Паренек размахнулся изо всех сил, но потерял равновесие и упал на бок под заливистый смех Ланселота.

— Да ну, — сказал Мерфи поднимаясь на ноги и бросая меч на землю. — Он неудобный. Не понимаю, к чему мне уметь обращаться с этими железными палками. Неужели нельзя сражаться по-другому?!

— Нельзя, — покачал головой Ланселот, — если ты хочешь стать настоящим рыцарем.

— Мне все равно, — Мерфи надул губы, как обиженный ребенок, уселся на камень и взял в руки лежавшую тут же скрипку, — стану я рыцарем или нет.

— Ну что ты будешь делать, — вздохнул Ланселот, присаживаясь рядом с ним на камень. — Ну пойми ты уже наконец, что судьба рыцаря — самая лучшая судьба, которую вообще можно было придумать. Ты только представь себе — подвиги, слава...

— Мне не интересны ни подвиги, ни слава, — отозвался Мерфи. — Мне не нужны ваши железные штуки. Вот — мое оружие.

С этими словами он перехватил скрипку поудобнее и провел смычком по струнам.

Ланселот ничего не сказал, только вздохнул, слушая, как тот играет. Вот уже четыре месяца Мерфи находился в замке, и все это время рыцари по очереди безуспешно бились с ним, пытаясь его хоть чему-нибудь научить. Но маленький лесной скрипач был совершенно неуправляем. Ни увещевания, ни просьбы, ни даже угрозы отправить его к матери на Мерфи не действовали. Он ни в какую не желал иметь дела с оружием; столовый этикет воспринимался им как нечто совершенно бессмысленное; разговоры о чести, доблести и идеалах Камелота вызывали у него в лучшем случае недоумение. Зато язык он усвоил почти мгновенно, — правда, разговаривал на нем с совершенно неподражаемым акцентом, который придворные остряки много раз тщетно пытались передразнивать. Но это были еще цветочки. Самое интересное началось тогда, когда Мерфи, научившись грамоте у Мерлина, принялся читать все подряд, и при этом безоговорочно верил каждому слову. Когда он в очередной раз начинал нести несусветицу и кто-нибудь спрашивал у него, откуда он это взял, маленький скрипач с невозмутимым видом отвечал:

— В книжке прочитал.

Знание грамоты и языка давало ему несомненное право нести чепуху, когда заблагорассудится.

— Не нравится мне этот Мерфи, — ворчал сэр Кэй, когда им с друзьями случалось вечерком собраться в укромном уголке дворцовой кухни и выпить — разумеется, тайком от короля, который терпеть не мог подобных, как он выражался, "плебейских" посиделок, несмотря на то, что напивались-то все, как правило, именно на устраиваемых им официальных торжествах. — Больно он пронырливы й. Вон, гляди, и двух месяцев не прошло, как он уже книжки читает. Я-то, помнится,над этой грамотой, чтоб ее, пять лет бился и до сих пор пишу с ошибками.

— Ну, кому что, — пожимал плечами Гавейн. — Я, например, тоже достаточно быстро научился читать, а вот дерусь до сих пор плоховато.

— Да ладно тебе, нормально ты дерешься, — гудел сэр Борс, хлопая Гавейна по плечу своей ручищей. — У тебя преимущество в ловкости. А у нас с Каем — в силе, правда, Кай?

— Что правда, то правда! — улыбался тот, сверкая наполовину беззубым ртом, и тут же снова бурчал: — И все равно мне эта мелкота не нравится. Странный он, как из-под холма выполз.

— Не забывай, что наши предки, по слухам, тоже вылезли из-под холма, — гоготал в ответ сэр Борс, наливая себе эля из большого кувшина.

— Тихо ты! — шипел на него Гавейн. — Не к ночи они будь помянуты!

— Да чего там бояться, — ухмылялся Борс, делая большой глоток из своей кружки. — В лучшем случае старый краснобай Мерлин приковыляет и опять будет сказки свои рассказывать.

— Да уж, — скалился Кай, вспоминая Мерлина, и тут же испуганно озирался по сторонам, словно боясь, что волшебник внезапно появится у него из-за спины и схватит его за плечо. — Приковыляет и будет тут сидеть и на нас смотреть. Брррр. Не нравится мне, как он смотрит...

— Да он вообще никому, похоже, не нравится, только король его еще как-то терпит, — отвечал ему Борс, с грохотом ставя пивную кружку на стол.

Сэр Гавейн пытался возразить ему, но друзья быстро его затыкали, и веселье продолжалось до тех пор, пока невесть откуда появившийся Шон не говорил подвыпившей троице, что пора закругляться. Тогда наши герои, охая и кряхтя, выползали из-за стола и расходились по своим покоям. На замок опускалась тихая теплая тьма.

— Может быть, ты все-таки попробуешь еще раз? — почти безо всякой надежды спросил Ланселот у Мерфи, когда тот наконец прекратил играть. Тот яростно замотал головой.

— Ну Мерф, — протянул Ланселот, вставая с камня и садясь на корточки напротив своего горе-ученика. — Ну нельзя так. Если ты не будешь сражаться, я пожалуюсь на тебя королю, и он отправит тебя обратно к матери.

Мерфи нехотя поднялся с камня, положил скрипку на землю и уставился на Ланселота прозрачными зелеными глазищами. Тех, кто мог подолгу выдержать этот взгляд, было немного. В основном люди начинали либо истерически хохотать, либо отводили глаза в сторону. Ланселот предпочел сделать второе.

— Слушай, — внезапно предложил идею Мерфи, — а хочешь, мы с тобой сразимся врукопашную? Голыми руками, без железных палок?

Ланселот заколебался. С одной стороны, можно было порадоваться тому, что Мерфи вообще согласился хоть как-то сражаться. Но с другой стороны, сам он владел приемами рукопашного боя не слишком хорошо, и боялся попасть впросак. Мерфи, увидев его замешательство, наоборот, воспрял духом.

— Ну же, — сладко пропел он, щуря глаза, — соглашайся.

