассмеялся и ответил, что Древний Народ уже давно не живет под холмами, и вообще, все это — глупые сказки, которые любят рассказывать женщины. Мерфи не стал с ним спорить и ушел, однако, что-то в его взгляде не понравилось Артуру. Ему на какое-то мгновение показалось, что тот знает. Знает, откуда произошли бритты, знает, откуда взялся сам Артур, — пусть еще не до конца осознает, — но это знание сидит у него в крови, как у любого потомка Древних. А подумав, откуда в Мерфи может оказаться кровь Древних, а вместе с нею — и тайное знание, — король невольно вздрогнул. Цепкие ледяные пальцы страха на мгновение сладко стиснули его сердце. Впрочем, в следующий момент король решительно встряхнулся, слез с подоконника и сказал самому себе:

— Глупости какие. Этого не может быть.

Разумеется, в глубине души король понимал, что это только отговорка, и вечно обманывать себя он не сможет. Но сейчас у него были проблемы поважнее.

В дверь постучали.

— Войдите, — устало сказал Артур, опускаясь в кресло.

Вошел Ланселот с крайне озабоченным лицом. Увидев короля, он поклонился и остановился у дверей, ожидая разрешения сесть. Король кивком указал ему на кресло напротив.

Ланселот, едва слышно поблагодарив его, прошел в комнату и сел. Так они сидели некоторое время, не говоря ни слова. Артур понимал, что у его верного помощника плохие новости.

— Саксы опять собираются напасть, — наконец сообщил Ланселот после долгого молчания. — Вчера гонец принес письмо от их вождя. Он в открытую угрожает нам и говорит, что, если мы не сдадимся, нам несдобровать.

— Это уже второе письмо за последний месяц, — вздохнул Артур. — Я не понимаю, почему они не могут оставить нас в покое. Неужели им не хватает места у себя, на Большой Земле? Или им не с кем больше воевать?

— Тех, кто живет на большой земле, они боятся, — в свою очередь, вздохнул Ланселот. — Готы, вандалы, тевтоны — намного сильнее их, если уж им удалось занять Рим. Саксы не рискнут выступить против них выступить. Против норманнов они тоже не пойдут. Остаемся мы. Мы молоды; наш народ за долгое время римского правления отвык от войны. Все, что у нас есть — это наша красота... и гордость, которая не позволит нам попросить помощи у ирландцев и у галлов. Броддан Отважный, я думаю, прекрасно понимает это.

— У саксов, похоже, отсутствует всякое представление о чести, — невесело усмехнулся Артур. — Они выбирают наименее опасного, с их точки зрения, противника и бьют по самым слабым местам.

— А чего вы хотите, мой король, это вполне в их репертуаре, — развел руками Ланселот. — У саксов всегда была своя правда. По их мнению, только сильнейшие имеют право на жизнь.

— Ах, если бы только кто-то помог мне наконец победить этих дикарей, — воскликнул Артур, — я бы отдал этому человеку все, что угодно!

— Поосторожней с такими словами, мой король, — Ланселот обеспокоенно на него посмотрел. — Их могут услышать те, кому слышать их вовсе не следует. Я наполовину ирландец, и детство мое прошло в тех краях. Поэтому я знаю, о чем говорю.

— Да, я понимаю, — устало кивнул Артур. — Древний Народ... они следят за нами. Давно следят. Впрочем, в нынешнем положении я бы принял помощь даже от них.

— Среди Древнего Народа есть существа как добрые, — глухо отозвался Ланселот, — так и злые. Вам ли не знать об этом, мой король? Поэтому, умоляю Вас — будьте осторожнее со словами. Особенно к ночи.

— Я в отчаянии, — покачал головой Артур, — и мне некогда думать об осторожности. Впрочем, ты прав, друг мой. К чему ждать помощи от кого бы то ни было, когда надо действовать самим.

— Вот тут я абсолютно с Вами согласен, — сказал Ланселот, поправляя застежку плаща. — Впрочем. насчет помощи не беспокойтесь. Я поговорю со своими родственниками из Галлии и Ирландии, и, думаю, они не откажутся прислать нам подкрепление. Борс, в свою очередь, может привести людей из Ульстера. Да, мой король... я как раз хотел задать Вам один не совсем уместный вопрос... Позволите?

— Говори, — кивнул Артур.

— Почему Вы не попросите помощи у короля Мак Арта, властелина Тары?

Король положил ногу на ногу и скрестил пальцы на уровне лица.. Вопрос и впрямь был не из простых.

— Знаешь что, Ланселот, — сказал он через некоторое время, и в его голосе при этом послышалось легкое раздражение, — я, кажется, уже не раз объяснял всем и каждому, что в свое время я взял в жены дочь короля Мак Арта, — а именно, нашу прекрасную Гвиневру — не спрося разрешения на брак у ее отца. Посему его величество Волчий Король, я думаю, не слишком обрадуется, если я попрошу у него помощи сейчас, а коли уж саксы все-таки захватят Логрию, это его только обрадует. Поэтому вопрос твой, по крайней мере, глуп и неуместен.

— Но ведь его Величество Кормак Мак Арт подарил Вам Стол, — растерянно глядя на короля, проговорил Ланселот. — Мне кажется, что он бы ни за что не сделал этого, не относись он к Вам, как к своему любимому зятю.

— Стол он отправил вместе с Гвиневрой, в качестве приданого, — усмехнулся Артур. — А на свадьбу нашу предпочел не являться. И вообще, мой дорогой друг, мне кажется, что ты задаешь слишком много вопросов и вмешиваешься в дела, которые тебя не касаются.

— Как знаете, ваше Величество, — со вздохом опустил голову рыцарь. — Вам, разумеется, видней.

— А раз ты знаешь, что мне видней, — то не задавай глупых вопросов. И вообще, иди-ка ты лучше спать, — раздраженно отозвался Артур. — А я пока посижу и подумаю, что делать дальше.

— Как Вам будет угодно, — кисло ответил Ланселот, встал с кресла и направился к двери, напоследок обернувшись: — Спокойной ночи, мой король.

— И тебе доброй ночи, Ланселот.

Когда Ланселот удалился, король еще долго сидел в кресле в той же позе, в которой сидел до этого, и рассеянно перебирал пальцами костяные четки, с которыми не расставался с того момента, как принял крещение. Четки от постоянных прикосновений истерлись и посерели, но Артур и не думал о том, чтобы заменить их на другие, — эти были для него чем-то вроде талисмана, не стань которого, он бы почувствовал себя неуютно. Теплая, шершавая поверхность костяных бусин казалась ему чем-то до боли

родным и знакомым, и, перебирая эти четки, король словно всякий раз возвращался к самому себе, — ребенку, коим он всегда оставался в глубине души, невзирая на происходящие с ним перемены.

— Как знать, — чуть слышно проговорил он, просидев так некоторое время, — может быть, я и впрямь слишком погорячился. Бедный Ланселот. Надо найти его и извиниться перед ним. То, что у меня плохое настроение, ни в коем случае не должно отражаться на рыцарях... впрочем, об этом, наверное, завтра. А пока и впрямь пора ложиться спать. Наверное...

С этими словами король поднялся с кресла и направился к выходу. Однако, до двери он дойти не успел. Легкое прикосновение к плечу заставило его обернуться.

— Здравствуй, дорогой братец, — сладко пропела Моргауза, судя по всему, наслаждаясь его изумленным и испуганным видом. — Как твои дела? А я тут слышала, что тебе нужна помощь... или, может быть, уже не нужна?

— Какого... — только и смог выдохнуть король, еще не пришедший в себя от неожиданности. Он плюхнулся обратно в кресло, не спуская глаз с Моргаузы, — словно опасаясь, что та еще кто-нибудь учудит. А Моргауза, тем временем, ужасно довольная произведенным впечатлением, уселась на подоконник, картинно запахнулась в большой зеленый плащ и наигранным движением поправила волосы. Она вообще обожала жеманничать.