Ланселот исподлобья взглянул на него и внезапно понял, что узкое лицо Мерфи удивительно напоминает ему мордочку лисицы. Сощуренные зеленые глаза, длинный нос, без конца нюхающий воздух, тонкие губы с виднеющимися между ними острыми зубами, растрепавшиеся рыжие локоны... Ланселот смотрел на него и, к удивлению для себя, понимал, что этому созданию в бою оружие и впрямь может не понадобиться.

— Бог с тобой, — наконец вздохнул он, поднимаясь на ноги. — Врукопашную так врукопашную.

Они разошлись по сторонам поляны и некоторое время стояли так, примериваясь друг к другу, а затем начали медленно сходиться. Мерфи наматывал вокруг Ланселота круги, то приближаясь к нему, то отдаляясь. Тот терпеливо выжидал, пока тот подойдет поближе, готовясь нанести ему удар.

Однако, то ли Ланселот чего-то не рассчитал, то ли Мерфи удалось так запутать его своими приближениями-отдалениями, что тот не смог сконцентрироваться, — но первый удар пришелся мимо цели. Маленький скрипач ловко поднырнул под руку Ланселота и, схватившись за нее, заломил ее тому за спину. Ланселот зашипел, как рассерженный кот, и развернулся, чтобы дать противнику достойный отпор, однако тот не выпустил его руки, и, улучив момент, запрыгнул к нему на спину и вцепился пальцами ему в горло.

Что это были за пальцы! Тщетно Ланселот пытался разжать их, — с каждым его движением Мерфи только усиливал хватку. "Он же задушит меня, — в какой-то момент с ужасом осознал рыцарь. — Задушит, с него станется. Он сделал еще одну нелепую попытку вырваться, повалился на траву и принялся по ней кататься, пытаясь сбросить Мерфи с себя, — но тот ни в какую не желал отпустить его. Наконец, когда у Ланселота уже потемнело в глазах, и он почувствовал, что вот-вот испустит дух, железная хватка внезапно разжалась.

Некоторое время Ланселот лежал на траве, плохо понимая, что вообще происходит, но потом сознание начало мало помалу возвращаться к нему. Шея жутко болела. Мерфи сидел неподалеку от него на корточках и с победной ухмылкой смотрел на него.

— Болван, — прохрипел Ланселот, кое-как поднимаясь на ноги и заходясь в приступе мучительного кашля. — Несносный скудоумный болван! Ты хоть сам понял, что мог меня убить?!

В ответ на его слова Мерфи звонко расхохотался.

— Ты еще и смеешься, — сквозь зубы прошипел Ланселот, чувствуя, как ярость закипает в нем, подступая к самому горлу. — Ты еще и издеваешься. Да я сейчас тебе покажу!!!!! Да я тебе...

С этими словами Ланселот кинулся к Мерфи, намереваясь драться уже по-настоящему. Тот вскочил на ноги и ошерился, как кошка, выставив вперед руки:

— Не подходи, загрызу.

Ланселот, весь красный и взмыленный, с воплем набросился на него, сбил его с ног и повалил на траву, попутно мутузя всем, чем придется, — руками, ногами, головой, подвернувшимся обломком ветки. Мерфи сначала барахтался под ним,пытаясь перехватить его руки, но затем, по-видимому, смекнув, что это у него не получится, потому что Ланселот размахивал ими, как мельница, решил поступить проще, — вцепился ногтями тому в ухо. Ланселот взвыл от боли и двинул Мерфи кулаком в живот. Тот зашипел от боли, но хватку не ослабил, и, вдобавок ко всему, изловчился и ударил Ланселота по скуле. Ланселот в последний момент пребольно укусил его за руку, и тотчас же получил ответный удар в глаз. Впрочем, на этом драка и завершилась. Ланселот, внезапно осознав, что сейчас они дерутся, как мальчишки, отпустил Мерфи, и тот, в свою очередь, тоже его отпустил. Противники разошлись, — вернее сказать, расползлись, — и уселись спиною друг к другу, не говоря ни слова. Ланселот осторожно ощупывал раненое ухо. Мерфи сидел на корточках, согнувшись в три погибели, с сосредоточенным и хмурым видом.

Наконец, Ланселот решился нарушить молчание.

— Надеюсь, — сказал он, не поворачиваясь к своему противнику, — теперь ты понял, что тягаться со мной тебе бесполезно?

— Ничего подобного, — отозвался Мерфи, тем временем пытаясь приладить на место выдранный клок волос. — По правде говоря, это я тебя побил.

— Нет, я, — возразил Ланселот. — Ты с самого начала действовал нечестно. Ты пытался меня задушить. Так что победа за мной.

Мерфи только хихикнул.

— Послушай, Ланселот, — спросил он через некоторое время, — а когда ты дерешься один на один с противником, который много сильнее тебя, ты тоже соблюдаешь этикет? Ну, я не говорю эти ваши турниры — я сейчас имею в виду настоящее сражение. Вот представь себе, стоишь ты на поле брани в легких кожаных доспехах, и на тебя прет здоровенный, вооруженный до зубов варвар. Что ты будешь делать в таком случае?

Ланселот задумался. Вопрос и впрямь был довольно щекотливым.

— Знаешь, — ответил он через некоторое время, — я думаю, в этом случае стоит смотреть по обстоятельствам и поступать согласно им. А вообще — варваров жалеть не стоит. Они ведь не благородны.

— Какая разница, кто благороден, а кто нет? — раздраженно перебил его Мерфи. — Все люди одинаковы. Почему для одних, то есть для рыцарей, так важно это благородство, а для других, то есть для варваров и таких, как я, его как будто бы и не существует? Почему с одними вы ведете себя по-одному, а с другими — по-другому?

— Потому что мы, рыцари Камелота, призваны нести людям просвещение и учить их исполнять волю Божью, — не менее раздраженно ответил ему Ланселот. — Наша задача — донести до людей Истину. Если мы не будем соблюдать установленные Богом и королем порядки, то кто же будет их соблюдать? А что до варваров — то те не имеют никакого представления о воле Божьей. А значит, они нам пока мешают.