— Какого фомора ты пришла? — наконец собравшись с мыслями, спросил у нее Артур. — Вот так, без предупреждения, вошла в мой кабинет, как к себе домой? Ты что себе позволяешь?

— Я? А что я? — изобразила удивление Моргауза. — Я ничего. Я, вообще-то, намеревалась проведать тебя и Мерфи. Как вы тут с ним, кстати, еще не подружились?

— Не притворяйся, что ничего не понимаешь, дорогая сестра, — сквозь зубы проговорил король, даже не пытаясь скрыть свое негодование. — Ты прекрасно знаешь, что я терпеть не могу, когда ко мне подкрадываются вот так, сзади, бесшумно, словно намереваясь меня убить. И ты прекрасно знаешь, что с твоим обожаемым сыночком все в порядке. Тебе просто хочется лишний раз вывести меня из себя, не так ли?

— Вовсе нет, — Моргауза надула губы и скрестила руки на груди. — Ты совершенно зря так плохо обо мне думаешь. Впрочем, чего еще от тебя ожидать, мой дорогой братец. Ты всегда плохо владел собой... неудивительно, что Мерфи на тебя жалуется.

— Жалуется?! — король подался вперед; из его глаз, казалось, готовы были посыпаться искры. — Как так?! Я ведь не обижаю его... и стараюсь поддерживать во всем... как же так?!

— Он говорит, что ты совсем не обращаешь на него внимания, а если и обращаешь — то только с тем, чтобы выбранить, — притворно вздохнула Моргауза. Впрочем, король не допустил и мысли о том, что она притворяется; сейчас все его мысли были заняты маленьким скрипачом. Он и сам не понимал, почему известие о том, что Мерфи, оказывается, обижен на него, так его взволновало. — Что ему одиноко тут, что рыцари над ним смеются. А недавно до меня дошли известия о том, что моего мальчика, оказывается, едва не

сожрал Зверь! И ты все это время молчал?! — голос Моргаузы задребезжал, словно расстроенная лютня, и Артур понял, что она вот-вот расплачется. А этого ему хотелось меньше всего.

— Послушай, Моргауза, — виновато пробормотал он, — ну недоглядел я, ну признаю. Но вот насчет того, что ему тут одиноко... ты уж меня извини, но мне кажется, что ты привираешь. Насколько я знаю, у Мерфи тут есть друзья. Грейс присматривает за ним... да и Ланселот к нему вроде как неплохо относится. А уж Мерлина от него вообще за уши не оттащишь.

— В том-то и дело, — Моргауза смахнула слезу. — Это не те люди, которых я бы хотела видеть рядом с ним. Они развращают моего Мерфи; они прививают ему вредные привычки, они... они...

— Советую тебе успокоиться, — тяжело вздохнув, перебил ее Артур. — А с Мерфи я поговорю, обещаю тебе.

Моргауза подняла на него полные надежды заплаканные глаза и дрожащими губами спросила:

— Правда?

— Правда, правда, — успокоил ее измученный король. — А что до Зверя... то я думаю, малыш уже и думать о нем забыл. Носится целыми днями, смеется, на скрипке своей пиликает... вроде даже и не замечал, что ему здесь плохо. Ну да ладно. Это мы позже выясним...

Моргауза судорожно кивнула, и, не прощаясь, вышла из комнаты.

— Ну, если мне сейчас кто-то опять не даст мне пойти спать, — сказал Артур, когда она скрылась, — я, право слово, не знаю, что с этим умником сделаю.

Но, к счастью для себя, к королю в кабинет больше никто не заходил, и тот со спокойным сердцем направил стопы в свою спальню, где его уже поджидала Гвиневра.

***

Сгущался сумрак. Мерфи, покрепче ухватив под мышкой скрипку, вприпрыжку бежал по темной улочке, в конце которой виднелся ярко освещенный трактир, из открытых окон которого звучала веселая музыка. Маленькому скрипачу не терпелось поразить публику своими талантами. Неделю назад, случайно забредя в этот трактир, он познакомился с компанией веселых подвыпивших музыкантов. Все они — до единого— были рыжими; все они разговаривали по-гэльски и смешно коверкали бриттский язык, и все они мигом признали в Мерфи своего, стоило ему только сыграть им на своей скрипке. Весь вечер они поили и угощали его за свой счет, а тот, в свою очередь, не отказывался — отчасти потому, что отказываться ему было неудобно, а отчасти потому, что он в принципе никогда не пренебрегал едой, если та сама шла к нему. В конце концов Мерфи почувствовал, что ему плохо, и ни еда, ни вино, ни эль в него больше не лезут. Он еще никогда не пил зараз так много, — разве что только в тот единственный раз, когда сэр Кэй и его товарищи напоили его насильно. К тому же, ему очень некстати резко приспичило выйти по нужде. Мерфи попробовал встать из-за стола, но у него закружилась, и он поспешно сел обратно. Гэлы дружно расхохотались.

— Что, малыш, головка кружится?— не то участливо, не то насмешливо спросил у него высокий волынщик с острой бородкой на узком обветренном лице. Мерфи, еле сдерживая подступающую к горлу рвоту, кивнул. Волынщик что-то вполголоса сказал остальным музыкантам; те забеспокоились. Они явно не предполагали, что организм их юного товарища окажется настолько неприспособленным для питья.

— Принесите воды, — посоветовал кто-то.

Принесли воды. Мерфи жадно выпил ее, пролив половину на тунику. Ему стало чуть полегче, но противное ощущение готовой вот-вот разразиться блевоты его не отпускало. Он кое-как выполз во двор, сделал свои дела у ближайшей стены, и тут его наконец вырвало.

Он не помнил, сам ли дошел до замка или его довели. Волынщик попытался поинтересоваться у него, почему тот живет в замке, на что Мерфи ответил, что работает на кухне. Напоследок музыканты пожелали ему удачи и сказали:

— Приходи к нам завтра вечером. Мы снова будем в трактире, и, наверное, даже позволим тебе сыграть вместе с нами. Только поить — уж прости — мы тебя больше не будем.

Мерфи заплетающимся языком попрощался с ними и, словно зверек в нору, просочился в свой заветный лаз. Сделать это с переполненным желудком и кружащейся головой было непросто, но наш герой кое-как справился. Как можно более тихо, стараясь не шуметь, он дошел до покоев, где они жили вдвоем с Мерлином, на цыпочках подобрался к кровати (удивительно, но он даже ничего не задел и не опрокинул), и юркнул под одеяло, накрывшись им с головой. Его мутило; перед глазами плыли разноцветные круги. Мерфи долго ворочался, пытаясь заснуть, и, наконец, после двух часов бессонницы, ему-таки удалось задремать.

Наутро у него страшно разболелась голова, что ему, разумеется, не удалось скрыть от Мерлина. Волшебник сразу же понял, что накануне он пил, и тотчас же принялся ворчать по этому поводу.

— Вот расскажу всем, что ты тайком бегаешь в город, — сказал он, осуждающе глядя на Мерфи, — да еще и пьешь там с кем попало. То-то король обрадуется.

— Пожалуйста, не надо, — простонал юноша, утыкаясь носом в подушку. — Я больше не буду.

— Вот то-то же, — победно ухмыльнулся Мерлин. — А лечить я тебя не стану, разбирайся со своей болячкой сам.

Однако, Мерфи так стонал, вздыхал и закатывал глазки, что волшебник в конце концов смилостивился и все-таки помог тому избавиться от головной боли, заметив, впрочем, что это было в первый и последний раз. Счастливый и довольный паренек поблагодарил волшебника, схватил скрипку и убежал, а Мерлин остался один. Он долго думал, стоит ли рассказывать королю о случившемся, и в конце концов, решил, что стоит дать Мерфи еще один шанс. "К тому же, — рассудил он, — после такого похмелья пить ему наверняка еще долго не захочется."