— Так почему бы вам не разъяснить им эту волю? — удивился Мерфи. — Чтобы они больше вам не мешали.

— Потому что вот уже две недели я безуспешно пытаюсь разъяснить ее тебе, безмозглый ты осел, — наконец потерял терпение Ланселот. — Потому что ты совершенно не понимаешь, что правила для того и придуманы, чтобы им следовать. Точно так же рассуждают и они, твои варвары. Нам ничего не остается, кроме как убивать их. Они по-другому не понимают.

Сказав это, Ланселот поднялся на ноги и прошелся взад-вперед по поляне. Мерфи какое-то время внимательно следил за ним, а потом хлопнул себя по колену и расхохотался.

— Ну конечно, — воскликнул он, — кому же захочется быть такими же скучными, как вы и соблюдать ваши дурацкие правила! Вот потому они вас и не понимают! Слушай, Ланселот, — в его глазах внезапно появилось беспокойство, — а что такое эта самая воля Божья? Мне говорили, что Бог — этот тот, кто следит за нами сверху и все про нас знает, — и хорошее, и плохое — и, несмотря на это, все равно нас любит. Скажи, неужели он такой же скучный, как вы? Неужели это он придумал ваши бесконечные правила, чтобы заставлять всех следовать им? Но... ведь тогда получается, что он нас не любит!

Ланселот задумался. Тирада, только что произнесенная Мерфи, сбила его с толку. Однако, ответ нашелся, хотя и не сразу, и Ланселот озвучил его.

— Видишь ли, — начал он, — правила нужны за тем, чтобы люди оставались людьми. Нужно, чтобы они поступали хорошо, понимаешь? Чтобы не вели себя, как звери, потакая лишь сиюминутным прихотям. Вот за этим и нужны правила. Закон, понимаешь? Не я его придумал. И не ты. И не нам в нем что-то менять. Бог дал нам его для того, чтобы мы были счастливыми.

— Но я не понимаю, какой толк от того, чтобы держать нож в правой руке, а вилку — в левой, — с отчаянным вызовом произнес Мерфи. — И кто сказал, что нельзя лазать по деревьям, и почему надо обязательно тыкать друг в друга этими железяками, и почему при дворе принято ругать тех, кто живет в Эрине и на Большой Земле, хотя они ничем не отличаются от нас? Зачем убивать ни в чем не повинных куниц и лис и шить из их шкур одежду, хотя можно вполне обойтись овечьей шерстью? Зачем, Ланселот? Разве все это делает нас счастливыми?

Ланселот снова задумался, но на этот раз так и не придумал, что ему ответить. Мерфи стоял напротив него, и косые лучи солнца, пробившиеся сквозь листву, падали ему на лицо.

— Бог с тобой, Ланселот, — сказал он через некоторое время. — Я не хотел тебя обидеть. Пожалуйста, больше не учи меня драться на железяках. Они холдные и тяжелые, и от них у меня болят руки.

— Хорошо, — вздохнул Ланселот, — я вижу, что ученик из тебя и впрямь никудышный. Иди, играй на своей скрипке. А я сегодня же поговорю с королем. Так у нас дело не пойдет.

Мерфи кивнул, подобрал скрипку и бесшумно скрылся в густых зарослях, окаймлявших поляну. Ланселот еще некоторое время стоял, задумчиво глядя на солнечные блики в листве, а затем подобрал свой меч и направился к замку.

" Ведь и не объяснишь ему, зачем мы соблюдаем все эти правила, — думал он, медленно шагая по лесной тропинке и почти не глядя под ноги. — Я и самому себе-то толком этого не объясню. Действительно, зачем... зачем это все? Зачем мы участвуем в этих никому, по сути дела, не нужных турнирах? Зачем придумываем себе эту кучу ненужных мелочей, которые только усложняют наш быт? Тут дело даже не в тарелках-ложках-вилках... нет... все эти украшения, драгоценности, этикет, прочая канитель... зачем? Что из этого на самом деле важно?"

С этими невеселыми мыслями Ланселот вернулся обратно в замок и отправился в свои покои, где его ждало недописанное стихотворение. Разговор с королем он намеревался отложить на вечер.

А Мерфи, по своему обыкновению, напевая на ходу сочиненную песенку, брел куда глаза глядят, пробираясь через заросли и подныривая под низко растущие ветви. Он не боялся заблудиться в лесу, так как безошибочно запоминал дорогу, сам не понимая, как у него это получается. В конце концов, его путь привел его к маленькой лесной речушке, которая, журча, переливалась с камня на камень. Там Мерфи и остановился, усевшись на корягу, лежащую прямо на берегу. Ему, в отличие от Ланселота, было хорошо и совсем не тревожно. Он жил настоящим, и предпочитал не тратить времени на тяжелые раздумья. Вопрос о соответствии рыцарского этикета воле Божьей уже не волновал его — можно сказать, он попросту вылетел у него из головы.

— Хоть бы мамаша не приехала, — сказал он самому себе (у него вообще была привычка разговаривать с самим собой), щурясь на солнце. — Без нее так спокойно. Эх, если бы только старик Энгус был здесь! Я бы рассказал ему обо всем, что со мной приключилось.

С этими словами Мерфи слез с коряги и подошел к ручью, намереваясь наклониться к нему и попить воды, — как вдруг резкий, незнакомый запах, внезапно повеявший непонятно откуда, заставил его остановиться. Мерфи настороженно принюхался. Запах походил на запах животного, но вот какого — паренек определить так и не смог. Единственное, что ему удалось понять — это то, что животное, скорее всего, было хищным.

На мгновение Мерфи заколебался. Ему совсем не улыбалась встреча с диким зверем, — он помнил, как когда-то давно, еще в детстве, ему пришлось столкнуться с голодным волком. От той встречи у него на боку остались три длинных шрама — следы от волчьих когтей. Правда, из шкуры волка потом получилась отличная накидка, и Мерфи долго ходил в ней, — до тех пор, пока она совсем не истрепалась.

Вспомнив про накидку, Мерфи ухмыльнулся. Ему больше не было страшно. В нем проснулся охотничий азарт. "Если зверь не нападет, — подумал он, — то и я его не трону. А если нападет — то туда ему и дорога. Навряд ли он окажется намного сильнее меня. А сильного всегда можно перехитрить".

И, окончательно поверив в свои силы, маленький скрипач положил скрипку на корягу, а вместо нее взял в руки длинную суковатую палку и, принюхиваясь, направил свои шаги в ту сторону, откуда шел запах.

И нюх его не подвел. С каждым новым шагом запах становился все острее и неприятнее. Мерфи отчаянно морщил нос, но продолжал держаться и мужественно шел вперед. Наконец, когда запах превратился уже не в запах, а в вонь, наш скрипач понял, что наконец достиг цели, и остановился.

Источника запаха нигде не было видно. Мерфи беспомощно огляделся, вытягивая шею, затем привстал на цыпочки, затем посмотрел на землю, надеясь увидеть на ней следы, и, не найдя их там, поднял голову и задал вопрос в пустоту, обращаясь к неведомому существу:

— Ну, где же ты?

Лес ответил ему недобрым молчанием. Оно и впрямь было недобрым — ни шелеста листьев, ни пения птиц, ни шороха шагов в траве не было слышно. Только запах, резкий, отвратительный запах, становился все сильнее и сильнее, словно теперь не Мерфи шел на запах — а запах сам шел к нему. На мгновение пареньку даже почудилось, что он слышит этот запах, — а еще мгновение спустя он его УВИДЕЛ.

Такое, поверьте, увидишь не каждый день.

***

Король не спеша бродил по дорожкам сада, перебирая четки, когда его слуха внезапно достиг пронзительный, полный ужаса вопль.

Вопль шел со стороны леса, и, похоже, приближался. Король вздрогнул и схватился за меч, а в следующую секунду уже мчался по направлению к садовой калитке, сразу за которой начинался лес.

Открыв калитку, он успел пробежать всего несколько шагов по лесной тропинке, пока едва не был сбит с ног чем-то, выскочившим на него прямо из кустов, трясущимся и отчаянно голосящим.

"Что-то" оказалось ни кем иным, как Мерфи. Бедный скрипач был до смерти напуган, — на побелевшем лице лихорадочно сверкали выкатившиеся из орбит глаза, рыжие волосы стояли дыбом, а зубы, казалось, отстукивали чечетку. Столкнувшись с Артуром, он с секунду смотрел на него ошалевшими, невидящими от страха глазами и рванулся было, чтобы бежать дальше, но король схватил его за плечи и легонько встряхнул.

— Стой, — сказал он. — Стой, тебе говорят.

Мерфи еще раз взглянул на него, и только теперь до него дошло, что перед ним — король. Он прекратил кричать, и, после секундного молчания, внезапно вцепился в Артура, и, спрятав лицо у того на груди, разразился громкими рыданиями.

Артур стоял, как громом пораженный, — отчасти потому, что не мог понять, что же могло так напугать малыша, а отчасти — потому, что никто никогда не осмеливался вот так просто, упав к нему на грудь, рыдать, пачкая его белоснежную тунику соплями.

— Мерф, — он сделал попытку освободиться от столь пылких объятий, но юноша вцепился в него, как клещ, и продолжал рыдать. Тяжело вздохнув, король тоже обнял его, — правда, одной рукой, потому что вторую он продолжал держать на рукояти меча — так, на всякий случай, — и осторожно поинтересовался:

— Ну, и что тебя так напугало, скажи на милость.

— Там, — Мерфи ткнул пальцем в сторону леса, не прекращая рыданий. — Там.

— Что "там"?! — Артур начинала раздражать вся эта ситуация. Его вообще легко было вывести из себя. — Ты можешь уже наконец толково мне объяснить, что ты там увидел?

Мерфи, кое-как успокоившись и утерев рукавом нос, поднял на него заплаканные глазища.

— Там, в лесу, — затравленно прошептал он. — Я... я не знаю, кто это такой. Мой король, умоляю вас, пойдемте отсюда как можно скорее! Я увидел его, а он погнался за мной. Может быть, он и сейчас где-то поблизости, — при этих словах Мерфи затравленно огляделся. — Наблюдает за нами. Хочет напасть.

— Кто это, да скажи ты уже наконец! — воскликнул король, сильно встряхивая Мерфи. — Как он выглядит?! Это человек, зверь, дух, или — или что?!

— Я не знаю, — Мерфи закрыл лицо руками. — Пойдемте скорее отсюда. Мне страшно. Мне очень страшно, — тут к его горлу снова начали подступать рыдания, но он вовремя сдержался и продолжал: — Я даже не разглядел толком, как он выглядит... но он очень, очень страшный. У него запах... и большие желтые глаза... а еще он рычит... не как волк или медведь, нет... он рычит, как человек...

— Все понятно, — сказал король. — Вот что. Пойдем-ка и впрямь в замок. Я потом тебе все объясню.

Мерфи кивнул. Артур, схватив его за руку, бегом побежал вместе с ним к калитке. Войдя в сад, он запер ее на засов и с горечью заметил:

— Ненадежная штуковина. Я ведь просил Бреса не убирать те ворота. Стояли бы себе и стояли. А сейчас... пффф, — и король в сердцах махнул рукой.

— Кто это был? — вытирая все еще бегущие по щекам слезы, спросил Мерфи. — Вы его знаете? Скажите мне, Вы знаете, кто это?!

— Зверь Рыкающий, — лаконично отозвался Артур. — Я, конечно, подозревал, что он еще вернется. Но не мог и подумать, что вернется он именно сейчас.

— Но откуда он взялся? — Мерфи смотрел на него блестящими от страха и любопытства глазами. Плакать, между прочим, он уже прекратил. — Могу поклясться, я в жизни не видел ничего страшнее, забери меня Балор!

— Мерфи! — Артур строго на него посмотрел. — Что еще за выражения?!

— Прошу прощения, мой король, — маленький скрипач смущенно опустил глаза. — Я больше не буду.