Король в тот день долго искал Мерфи, бродя по замку, однако, найти его так и не смог. А маленький скрипач в это время носился по городу, пугая сидящих на мостовой птиц, и с нетерпением ждал вечера. Как только начало смеркаться, он со всех ног устремился к заветному трактиру, надеясь найти там своих вчерашних друзей, — и, судя по всему, успел как раз вовремя, потому как те только начинали пить, и были еще вполне в состоянии сыграть что-то годное.

— Мы будем сегодня играть?! — с порога задал вопрос Мерфи. Его глаза так и сверкали от радости. Музыканты переглянулись между собой, о чем-то пошептались, а затем волынщик, бывший, по всей видимости, среди них главным, повернулся к Мерфи и сказал:

— Что ж, думаю, сегодня можно и поиграть. А ты, я смотрю, шустрый малый. Мы уж думали, что ты не придешь сегодня... Головка-то как, болит?

— Да нет, — ухмыльнулся Мерфи, — не болит ни разу. Ну давайте же уже сыграем! Знаете, мне редко выпадал такой случай, чтобы меня слушало столько народу одновременно!

То, что он сказал, было, к сожалению, сущей правдой. Рыцари воспринимали тягу Мерфи к музыке как совершенно незначительное, и даже в чем-то вредное, юношеское увлечение. Его единственными слушателями были Мерлин, Грейс, Гавейн (который, к слову, сам недурно играл на лютне), и изредка — сам король. Остальные только раздраженно морщились, когда тот предлагал им послушать очередную сочиненную им мелодию.

Музыканты допили свой эль (Мерфи пить больше не предлагали), и, подгоняемые нетерпеливым скрипачом, полезли на возвышение около камина. Публика довольно заурчала, уже предвкушая веселье. Между тем, среди сидящего в зале разношерстного люда все же присутствовала одна персона, которая не кричала и не смеялась. Это была высокая дама, сидящая в кресле около окна, с ног до головы закутанная в зеленый плащ. Большой капюшон скрывал большую часть ее лица, а красные губы змеились в ехидной усмешке. Длинные цепкие пальцы с загнутыми наподобие птичьих когтей ногтями хищно сжимали ручку кресла. Дама сидела абсолютно неподвижно, словно статуя, никем не замечаемая, и исподтишка наблюдала за гудящим, словно улей, сборищем.

Музыканты, тем временем, начали играть. Первый блин получился комом — Мерфи не сразу уловил мелодию, и влиться в общий ритм у него не получилось. Публика разочарованно забормотала. Однако, следующая песня получилась у маленького скрипача уже намного лучше, а на третьей он уже вовсю фантазировал, вплетая в практически незнакомую ему мелодии новые трели и проигрыши, которые, — удивительное дело — приходились как нельзя к месту. Гости восхищенно смотрели на него. Мерфи торжествовал. Ему еще никогда не уделяли столько внимания сразу. Он неистовствовал; щеки его горели, на глазах выступили слезы, а смычок так и порхал по струнам. Сейчас он чувствовал себя поистине великолепно.

Когда он закончил (музыканты, игравшие вместе с ним, просто оторопели от такой прыти, и теперь стояли, разинув рты), публика долго и радостно ему хлопала. Мерфи стоял, весь красный, вспотевший, с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, и, казалось, был на вершине блаженства. Еще бы — его музыкой восхитилось столько людей сразу! Он больше не был тем маленьким, выросшим в лесу невоспитанным зверенышем — он был Человеком, Человеком, делающим то, для чего он предназначен, — он был нужен, им восхищались, его любили! Какое-то время он стоял, как в полусне, пока народ в зале исступленно ему хлопал, а затем стряхнул с себя оцепенение, и мигом заметил чьи-то пристально устремленные на него глаза прямо напротив себя.

— Эй, малыш, — хрипло спросил некто, — хочешь, я награжу тебя за твою прекрасную музыку?

— Благодарю, — испуганно замотал головой Мерфи, пятясь назад. Он еще не понял, с кем имеет дело, но странный тип ему очень не нравился. — Меня вчера уже награждали. Насилу выбрался.

— Я помню, — усмехнулся некто, и, внезапно вытянув вперед длинную руку, пощупал паренька за живот и с усмешкой констатировал: — А ты сладенький. Тебя, наверное, бабы любят.

— Отстаньте от меня, — сказал Мерфи, отшвыривая его руку прочь и возмущенно от него отстраняясь, — нет у меня никаких баб! С чего вы вообще это взяли?!

— А с того, — сказал странный тип, сверкнув глазами, — что я видел, как на тебя бабы смотрят. Ты же для них как игрушечка. Мягкий, потешный, глаза в пол-рожи. Да что я тебе тут расписываю... ты на себя в зеркало-то хоть раз глядел?

— Глядел, — как можно более безразлично ответил Мерфи, — ну и что с того.

— Ах, станет тебе горем твоя красота, — покачал головой странный субъект, и, бросив на Мерфи еще один, полный странной тоски вглзяд, скрылся в толпе.

Скрипач еще долго стоял, как громом пораженный, раздумывая над его словами. Может быть, не обрати он на них внимания, все было бы гораздо проще — но Мерфи был слишком впечатлительным юношей.Он, до этого никогда не задумывавшийся о своей красоте, внезапно понял, что и впрямь хорош. Чувство, завладевшее его существом, было схоже с тем, что он испытывал в детстве, когда его мать, во время своих редких визитов к нему, тискала и ласкала его, приговаривая "Какой ты у меня хорошенький!" Когда она говорила так, Мерфи становилось мучительно стыдно за себя, и только ободряюще-лукавый взгляд друида Энгуса мог вывести его из этого состояния. Так было и сейчас. Он беспомощно огляделся вокруг себя, и внезапно поймал на своем лице взгляд высокого волынщика. Тот смотрел на него с отеческим сочувствием. Мерфи кинулся к нему, отчаянно надеясь найти в нем хоть какую-то защиту.

— Что стряслось-то? — ласково спросил у него волынщик, когда Мерфи остановился напротив него, глядя на того расширенными, испуганными глазами. — Ты не привык, чтобы тебе так хлопали?

— Не совсем, — ответил Мерфи, немного смутившись. —Тут какой-то странный тип в толпе ходит. Серый такой, незаметный, но глаза очень цепкие. Как вцепится ими — так и не отпускает. Он меня потрогал и сказал, что я красивый. А еще он сказал, что у меня будет много баб и моя красота принесет мне несчастье.

— Хм! — волынщик в задумчивости поскреб подбородок. — Действительно, странный тип. Надо бы выяснить, откуда он взялся. А ты не переживай, — он с улыбкой похлопал Мерфи по плечу, — красота — дело преходящее. Это ты пока маленький еще, такой смазливый, — а как подрастешь, так вся эта сладость детская с тебя сойдет, и станешь ты, как все, не лучше и не хуже.

— Но я не хочу быть как все, — обиженно отозвался Мерфи, внезапно осознавший, что "быть таким, как все" ему вовсе не хочется. — Я все равно хочу быть красивее других. Я хочу быть таким же красивым, как, например, король.

Волынщик расхохотался.

— У короля и красота-то другая, — добродушно сказал он, — сколького же ты, оказывается, не понимаешь еще. Король, он, видишь ли, прежде всего внутри себя красивым должен быть. И оттого он снаружи красивым становится. А не наоборот. И пускай ему хоть ему двадцать лет исполнится, хоть все сорок — а все так же светиться будет... потому что должен. А все эти мальчишки хорошенькие, на которых бабы вешаются, потом в старости подурнеют, потому что ничего у них за душой нет. Ты на них не смотри; ты в себя смотри. Смотри, как тебе самому лучше будет. Чтобы ни совесть, ни обида тебя не мучали.

— Понятно, — протянул Мерфи. Слова волынщика подействовали на него успокаивающим образом. — А как это — в согласии с собой жить?