— То-то же, — устало заметил Артур, опускаясь на скамейку. — Нет, ну подумать только... Зверь Рыкающий... прямо сейчас. Определенно, с этим надо к Мерлину.

— Расскажите мне сначала, кто это такой, — Мерфи умоляюще на него посмотрел. — Ну пожалуйста.

Артур тяжело вздохнул. Рассказывать что-то назойливому племяннику ему сейчас хотелось меньше всего, но тот так на него смотрел, что королю в конце концов пришлось пересилить себя и начать рассказ.

— Видишь ли, — заговорил он, — никто на самом деле не знает, откуда взялся этот Зверь. Одни говорят, что его из зависти натравили на нас злые колдуны. Другие говорят, что он был послан нам за наши прегрешения. В любом случае, — точно об этом существе ничего неизвестно. Одно я тебе скажу — не вздумай его бояться. Я понимаю, что это трудно, но природа этого существа, как и любого животного, такова, что он чувствует страх. Двух наших рыцарей, — я сейчас не шучу, — которые вот так же, как ты сейчас, испугались его, — он разорвал на мелкие клочки. Еще троих он ранил, и они потом умерли. И потому я говорю тебе — не бойся. Если видишь Зверя рядом — помолись, и, быть может, он пройдет стороной.

— Я понял Вас, — по-прежнему глядя на короля расширенными глазами, кивнул Мерфи. — Я больше не буду бояться, обещаю.

— Ну, вот и умница, — измученно улыбнулся король. — А теперь, с твоего позволения, я пойду. Я и так уже слишком задержался, беседуя с тобой.

— Разумеется, — ответил паренек. — Только, пожалуйста, берегите себя.

Артур удивленно посмотрел на него, но ничего не сказал, — лишь покачал головой и быстрым шагом направился в сторону замка.

Мерфи постоял с минуту, напряженно принюхиваясь, и, решив, что ему надо рассказать обо всем леди Грейс, а затем — Мерлину, тоже зашагал в его сторону.

Однако, до Мерлина первым добрался Артур. Волшебник сидел в небольшой деревянной беседке, беседуя с какой-то милой барышней. При виде короля барышня встала, поклонилась и поспешно удалилась. Король плюхнулся на скамейку и долгое время молчал, сцепив руки на колене и мрачно глядя в пустоту. Мерлин все это время внимательно на него смотрел. Наконец, преодолев тягостное молчание, Артур произнес только одно слово:

— Зверь.

— И? — спросил Мерлин, по-прежнему пристально на него глядя. — Что ты намерен делать?

— Мерлин, я не спрашиваю у тебя, что Я намерен делать, — в отчаянии воскликнул король. — Я пришел за тем, чтобы спросить у тебя совета! Понимаешь, Мерфи только что увидел его и очень испугался. Я боюсь, как бы все не зашло дальше...

— Что зашло дальше? — напряженность во взгляде волшебника сменилась недоумением. — Ты боишься, что Зверь войдет сюда?

— Да, но дело не только в этом, — вздохнул Артур. — Я боюсь исполнения пророчества, понимаешь? Помнишь, что сказал этот старый сумасшедший?

— Когда вернется Зверь, Камелот падет, — задумчиво произнес Мерлин. — И лишь тот, чье сердце чисто, сможет его спасти. — Он помолчал с полсекунды, а затем добавил: — По-моему, совершенно обычное пророчество. Не вижу в нем ничего особенного. Ну, Зверь. Ну, вернулся. Разумеется, он вернулся не просто так — но какой смысл паниковать раньше времени? Быть может, стоит понять, где у нас слабое место, и... так сказать, укрепить его?

— Может быть, — устало отозвался Артур. — Я не знаю. Дай Бог, чтобы все обошлось. А еще, если честно, я очень испугался за Мерфи. Он ведь еще совсем ребенок.

— Понимаю, — кивнул Мерлин. — Ну ничего. Думаю, с ним все будет в порядке. Я сегодня схожу, проведаю его. Разузнаю, как там и что. А тебе я бы советовал не падать духом. В конце концов, все покуда живы.

— Постараюсь, — улыбнулся король.

— Ну вот и славно, — улыбнулся в ответ Мерлин.

Мерфи же, направлявший свои стопы к Грейс, не сразу до нее дошел. По пути он повстречал Ланселота, которому тотчас же клятвенно пообещал, что впредь будет делать все, что только он скажет, лишь бы только тот научил его обращаться с мечом. Ланселот немало удивился такой внезапной перемене в своем подопечном, однако, не сказал ни слова по этому поводу, и лишь назначил тренировку на завтра в то же время и на том же месте. На что Мерфи ответил ему, что ноги его больше не будет в лесу, по крайней мере, в ближайшее время, и, пообещав рассказать все подробнее, как только будет время, убежал к Грейс.

После этого Ланселот окончательно укрепился в своем решении наведаться к королю, но уже не с тем, чтобы жаловаться на Мерфи, а с тем, чтобы разузнать, что же, все-таки, происходит. Но для начала он решил зайти к королеве.

***

— Как ты, маленький мой? — спросила Грейс, поднимая голову от книги и ласково глядя на вошедшего в комнату Мерфи. Тот устало улыбнулся ей в ответ:

— Да вроде живой. Пока.

Грейс тут же оживилась. В ее темно-зеленых глазах взметнулся желтый огонек беспокойства:

— Что значит "пока"?

Мерфи ничего не ответил — только плюхнулся в кресло напротив и закрыл глаза. Грейс немедленно отложила книгу, встала со своего места, и, пересев на подлокотник кресла, в котором сидел Мерфи, обняла его за плечи одной рукой, а пальцы другой запустила ему в волосы.

— Ты весь вспотел, — констатировала она через некоторое время. — Святая Бригитта, да что же тебя так расстроило?! Давай, рассказывай. Не томи. Ты же знаешь, что я никому ничего не скажу.

Мерфи судорожно проглотил слюну. Ему бы очень хотелось рассказать Грейс о своей встрече со Зверем, но, как только он пытался подобрать нужные слова, как пережитый ужас снова к нему возвращался. Отвратительное существо, порождение мрака и ужаса, вставало перед ним, и резкий запах, казалось, снова начинал щекотать ноздри. В какой-то момент Мерфи почудилось, что теперь этот запах останется с ним навсегда, преследуя его, как охотник преследует дичь.