— Это я как-нибудь потом объясню, — улыбнулся волынщик, — а сейчас пойдем в зал, а то ребята нас уже заждались.

И впрямь — пока волынщик и Мерфи разговаривали, все остальные музыканты уже успели спуститься в зал и усесться у камина, и теперь громко спорили, деля между собой выручку. Впрочем, при виде вернувшегося к ним старшего товарища в сопровождении Мерфи, они мигом притихли. Волынщик молча уселся на табурет и, устало облокотившись спиной о стену, с наслаждением распрямил ноги и прикрыл глаза. Мерфи пристроился рядом с ним, на лежащей тут же подвытертой коровьей шкуре. Музыканты во все глаза таращились на него, но ничего не говорили. Сказать им, по всей видимости, было нечего.

— Полную шапку накидали, — наконец, выдавил из себя кто-то. — А все благодаря вот этому малявке. Вы когда-нибудь такое видели, а?

— Да там одни медяки, поди, — усмехнулся ему в ответ другой, на что первый возразил:

— Да нет, какие медяки! Сам посмотри — серебро! И золотишко попадается. Ох, и попируем же мы сегодня!

— А ты что скажешь, Том? — спросили у волынщика. Но тот ничего не ответил, и даже не открыл глаз, — только улыбнулся. Музыканты решили оставить его в покое, и вместо него принялись донимать Мерфи.

— Скажи, как у тебя получается так играть, — спрашивал один, теребя его за рукав.

— Нет, ты скажи, кто тебе скрипку делал, я к этому человеку пойду и, так уж и быть, разорюсь на новую лютню, — тут же встревал в разговор второй.

— Да какая лютня! Ты лучше мне скажи, какому демону душу продал, — решительно настаивал третий.

— Гвиндор!!! — хором осаживали его музыканты. — Уймись, малахольный! Все штучками своими балуешься?!

— Да успокойтесь вы, ничем я не балуюсь, — жалобно бубнил припертый к стенке Гвиндор, — Я завязал!

— Ага, завязал! — вопил кто-то, и все скопом набрасывались на Гвиндора и валили его на пол.

Мерфи беспомощно посмотрел на волынщика. Тот по-прежнему сидел с умиротворенным выражением на лице, еле улыбаясь тонкими, четко очервенными губами, — словно ему и дела не было до того, что его товарищи дерутся.

— Том, — жалобно протянул Мерфи, потрогав его за руку. — Том, проснись же.

Но Том не отвечал.Между тем кто-то из публики, заметив, что музыканты дерутся, полез их разнимать. За ним потянулись и остальные, и вскоре возле камина собралась целая толпа. Мешающегося под ногами Мерфи оттеснили к стене. Бедный юноша едва не задохнулся, когда кто-то не слишком вежливо толкнул его локтем в солнечное сплетение, но собрался с силами и принялся,изо всех сил работая ногами и одной свободной рукой (второй он прижимал к груди скрипку), выбираться из человеческого месива. Это оказалось не так-то просто. Пару раз его роняли на пол, но он кое-как поднимался на ноги и продолжал пробираться к выходу, попутно ища глазами Тома и зовя его на помощь. Однако, волынщика нигде не было видно. Под конец, когда Мерфи уже совсем отчаялся выбраться, чья-то цепкая рука ухватила его за ворот и выдернула из толпы на небольшое возвышение, свободное от народа.

Какое-то время после этого маленький скрипач смотрел в одну точку бессмысленными глазами и судорожно ловил ртом воздух. Наконец, отдышавшись, он поднял глаза на своего спасителя. Им оказался тот самый странный субъект, назвавший его "сладеньким", — только теперь он почему-то не казался Мерфи таким неприятным, как раньше.

Напротив, в нем появилось какое-то благородство. Было ли это следствием того, что незнакомец проявил доброе отношение к нему, Мерфи не знал.

— Спасибо Вам, — наконец выдохнул он. — А я уж думал, что меня задавят или раздерут на клочки.

— Не думаю, что эти люди настолько кровожадны, — холодно улыбнувшись, бросил незнакомец. — Впрочем... все может статься, — он запустил руку к себе за пазуху, и, пошарив там, извлек наружу небольшой хлебец, разломил его и протянул половину Мерфи со словами. — Вот, хлебушка лучше поешь. Что обо всяких глупостях думать...

При виде хлеба Мерфи внезапно вспомнил, что весь день почти ничего не ел. Он нерешительно протянул руку, и, встретив одобрительный кивок, схватил хлеб и с жадностью принялся его есть. Хлеб был мягким, сладковатым на вкус и таким свежим, что Мерфи глотал его, не прожевывая, так как зубы в нем застревали. Впрочем, проглотив несколько кусков, паренек понял, что хлеб явственно отдает испражнениями. Тогда его чуть не стошнило, и он поспешно вернул снедь незнакомцу со словами:

— Я не буду это есть.

— Что, пахнет? — усмехнулся тот, принимая хлеб обратно и так же пряча его за пазуху. — А смотреть надо, что жрешь. А лучше — нюхать.

Мерфи открыл было рот, чтобы дать наглому незнакомцу достойный отпор, но кто-то, подойдя сзади, хлопнул его по плечу, и ему пришлось обернуться. Обернувшись, он увидел Гвиндора в разодранной на плече тунике и с кровоподтеком на щеке. Несмотря на повреждения, лютнист улыбался, как ни в чем не бывало. Драка у камина, между тем, продолжалась.

— Ты выбрался?! — Мерфи в изумлении на него посмотрел. — Но как?! Тебя же хотели избить!

— Пойдем, выйдем, — улыбнулся Гвиндор.

Мерфи кивнул. Выходя из трактира следом за Гвиндором, он обернулся, ища глазами своего незнакомца, однако тот, как и в прошлый раз, бесследно пропал. Остался только мерзкий сладковатый привкус во рту. Гвиндор, заметив, что Мерфи морщится, участливо у него поинтересовался:

— Что, опять напоили тебя? Да когда ты все успеваешь?!

— Да нет, — ответил Мерфи, — никто меня не поил, просто тут тип какой-то странный шляется. Хлебом меня угостил, а он с привкусом дерьма оказался, представляешь?

Гвиндор тихонько рассмеялся.

— Ну ты даешь, — сказал он, покачав головой, — и везет же тебе на всякую дрянь. То напиваешься так, что еле ходишь, то на каких-то безумцев попадаешь... А впрочем, можно было бы поинтересоваться у этого парня, откуда он пришел. Я уверен, что это кто-то из наших.

— Ваши — это кто? — недоуменно посмотрел на него Мерфи.

— Тише ты, — Гвиндор ткнул его локтем в бок, — не верещи на всю улицу. Наши — это наши. Пойдем со мной, и ты все узнаешь.

— Кстати, а куда мы идем? — поинтересовался Мерфи. Гвиндор в ответ молча взял его за руку и потащил за собой.

Они долго блуждали по каким-то переулкам ( все это время Мерфи тщетно пытался запомнить дорогу), пока не оказались перед какой-то захудалой лачугой с провалившейся крышей, в кривом окошке которой мерцал тусклый огонек.

— Ну что ты стоишь, пошли, — подтолкнул Гвиндор застывшего в нерешительности скрипача. Тот кивнул, покрепче перехватил скрипку и направился к лачуге.

Скрипнула рассохшаяся дверь. Взору Мерфи предстала маленькая темная комнатка, пыльная до невозможности, с большим дубовым столом посередине, заставленным разного рода странной чепухой, — какими-то склянками, коробочками, колбочками; тут же валялись пергаментные листы с истрепанными краями, испещренные какими-то странными письменами (лишь позже Мерфи узнал о том, что это была латынь). Стены покрывали рисунки, изображавшие непонятные, пугающие сцены. Люди на этих рисунках едва походили на людей; их перекошенные лица, их тревожные глаза и расхлябанные рты словно источали ужас. Мерфи взглянул на них один раз, и они так ему не понравились, что он поспешно отвернулся и старался больше на них не смотреть. В глубине комнатки чадил маленький очаг, на котором стоял котелок со странно пахнущим варевом. Возле очага, скрючившись на положенном на пол полене, сидела какая-то маленькая темная фигурка, которая, стоило только гостям приблизиться к ней, подняла голову и оказалась никем иным, как старой Рипли.