— Я... я не могу, — наконец проговорил он. — Это очень страшно.

И, спустя секунду, добавил:

— Я видел Зверя, Грейс. Я смотрел ему в глаза. Я слышал его запах.

Грейс поднесла ладони ко рту и посмотрела на него с нескрываемым ужасом. Затем, не говоря ни слова, обвила тонкие руки вокруг шеи Мерфи и прижалась губами к его лбу.

— Я все понимаю, — прошептала она. — Я тоже видела его.

Мерфи поднял на нее удивленные глаза.

— Я не знал об этом, — ошарашенно произнес он. — Что ж ты раньше не рассказывала?!

— Не хотела вспоминать, — мотнула головой Грейс. — И сейчас не хочу.

Но, помолчав некоторое время, продолжила:

— Ты, наверное, слышал историю о моем любовнике-ирландце, который погиб по вине моего нынешнего мужа?

— Ну. Слышал. Но я не понимаю, что это значит.

— А вот слушай. — Леди Грейс закинула за спину тугую косу и, стараясь не глядеть на Мерфи, начала:

— Когда-то давно, когда мы с моим покойным Диармайдом еще жили в Ирландии, к нам решили наведаться саксы. Они грабили наши села, вытаптывали посевы, убивали ни в чем не повинных людей. Их было много. Они были, как саранча. Мой возлюбленный, — а он был одним из лучших воинов среди гэлов, — решил дать им отпор, Он собрал дружину из таких же, как и он сам, храбрецов, и отправился им навстречу. Но будь проклят тот день, когда он решил позвать себе на помощь Финна, урожденного Мак Кулла, которого в Камелоте знают также как сэра Борса.Я очень не хотела отпускать его. Я словно предчувствовала его погибель. Я умоляла его остаться дома, но Диармайд не желал меня слушать. Он отправился сражаться с саксами, взяв с собою всего какую-то ничтожную горстку воинов. Его сгубила его собственная самонадеянность... и то, что он понадеялся на Финна. Но тот не стал ему помогать. В тот самый момент, когда саксы взяли наших в окружение, он предпочел отсиживаться в стороне. Он договорился с вождем саксов о том, что его не тронут, когда с Диармайдом будет покончено.

Разумеется, Диармайд и его войско очень храбро бились, но их сил было слишком мало , чтобы отразить наступление неприятеля. Дважды Диармайд звал на помощь Финна; и трижды тот молчал в ответ на его зов. Я была там; я видела все это. Я стояла на холме и наблюдала за тем, как гибнут мои братья, и ничего не могла поделать. Я бы, право слово, сама кинулась в бой, — если бы на тот момент не носила под сердцем ребенка... и если бы так не боялась.

Наконец, когда в живых осталось только шестеро наших, ко мне подошел Финн, до этого сидевший в укрытии, и спросил, буду ли я его женой, если он сейчас придет на помощь моему возлюбленному.

Я была в отчаянии. Можешь презирать меня, Мерфи; можешь называть меня продажной женщиной — но я дала согласие. Я хотела, чтобы мой возлюбленный остался жив.

Финн дал знак своим воинам, сидевшим в засаде, чтобы они выходили. Я стояла и кусала руки, чувствуя, что пришел день моей погибели. И тут я увидела ЕГО.

Он шел с Запада, огромный и свирепый, похожий на черную тучу со светящимися желтыми глазами. Жуткий смрад разносился от него по всей округе, и от этого смрада многие пали на землю, закрывая лицо руками, а многие бежали, — но тщетно, он настигал их всюду, куда бы они ни шли. От него было невозможно скрыться. Мой возлюбленный Диармайд был единственным, кто выстоял. Он встал в полный рост, грозя твари мечом, — но та смяла его, словно восковую фигурку, и повалила на землю, и принялась топтать и рвать его тело когтями.

Я не помню, что было со мной. Я помню лишь, что до крови прокусила себе руку, — видишь этот шрам? Он остался у меня с тех времен. Когда я пришла в себя, Диармайда уже уносили. Он почти не дышал. Войско фианов, дружинников моего мужа, громило остатки саксов. Я кинулась к носилкам, на которым лежал мой возлюбленный, и по последнему взгляду, брошенному в мою сторону, поняла, что он обо всем догадался.

Кто знает, — быть может, не согласись я тогда на это замужество, да будь оно трижды проклято, — мой Диармайд бы остался в живых, и был бы сейчас подле меня. Но я сделала то, что сделала, пусть теперь и жалею об этом.

Все время рассказа Грейс неподвижно глядела в одну точку. Мерфи же, не отрываясь, смотрел на ее ровный, словно неживой, профиль, и понимал, что ему лучше молчать и не перебивать ее.

Закончив, по-видимости, свой рассказ, Грейс немного помолчала, по-прежнему глядя в одну точку, а затем со вздохом добавила:

— Знаешь, после того, как он погиб, я очень хотела умереть, — но не сделала этого. Потому что — дети... дети...

В этот момент она наконец повернулась к Мерфи, и тот невольно отпрянул, — настолько страшным и опустошенным был ее взгляд.

На долгое время в комнате воцарилось молчание. Мерфи неподвижно сидел в кресле, подобрав ноги. Грейс отошла к окну и теперь неподвижно стояла напротив него, глядя на заходящее солнце.

— Знаешь, — наконец нарушил молчание маленький скрипач, —мне кажется, что если бы не случилось того, что случилось ты бы навряд ли вышла замуж за Борса. А если бы ты не вышла замуж за Борса, то навряд ли очутилась бы здесь. А если бы ты не очутилась здесь, — то мы бы навряд ли встретились. А если бы мы не встретились — то у меня не было бы такого друга, как ты.

Грейс посмотрела на него искоса и слабо улыбнулась.