Увидев ее, Мерфи в страхе отпрянул, но стоявший позади него Гвиндор подтолкнул его навстречу старухе, а та, в свою очередь, ловко ухватила его за руку и вцепилась в нее так крепко, что юноша уже не смог вырваться.

— Наконец-то, — проскрипела она, довольно ухмыляясь, и дернула руку Мерфи вниз, так, что тому пришлось сесть. — Как давно я ждала этого дня. Спасибо тебе, Гвиндор, что привел его. Без тебя я бы не справилась.

— Да не за что, — ухмыльнулся тот, — всегда рад помочь. А теперь давай мне то, что обещала. Я даром не работаю, ты знаешь.

— Потерпи, красавчик, — старуха Рипли страшно улыбнулась, обнажив в улыбке острые и длинные желтые зубы. — Дай мне пока разобраться с этим, — она посмотрела на Мерфи своими выкатившимися из орбит, белесыми глазами. Маленький скрипач, преодолев страх, все же решился наконец спросить:

— Что вы хотите со мной сделать? Вы принесете меня в жертву?

— Не будь таким наивным, — мерзко захихикала в ответ старуха, костлявыми пальцами заправив ему волосы за ухо. — Никто тебя в жертву приносить не собирается. Мы, напротив, хотим тебя кое-чему научить.

— Чему же? — удивился Мерфи. Страх в нем начал постепенно сменяться любопытством. Ему внезапно показалось, что старуха Рипли не такая уж и страшная, — просто старая и некрасивая. Та, словно прочитав его мысли, отпустила его руку, улыбнулась одними губами и проскрипела:

— Да, может быть, сейчас я не так хороша, как некогда в молодости, — но зато у меня доброе сердце. Я, конечно, раздражительна, и, бывает, вспылю, — но зато в колдовстве, мой милый, мне нет равных. Захочешь — любое зелье сварю, любую болезнь заговорю, а врагов твоих вообще со свету сживу — только слово скажи.

— Правда? — Мерфи замялся. — Но... мне говорили, что колдовство — это плохо, и что Бог не хочет, чтобы люди колдовали. Старик Энгус, помнится, всегда учил меня, чтобы я не связывался с колдунами, да и Мерлин говорит то же самое...

Старуха снова рассмеялась, обнажив желтые клыки.

— Наивный, — сказала она, наклонясь к Мерфи и глядя тому прямо в глаза. — Неужели ты думаешь, что эти старые проходимцы научат тебя чему-то полезному?! Нет, не отворачивайся, смотри на меня! Смотри мне в глаза!

Мерфи зажмурился. Старуха Рипли легонько ударила его по щеке.

— Глупый, — сказала она. — Ты сам не понимаешь, глупый, трусливый мальчишка, какой силой владеешь. Все твои Мерлины и Энгусы — всего лишь преграды на пути к твоей истинной сути. Да открой же ты глаза наконец!

Мерфи открыл глаза. Старуха Рипли опустилась на колени напротив него и провела ладонью по его лицу.

— Красавчик, — сладко оскалилась она. — А какой сильный! — добавила она, потрогав его руки. — Поистине, чудное создание! И вот это сокровище, — сказала она, повернувшись к неподвижно сидящему Гвиндору, — эти олухи из замка прятали от нас! Да ему цены нет!

— Да, цены ему нет, это ты правильно сказала, — скептически отозвался Гвиндор, — однако, я жду, когда ты наконец расплатишься со мной.

— Да иди ты! — раздраженно ответила ему старуха. — Будешь канючить — вообще ничего не дам! — Она повернулась к Мерфи, и, взяв его руки в свои, продолжила: — Ты, мой мальчик, прямой потомок Древних, тех, что живут под холмами, и тех, о которых люди несправедливо забыли.

— Древние?! — глаза Мерфи в одно мгновение расширились до размера чайных блюдец. — Ух ты! Мне много рассказывали про них, но я ни одного из них не встречал. Расскажите мне, какие они!

— А тут и рассказывать нечего, — ухмыльнулась старуха. — Покажи ему, Гвиндор.

Гвиндор, недовольно ворча, поднялся на ноги, и, встав так, чтобы свет от очага падал на него, стянул рубашку через голову. Мерфи пригляделся к нему и вздрогнул. Все его туловище, от пояса и до ключиц, покрывали искусные узоры из шрамов, изображавшие закрученные спирали, какие-то лица, подобные тем, что были нарисованы на стенах, и еще всевозможную неразбериху, копаться в которой у Мерфи не было ни малейшего желания. Заметив его оторопевший взгляд, Гвиндор победно усмехнулся:

— Это еще не все, — и повернулся к нему спиной. Из спины, вернее, из плечевых суставов, у него торчало два небольших отростка, напоминавших крошечные, недоразвитые ручки.

— Что это?! — только и смог выдохнуть Мерфи. Глядя на тело Гвиндора, он испытывал смесь отвращения и любопытства, хотя где-то в глубине души понимал, что это — еще не самое страшное.

— Это крылья, — невозмутимо ответил Гвиндор. — Жаль, им так и не дали вырасти. Всякие святоши типа твоего Мерлина обкарнали мне их еще в детстве. Они вообще грозились меня убить, но матушка не позволила им этого сделать. После этого случая нас изгнали из города.

— Но почему они так плохо обошлись с тобой и с твоей семьей?! — воскликнул Мерфи. Ему внезапно сделалось очень обидно за Гвиндора. Он даже почувствовал некоторую солидарность с ним, — ведь его самого в Камелоте все шпыняли за непохожесть на других. Словно в ответ на его мысли, Гвиндор вздохнул и промолвил:

— Люди вообще не любят тех, кто не похож на них.

— Да! Да! — заверещала старуха Рипли, вскакивая со своего полена, — они сжигали наши дома, они мучали наших детей, они чего только ни делали, чтобы избавиться от нас! Но мы непобедимы! У нас есть наше волшебство, у нас есть Великая Богиня, которая защищает нас, как бы над нами не издевались! Людишки должны гореть! Гореть!

— Гореть в озере лавы, — уточнил Гвиндор, надевая тунику обратно.

Мерфи круглыми глазами смотрел то на одну, то на другого.

— Но в чем же заключается ваше волшебство? — спросил он, когда старуха Рипли наконец успокоилась. — Вы умеете летать; вы разговариваете с деревьями и животными; вы рисуете на небе огненные знаки и заставляете реки течь вспять? Если вы научите меня всему этому, то я, пожалуй, стану вашим учеником.

— Конечно, научим! — всплеснула руками старуха Рипли. — А ты еще сомневаешься! Но для начала, — она погрозила Мерфи заскорузлым пальцем, — для начала ты должен кое-что выпить. — С этими словами она сняла крышку с котелка, в котором бурлило и пузырилось варево, и, зачерпнув его оттуда большим, покрытым черной копотью металлическим черпаком, налила его в подставленную Гвиндором чашу. Гвиндор понюхал зелье; его лицо приняло непередаваемое выражение, глаза маслянисто заблестели. Но старуха Рипли быстро отобрала у него чашу и отвесила ему тумака, прикрикнув на него:

— Это не тебе! Ишь чего захотел!

— Но ты обещала, — плаксиво отозвался Гвиндор, потирая ушибленный затылок. Старуха Рипли ничего не ответила, только скорчила в его сторону страшную гримасу, а чашу протянула Мерфи со словами:

— Выпей.

Тот неуверенно принял чашу из ее рук и понюхал странного вида питье.

— А мне ничего от этого не будет? — спросил он, с подозрением глядя на старуху. — Я не покроюсь волдырями, у меня не вырастут копыта вместо ног, я не превращусь в птицу, зверя или лягушку?

— Нет, ничего не будет, — ласково проскрипела старуха. — Пей давай.

Мерфи несколько секунд нерешительно смотрел на чашу, но затем все же набрался смелости и пригубил странный напиток, от вкуса которого у него моментально перекосило лицо, а глаза полезли на лоб. Однако, любопытство в нем было сильнее отвращения, и он постепенно, маленькими глотками, чтобы не обжечься, осушил всю чашу до дна.

— Вот умница, — улыбнулась старуха Рипли и погладила его по голове. — Теперь тебе ничего не нужно будет делать, тайное знание само вольется в тебя.

Мерфи кивнул. Тайное знание, впрочем, что-то не спешило в него вливаться. Он довольно долго просидел, ожидая каких-то необычайных изменений, — однако, с ним ничего не происходило, кроме того, что, может быть, стало клонить в сон, да закружилась голова.

— Ну и где же оно, тайное знание? — наконец спросил он у старухи Рипли.

— Подожди, — ответил ему за нее Гвиндор, — не все сразу.

Тут Мерфи посмотрел на него и увидел, что это уже и не Гвиндор вовсе, а какое-то странное пучеглазое существо, похожее на рыбу, но не рыба. Он посмотрел на стены. Рисунки на стенах ожили, зашевелились и протянули к нему руки. Мерфи дотронулся до плеча задремавшей у очага старухи Рипли, но голова у той внезапно отвалилась и покатилась в огонь, и Мерфи понял, что это не старуха Рипли вовсе, а сухая, старая осина с длинными ветвями, склоняющимися до земли, и что дом — тоже не дом, а странный лес с перекореженными и перекрученными Бог знает как деревьями, на ветвях у которых вместо листьев растут глаза.

" Началось," — сказал себе Мерфи, не испытывая при этом, впрочем, никакого страха. Ему было любопытно, что произойдет с ним дальше. Он огляделся кругом, думая, куда ему пойти, и, наконец, заметив тропинку, петляющую между деревьями, направился к ней.

***

— Я не знаю, что с ним произошло, — Том виновато опустил голову — Он был со мной; но я задремал, а затем в трактире началась драка. Я потерял его. Потом я спросил у людей, видели ли они его, и они ответили, что он ушел с Гвиндором. Я немедленно кинулся его искать... потому что знал, что Гвиндор — ненадежный товарищ. И нашел. Он брел по какой-то улице, не разбирая дороги и что-то бормоча. А потом и вовсе потерял сознание...

— Я подозреваю, что этот Гвиндор его чем-то напоил, — невесело отозвался Мерлин. — Какой-то дрянью вроде макового отвара. Только, подрзреваю, что это вовсе не маковый отвар — будь это маковый отвар, он бы не бродил по улицам. И отойдет от этой гадости он, судя по всему, нескоро...

Король уронил голову на руки, запустив пальцы в темные волосы. Некоторое время он сидел неподвижно, а затем поднял голову и глухо произнес:

— Я с самого начала знал, что ничем хорошим это не закончится. А ты, Мерлин — где ты был, старый осел? Почему ты не мог сопровождать его во время его прогулок по городу? Почему ты не запретил ему выходить? Почему ты не приказал заделать этот несчастный лаз, в конце концов? Я что, должен один за всех вас думать? И вот вам,

ожалуйста — результат. Этот негодник уже вляпался в какую-то заваруху, а расхлебывать ее — нам. Что я скажу Моргаузе, если он так и не очнется? Если он, не дай Бог, умрет?! — в голосе короля послышались слезы. Мерлин ничего не сказал — только присел рядом с ним на подлокотник и обнял его. Артур, не говоря ни слова, уткнулся лбом ему в плечо.

Выглядело это, конечно, несколько странно — но в Камелоте все давно привыкли к подобным сценам. Тем более, в комнате сейчас никого и не было, кроме Артура, Мерлина, Тома и лежащего без чувств Мерфи.

— Мне кажется, — сказал Том, отходя от окна, возле которого он стоял, опершись руками о подоконник, — нам все-таки не стоит делать столь поспешных выводов. Умереть он не умрет. Но когда он очнется, нам следовало бы подробно расспросить его, в чем же было дело.

В дверь постучали.

-Войдите, — безучастно сказал король.

Вошла Грейс, бледная и встревоженная, в одной ночной сорочке и клетчатой накидке. Ее рыжие волосы были наспех перехвачены лентой. Увидев короля, она слегка смутилась, покрепче запахнулась в накидку, и, пройдя в комнату, присела на краешек кровати, на которой лежал Мерфи, и заглянула тому в лицо.

— Что с ним? — спросила она через некоторое время, подняв голову. — Он ранен? Заболел? Умоляю вас, скажите мне.

— Да так-то ничего особенного, — отозвался Мерлин, — просто какой-то умник решил напоить его волшебным отварчиком. Вот и мучаемся теперь.

— Отварчиком? — Грейс наморщила нос. — Это, в смысле, зельем?

— Да, — ответил волшебник. — Подозреваю, что ему эту дрянь преподнесли именно как волшебное зелье. Ну а он что... поверил. Зря я раньше ему не сказал, что на самом деле называют "волшебными зельями". Думал, что он до них не доберется...

— Вот ублюдки, — с горечью произнесла Грейс. — Неужели их не остановило даже то, что перед ними — беззащитный юноша? Он же наивный,как ребенок.

До этого лежавший неподвижно Мерфи внезапно пошевелился. Все присутствующе разом повернулись в его сторону и затихли.

До этого лежавший неподвижно Мерфи внезапно пошевелился. Все присутствующе разом повернулись в его сторону и затихли.

Мерфи шевельнулся еще раз; затем медленно открыл глаза и невидящим взором уставился в потолок. Грейс склонилась над ним, гладя его по голове и что-то шепча. Паренек сначала никак не мог прийти в себя, но затем внезапным рывком сел в постели, обвел всех присутствующих диким взглядом и спросил:

— А что, разве я уже дома?! А где же лес... где Древние... где все?

— Так я и думал, — покачал головой Мерлин.

— Древние, — скривил рот король. — Ну-ну.

— Что, разве... — Мерфи мигом поник. — Разве их больше нет? Но куда же они подевались?! Неужели они больше не хотят меня видеть?! — на этих словах в его голосе прозвучало такое отчаяние, что все присутствующие невольно вздрогнули.

— Вот что, мальчик мой, — сказал Мерлин, сползая с подлокотника и подходя к кровати. — Никаких Древних не было. Вернее, даже если они и были, то это были не те Древние, которых ты хотел видеть. Расскажи-ка мне поподробней, как они выглядели.

— Они... — Мерфи задумался. — Они... разные. У кого-то есть крылья; у кого-то хвосты, у кого-то глаза, как у рыб; у кого-то по четыре и более руки. Есть и те, кто похож на людей, но они все равно какие-то странные. Они обычно живут под землей; но сегодня они вышли на поверхность, и я их видел...

— Все понятно, — перебил его Мерлин. — Так вот, малыш, поспешу тебя разочаровать. Ты видел не Древних, ты видел фоморов. Тех, кто спустились под землю до того, как Древние пришли туда. Тем более, под землю, к твоему сведению, спустились только некоторые Древние, — остальные, не пожелав жить среди фоморов, рассеялись среди людей и теперь живут с нами.

— Но ведь я видел их! — воскликнул Мерфи. — Они вовсе не фоморы, они добрые! Они учили меня волшебству; они рассказывали мне о том, как устроен мир и о том, что лежит за его пределами. Они летали со мной; я пытался научиться летать сам, но у меня не получилось... Ах, зачем вы вернули меня! Я бы хотел навсегда остаться там, в их мире!