— Ты делаешь мою жизнь ярче, — сказала она, снова подходя к креслу, в котором сидел Мерфи, и усаживаясь на пол рядом с ним. — Ты, да еще дети. Без вас я бы зачахла здесь от тоски и ненужности. Это страшно, Мерфи — чувствовать себя никому не нужным.

Мерфи задумался. Он не понял слов Грейс, — потому что вообще никогда не желал быть нужным кому-то и не представлял, каково это, когда кто-то нужен тебе. Выросший в лесу, под опекой старого друида, и до недавнего времени имевший в своем обществе только диких зверей, изредка заходившую мать да временами — одиноких путников, юноша не понимал, как можно нуждаться в чем-то, кроме еды да крыши над головой. Он привык довольствоваться малым, и о том, что люди, оказывается, могут быть нужны так же, как ужин и ночлег, слышал впервые.

— Ну ты же не ложка и не чулок, чтобы быть нужной кому-то, — после пары минут напряженных раздумий выдал он. — И не дом, и не одеяло. Как же ты можешь быть кому-то нужна? Тебя ведь нельзя ни съесть, ни согреться тобой.

Грейс рассмеялась, глядя на его недоуменное лицо.

— Сейчас я попробую тебе объяснить, — сказала она, отсмеявшись. — Вот смотри. — Она достала из складок клетчатой накидки небольшую малахитовую брошь, сделанную в виде листа, и покрутила ею перед носом у Мерфи: — Нравится?

— Ага, — ответил тот и потянулся к ней рукой. — Дай посмотреть.

Но Грейс не отдала ему брошь, а лишь улыбнулась и заметила:

— Вот видишь. Эту брошь тоже нельзя съесть и ею нельзя согреться. Но ведь она нравится тебе, а значит, она тебе нужна.

После этих слов Мерфи снова задумался. Он начал понимать, почему ему приятно находиться в обществе одних людей и неприятно с другими.

— Выходит, — через некоторое время произнес он, — что ты мне нужна, потому что нравишься?

— Почти так, — кивнула Грейс. — Я нужна тебе, потому что тебе со мной хорошо, ведь так?

— Так, — слегка ошарашенно кивнул Мерфи, пораженный этим новым для него открытием. — Выходит, что ты нужна мне, потому что с тобой хорошо. Постой-ка. А почему мне тогда нужна эта брошка? Откуда я знаю, что мне будет хорошо с ней?

— Тебе приятно на нее смотреть, — ответила Грейс. — Она красивая. Потому и нравится тебе. Люди тоже могут нравиться потому, что на них приятно смотреть. Но бывают такие люди, смотреть на которых вроде бы приятно, но с ними плохо.

— Как моя матушка, — усмехнулся Мерфи. — На нее тоже приятно смотреть, но когда она разговаривает со мной, мне холодно и неуютно. Совсем другое дело — ты. Ты мягкая, как дикий вереск, и слова у тебя такие же.

Грейс смущенно засмеялась и спрятала лицо в ладонях. Мерфи сполз с кресла на пол и уселся подле нее, глядя на нее своими бездонными любопытными глазищами.

— И вот еще что, — добавил он через пару мгновений. — Выходит, что, если я кому-то нравлюсь, я ему тоже нужен?

— Безусловно, — согласилась с ним Грейс.

— И, выходит, если кто-то мне понравится и я захочу понравиться ему, я должен буду сделать так, чтобы ему было со мной хорошо?

— Именно так.

— Так почему же воины в этих глупых книжках убивают друг друга из-за женщин, которых они видели, быть может, пару раз в жизни?! — воскликнул Мерфи, внезапно подскочив на месте. — Откуда они, не зная их, знают, что им с ними будет хорошо?! И почему они, в свою очередь, не пытаются сделать так, чтобы этим женщинам было хорошо с ними самими?! Ведь, право слово, какая польза принцессе от того, что рыцарь убьет ради нее дракона, живущего за тридевять земель, и притащит ей его голову?! Или, скажем, уничтожив множество ни в чем не повинных людей, принесет ей какую-нибудь блестящую штуковину, про которую она на следующий же день позабудет? Зачем он вступает в бой вместе с другими такими же, как он, рыцарями, и убивает их? Разве от этого принцесса увидит, что ей будет с ним хорошо? Напротив, она скорее будет бояться такого мужа, который убивает людей ради какой-то сверкающей безделушки!

Грейс, смотрела на него, вытирая слезы, выступающие от смеха.

— Ведь и впрямь, — сказала она, когда он закончил, — в блестящих штуковинах мало смысла. Но ведь ты тоже захотел, чтобы я дала тебе брошь. Так почему бы принцессе, например, не захотеть, чтобы рыцарь принес ей какое-нибудь заморское украшение, на которое ей будет приятно смотреть?

Мерфи сосредоточился и поскреб голову, запустив тонкие пальцы в непослушные рыжие прядки. Если бы он знал, что такое стыд, он бы сказал, что ему стыдно. Но беда заключалась в том, что он не знал, что такое стыд. Старик Энгус, хотя и заботился о нем, как о сыне, увы, не счел нужным рассказать ему о том, чем живут люди, — возможно, потому, что сам с ними почти не общался. Впрочем, Мерфи в конце концов нашел способ выкрутиться:

— Да ну ее, эту брошку, — сказал он, нарочно махнув рукой. — Не так уж она мне и нужна. Да и потом, она же не лежит в золотом ларце, охраняемая кучей воинов! И мне не надо никого ради нее убивать. Я бы и не стал.

Грейс, заметившая его хитрость, ничего не сказала — только улыбнулась, и, подвинувшись к нему поближе, обняла его за шею.

— Когда-нибудь, — сказала она, с необычайной теплотой глядя ему в глаза, — ты все поймешь до конца. Ты поймешь, почему рыцари убивают друг друга из-за прекрасных принцесс. Поймешь, почему мой муж сделал так, чтобы убили Диармайда, поймешь... ты вообще много чего поймешь. Только, прошу тебя об одном — береги себя. И не смотри в глаза Зверю, если снова его встретишь. Я хочу, чтобы ты жил. Ты нужен мне, Мерфи.