— Ты сам не знаешь, чего просишь, — раздраженно возразил ему король. — Боже, неужели не нашлось никого, кто мог бы втолковать тебе столь простые вещи?! Что нельзя пить что попало и есть что попало; что нельзя разговаривать со всякими подозрительными личностями; что фоморы — вовсе не добрые волшебники, какими ты себе их представляешь, а опасные и ядовитые существа, заманивающие к себе глупцов, вроде тебя? Нет, я решительно не понимаю ни твою мать, ни этого чудака Энгуса, который тебя растил. Ты же ведешь себя, как звереныш, не понимающий, где хорошо, где плохо.

— А я теперь точно знаю, где хорошо, — упрямо отозвался Мерфи, скрестив руки на груди. — И от своих слов не отступлюсь.

— Бог с тобой, — махнул рукой король, — и ведь настырный, как осел. Ладно уж. Отлеживайся. А в город тебе отныне путь заказан, уж не обессудь. Будешь сидеть в замке, пока не научишься себя вести.

— А вот и не буду, — Мерфи показал королю язык и демонстративно отвернулся к стенке.

— А не будешь — так мы запрем тебя в башне, как принцессу, — не остался в долгу Артур, — и выпускать будем только в случае крайней необходимости.

— А я... а я на вас нужду из окна справлять буду! — подвел черту Мерфи. На это у короля уже не нашлось, что ответить. Он только откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза рукой.

— Совершенно невозможный тип, — измученно произнес он. — Может, отправить его к матери? Лично я уже с ним замучался.

Мерфи ничего не говорил, только, насупившись, смотрел в стену. Грейс попыталась обнять его, но тот дернул плечом и отодвинулся. Все остальные тоже молчали. Наконец, Том, не выдержав нависшей тишины, осторожно предположил:

— А может быть, не стоит никого запирать и отсылать к матери? Я мог бы присмотреть за ним, пока он находится в городе, потому что в любом другом случае он либо найдет способ убежать, либо затаит обиду...

— Молчал бы лучше! — прикрикнул на него король, вскидывая голову. — Знаю я, как ты за ним "присматривал"! Если бы не ты... он бы не связался с этими ублюдками!

Том тяжело вздохнул и замолчал.

— Мерфи, может быть, ты все же расскажешь нам, как зовут тех людей, которые помогли тебе увидеть фоморов? — решил перевести тему Мерлин. Мерфи ничего не ответил, только замотал головой и зарылся под одеяло.

— Ну что ты будешь делать, — вздохнула Грейс. — Мерфи, маленький, ну... нельзя так. В конце концов, мы волнуемся за тебя. Я, например, очень не хотела бы, чтобы тебя забрали фоморы. Да и остальные, я думаю, тоже.

— Отстань, — глухо отозвался Мерфи из-под одеяла. — Ты ничего не понимаешь. Ты их не видела; а я видел! И я сделаю все возможное, чтобы только увидеть их вновь!

— Бесполезно с ним разговаривать, — сказал король. — Только время впустую тратить. Пойдем, Мерлин; пойдемте, Грейс и Том. Пусть полежит один, подумает.

И с этими словами Артур медленно поднялся к креслу и направился к выходу.

— Я останусь, — сказал Мерлин.

— И я остаюсь, — сказала Грейс.

— И я, — сокрушенно заключил Том.

— Что, никто не идет? — король обернулся в дверях и удивленно на них посмотрел. — Ну, как хотите. А я больше не намерен разговаривать с этим балбесом. Он не понимает и не хочет понимать очевидного.

И с этими словами король вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Оставшиеся в комнате Том, Мерлин и Грейс долгое время сидели молча. Каждый думал о своем. Мерфи свернулся в комочек под одеялом и не подавал признаков жизни. Первой не выдержала Грейс. Она встала со своего места и сказала:

— Я, пожалуй, пойду. Меня, наверное, уже мальчишки потеряли.

— Иди, — сказал ей Мерлин. Грейс вышла. Том сидел, закрыв глаза, и что-то тихо бормотал.

— Пожалуй, и мне тут делать нечего, — заключил он через пару минут. — Ты извини, Мерлин, я тоже пойду. Дела в городе.

Мерлин кивнул. Том поспешно вышел. Волшебник взглянул на закутанного в одеяло Мерфи. Тот по-прежнему лежал неподвижно, но не спал. Мерлин подошел к нему и сквозь одеяло осторожно погладил его по голове.

— Не печалься, — мягко сказал он. — И не сердись на них. Они любят тебя, хотя и понимают, что ты нашел в этих фоморах. А я не собираюсь ни бранить тебя, ни увещевать. Я хочу сказать тебе всего одну вещь — будь осторожен. Да, Те, кто живет под землей, могут показаться тебе прекрасными. Да, они сильны — сильнее обычных людей, и могут делать удивительные вещи. Но подумай, мой мальчик — нужно ли тебе это? Неужели ты готов оставить тех, кто дорог тебе, ради призрачного счастья?

— Плевать, — сдавленно отозвался Мерфи. — Мне сказали, что я — потомок Древних. Это мой народ, понимаешь, Мерлин?! И они могучи и прекрасны.

— Понимаю, — сказал волшебник. — Однако, фоморы — не Древний Народ. Древний Народ, как я уже сказал, давным-давно не живет под землей; там остались лишь те, кто затаил злобу на людей и желает им смерти. Одумайся, Мерфи. Они нарочно заманивают тебя в свои сети; и если ты послушаешься их и не будешь с ними осторожен — ты уже никогда оттуда не вырвешься, как бы тебе ни хотелось.

— Мне сказали, что я — сильный, — всхлипнул юноша. — Они говорили, что я буду самым лучшим из них. Они хотели, чтобы я стал их правителем; чтобы я защищал их... А кто я здесь...? Лишь предмет для насмешек...

— Постой, — осторожно перебил его Мерлин, — ты говоришь, что им нужна защита, так? Но тогда посуди сам — зачем защищать тех, кто, как ты незадолго до этого сказал, могучи и прекрасны? Разве они не могут постоять сами за себя?

Мерфи высунул растрепанную голову из-под одеяла и уставился на Мерлина заплаканными зелеными глазами.

— Об этом я не подумал, — сказал он. — Но скажи — зачем им тогда нужен я? Раз, как ты говоришь, они могут сами за себя постоять? Я ведь был им нужен; они были рады мне, я чувствовал. Но теперь я не понимаю, зачем...

— Они мертвы, Мерфи, — вздохнул волшебник. — Мертвы уже давно. Не случайно они сказали тебе, что ты сильнее их всех, — ведь живой всегда сильнее мертвого. Им нужна твоя жизнь, Мерфи. Пока ты веришь в их существование; пока ты питаешь их своей силой — они живут. Но стоит тебе один раз усомниться в них, как они сразу же исчезнут. Не поддавайся на их уловки, мой мальчик. Им ведомы людские страхи и желания, и поэтому легко подчиниться им и стать их рабом; нелегко потом выбраться.

— Но... откуда ты знаешь все это? — выдохнул пораженный Мерфи, во все глаза глядя на Мерлина. — Скажи, откуда тебе все это известно? Ты ведь не выдумываешь? Не обманываешь меня?

— Я не выдумываю, — покачал головой волшебник. — Я никогда ничего не выдумываю. Сам подумай, Мерфи — разве я обманывал тебя когда-нибудь? Да и зачем мне это надо?

— Но тогда как ты узнал?! — воскликнул Мерфи, вылезая из-под одеяла целиком и наклоняясь к Мерлину. — Скажи мне! Скажи мне правду!

— Я сам был там, — грустно улыбнулся тот. — Да, я долго время жил среди них, питаясь кошмарами, пока однажды не прозрел и не понял, что все то, что меня окружало, было лишь видением, сном, мороком — всем, чем угодно, но только не самой Жизнью. И тогда я покинул тьму и вышел на поверхность, а следом за мною вышел и мой народ. Слишком долго мы пребывали в невежестве; слишком долго мы путали сон с явью; но теперь, когда мы наконец пробудились, ничто больше не сумеет затмить наш взор. Ведь мы — те, кто восстал из мрака, дабы встретить Солнце.

Говоря это, волшебник, сам того не замечая, как-то вытянулся, выпрямился; его лицо приобрело вдохновенное выражение, и сам он как будто бы стал выше ростом. Мерфи просто не мог ему не поверить. Он слушал его, затаив дыхание, а когда Мерлин наконец закончил свою речь, воскликнул:

— Так вот оно что! Почему же ты раньше не говорил мне об этом?! Почему ты молчал?! Выходит, ты и сам — из Древних?! А расскажи, как у вас там?! А может, ты покажешь?! Я очень-очень хочу увидеть настоящих Древних!

Волшебник в ответ на его восторженные возгласы только улыбнулся.

— Не все сразу, — сказал он. — Древние не являются людям просто так, только потому что те выпили отвар из волшебной травки или поели грибочков. Древние — повсюду, но их трудно увидеть тому, кто слишком верит в сказки и не замечает чудесного вокруг себя. Откройся Жизни, Мерфи. Тогда и Древние откроются тебе, и я уверен, что ты увидишь их.

— Понятно, — паренек не сводил с Мерлина восхищенных глаз. — Представляешь, а эта старуха, Рипли, которая напоила меня той дрянью — уж не знаю, как она называется, — сказала, что такие, как ты, убивали Древних. Вот ведь старая лгунья! Теперь я хочу как следует проучить ее, чтобы она больше не пихала людям всякую гадость под видом "волшебного зелья"!

— Не делай поспешных выводов, — Мерлин положил ему руку на плечо, — кто знает, что подтолкнуло эту несчастную женщину встать на темный путь? Не суди ее строго. И тогда, быть может, когда ты будешь в беде, люди тоже окажутся к тебе милосердны.

Мерфи кивнул. Волшебник погладил его по голове, заправив волосы ему за ухо, и сказал:

— Думаю, теперь ты понял, почему мы были так против того, чтобы ты возвращался к этим фоморам.

— Конечно, понял, — Мерфи улыбнулся и зажмурил глаза, как пригревшаяся и обласканная зверушка. — Спасибо тебе, Мерлин. Ты всегда мне все разъясняешь.

— Не благодари меня, — сказал Мерлин. — В конце концов, я считаю своим долгом говорить людям правду, чтобы потом с ними ничего не случилось. А теперь ложись лучше спать. Посмотри, уже светает. А у тебя, судя по всему, была беспокойная ночь.

— Да, надо бы поспать, — Мерфи сладко потянулся и зевнул во весь рот. — Еще раз спасибо тебе.

С этими словами он растянулся на кровати, и спустя несколько минут уютно засопел.

Мерлин еще немного посидел рядом с ним, глядя в окно, а затем поднялся и вышел из комнаты, тихо затворив за собой дверь.

***

— Подумать только, этот мерзкий карлик опять соврал мне все планы, — зло пробурчала Моргауза. — Я ведь была в шаге от цели! И тут такой облом! Ну подумать только!

— Успокойтесь, моя госпожа, — сказала старуха Рипли, ставя перед ней деревянную чашу, доверху наполненную странного вида кашей. — Вот, лучше поешьте вкусненького. Ничего, все еще получится. Будет Ваш Мерфи на нашей стороне, не переживайте.

— Я ведь так хотела, чтобы он начал думать по-моему, — Моргауза стиснула пальцами виски. — Я ведь так хотела научить его правильным вещам. Хотела, чтобы он слушался только меня. И тут — нате пожалуйста! Является этот колченогий выродок, рассказывает ему сказочку на ночь, — и все мои усилия идут прахом!

— Наши усилия, — уточнил Гвиндор. — Я не люблю, когда обо мне забывают.

— Да какая разница! — крикнула Моргауза, хватая из чаши кашу и запуская ею в Гвиндора. — Тебя вообще не спрашивают!

— Моя госпожа, Вам не следовало бы так волноваться, — назидательно проскрипела Рипли. — Ведь, в конце концов, поссорить его с королем у Вас почти удалось.

— Вот именно, что "почти", — ядовито усмехнулась Моргауза, — и вот именно это "почти" меня сейчас больше всего и не устраивает. Я ведь была на волосок от цели! Но благодаря Мерлину мой дурачок

по-прежнему будет восхищаться Артуром, и, похоже, так и не увидит, что это за мелочный, грязный, подлый и трусливый тип. Ненавижу ублюдка. Глаза бы выцарапала, если бы только дотянулась.

— Да уж, этот Артур — на редкость жалкий человечишка, согласен, — снова встрял в разговор Гвиндор. — Жалкий, узколобый восторженный болван. Таким внизу самое место.

— Да, внизу таким Артурам мигом находят достойное применение, хе-хе, — старуха Рипли плотоядно оскалилась. — Потому эти подлецы и стараются изо всех сил удержаться наверху.

— Но мой мальчик не такой, — выдохнула Моргауза, прижав руки к груди. — Мой мальчик похож на меня; у него такой же нос, такие же руки, такие же волосы, как у меня, и любит он то же, что и я. Я уверена, — рано или поздно он увидит истинную суть вещей... надо только немножко его к этому подтолкнуть, осталось ведь совсем немного... Но зелья, судя по всему — не вариант.

— Ну почему же, — скрипуче заквакала старуха Рипли, — вполне себе вариант. Когда он устанет искать Древних среди обычных людей, когда ему будет плохо или одиноко — он снова прибежит к нам. Надо только расшатать его отношения с королем как следует. Но ни в коем случае не допускать того, чтобы его выгнали из замка.

— Да, тут ты права, — задумчиво протянула Моргауза. — А знаешь... по-моему, это даже хорошо, что пока он им восхищается. Тем больнее потом станет для него разочарование. Но эта боль закалит его душу, и он станет сильным, и ничего больше не будет бояться. А там его можно будет представить и самой Великой Богине.

— Разумеется, — старуха Рипли сняла с очага котелок и принялась разливать по мискам подозрительного вида суп. — Вот. Супчику поешьте.

— Ты ложку-то дай, — сказал Гвиндор. — А то мне его что, пальцами есть?

***

Мерлин проснулся от того, что кто-то отчаянно тряс его за плечо. Кое-как разлепив глаза, он увидел Мерфи, сидящего на краю его кровати. Парнишка был бледен; его глаза лихорадочно сверкали.

— Я понял! — заверещал он, как только увидел, что Мерлин проснулся. — Я все понял! Фоморы — это слуги дьявола, верно?!

— Нуу... — протянул Мерлин и сделал попытку зарыться лицом в подушку, но Мерфи был неумолим.

— Выходит, — продолжал он, — что Зверь — это тоже фомор! И дьявол — это фомор, верно?!

— Ну, в принципе, да, — вздохнул Мерлин, поняв, что поспать ему сегодня больше не дадут.

— Ну так вот... у тебя нету часом книг, где рассказывается о том, как убивать фоморов? — Мерфи посморел на него с необычайной серьезностью.

— Зачем тебе это? — вскинул бровь Мерлин. — Ты что, собрался убивать фоморов?

— Да, вроде того, — беззаботно отозвался Мерфи. — Мне нужно придумать, как убить Зверя. А то он мне сегодня опять снился. Это, наверное, потому, что я связался со сарой каргой Рипли, верно?

— Да не думаю, — пожал плечами Мерлин. — Просто ты его боишься. А ты не бойся. И лучше выспись как следует, а я завтра покажу тебе пару книг. Не думаю, правда, что они тебе подойдут.

— Хорошо, — кивнул Мерфи, забираясь с ногами в кресло. — Только покажи обязательно.

Волшебник пробубнил что-то невразумительное и уткнулся обратно в подушку. Было раннее утро, а рано утром Мерлин, как правило, спал.