Маленький скрипач, сам не понимая почему, смутился. Грейс была совсем рядом, и ее тонкие и гибкие, словно молодые побеги, руки обвивали его шею. Мерфи не понимал, что с ним происходит. Ему было хорошо, — но где-то глубоко внутри него сверкнуло понимание, что может быть еще лучше. И ощущение, вернее, предвкушение этого "еще лучше" завладело всем его существом, заставляя его сердце биться чаще, а щеки — гореть. Откуда-то, словно из-за туманной завесы, прозвучал по-доброму насмешливый голос Грейс:

— А ты покраснел.

Мерфи быстро встряхнулся и уставился на нее прояснившимися глазами. Грейс вздохнула и отпустила его, напоследок сказав:

— Да хранит Отец тебя и таких, как ты, Мерфи.

Юноша, кое-как пробормотав ей в ответ: "Да хранит тебя Отец", опрометью выскочил из комнаты.

***

— Ведь что такое земная любовь, — разглагольствовал подвыпивший Тристан, помавая руками в воздухе. — Это тоска по высшему блаженству, высшему искусству,которое для нас, простых смертных, к сожалению... ик... недоступно.

— Да хватит уже нести околесицу, — раздраженно перебил его сэр Гавейн, который терпеть не мог подобные рассуждения. Гахерис, сидевший в углу, невесело усмехнулся, вглзянув на него. Он знал, что тема любви для его брата — одна их самых неприятных. Гавейн был из числа тех естественных людей, которые не делят любовь на земную и высокую, и поэтому любят всех одинаково. Тем сложнее для него было понять его супругу, корнуолльскую сиду, спасенную им от злых чар, которой, увы, вскоре наскучила жизнь среди людей, и она предпочла отойти "в мир теней", избавившись от "смертного тела" вполне земным способом — перерезав себе вены. В Камелоте не знали об этом печальном факте. Для всех, кроме Гавейна, Мерлина и Гахериса, супруга доблестного рыцаря была жива и скиталась где-то в непролазных валлийских чащобах.

— Ты не понимаешь, — протяжно заныл Тристан, наклоняясь к Гавейну и глядя на него осоловевшими глазами, — ты опять не понимаешь меня. Понимаешь... любовь... это такое чувство... которое нннельзя осквернять. Любовь плотская — это уже не любовь.

— Да что ты говориишь, — с издевкой протянул Гавейн. В нем начинало просыпаться тихое, кошачье бешенство. — Значит, как с дамой на постельке кувыркаться, так это мы пожалуйста, а как любить — так ни-ни.

— Успокоился бы ты, — посоветовал ему Гахерис. — Видишь, человек не в себе. Ничего. Проспится... протрезвеет...

— Он всегда такой, — пробурчал Гавейн, мрачно на него взглянув. — Только когда трезвый, больше в себе свою дурь держит. А как напьется, так она из него так и прет.

Тристан, промычав что-то невразумительное, уткнулся лицом в стол.

— Нет-нет-нет, только не спи! — воскликнул Гавейн, подбегая к нему. — Не спи! Если король сюда пожалует, то нам всем несдобровать! Гахерис! Ну чего ты сидишь, помогай!

Гахерис молча поднялся со своего места и поспешил на помощь брату. Вдвоем им удалось кое-как усадить Тристана в оносительно вертикальном положении. Тот мычал что-то бессвязное, размазывая слезы по лицу.

— Этот осел, — пояснил Гавейн, глядя на младшего брата поверх покачивающейся Тристановой головы, — вчера напился до синих дьяволов, и спьяну перепутал спальни. Вместо того, чтобы пойти к своей жене, — тоже Изольде, кстати, — он забрел в спальню к другой Изольде, которая приходится женой Марку Корнуолльскому. Марк, бедняга, в тот момент как раз был у нее, а она дверь забыла закрыть. И вот теперь представь себе — они с Изольдой уже собираются ложиться, и тут вваливается это пьяное чучело, видит все это, падает на колени и начинает нести всякую ересь про "любовь на небесах".

— Да уж, — покачал головой Гахерис. — Я бы на месте Марка тоже сбежал вместе с женой обратно в Корнуолл, и как можно скорее. Смотри, Гавейн, он опять спит.

— Да что ты будешь делать! — взвыл несчастный рыцарь, хватаясь за голову. — И черт его дернул напиться прямо в Главной Зале! — Он огляделся вокруг, опасаясь, что король уже зашел в залу и теперь наблюдает за ними, — и тут его взгляд внезапно упал на длинную зеленую портьеру. Недолго думая, он подхватил несчастного сэра Тристана под мышки, и, сделав знак брату, чтобы он помог ему, дождался, пока тот возьмет Тристана на за ноги. Затем они вдвоем поволокли спящего рыцаря к портьере и запихнули его за нее.

— Порядок, — вздохнул сэр Гавейн. — Оттуда он, я думаю, не выберется.

— И, самое главное — никто его там не заметит, — глубокомысленно заметил Гахерис.

Надо сказать, что спрятать Тристана братья успели как раз вовремя, потому что в зале один за другим начали появляться остальные рыцари. Первым вошел Ланселот. Он явно был чем-то чрезвычайно обеспокоен. Затем пришел Гарет (очень похожий на Мерфи, но без его длинного носа и проницательных глаз), тотчас же устремившийся к Гавейну и Гахерису; следом за ним ввалились Кай и Борс; затем в приоткрытую дверь проскользнул Аргавейн, еще один представитель Оркнейского клана, брат Гавейна, Гарета и Галахада, тихий юноша с острыми серыми глазками и носом, похожим на нос Мерфи (братья унаследовали его от матери) — таким же длинным, но без горбинки. Он уселся подле Гарета и принялся шептать что-то тому на ухо. Потом подтянулись и другие рыцари и их оруженосцами. Все расселись по своим местам, ожидая появления короля. Король, по своему обыкновению, опаздывал.

Зато, пока рыцари ерзали на своих местах, сгорая от нетерпения, в залу неожиданно пожаловал Мерфи. Он был в ней впервые, и поэтому первыми словами, которые он произнес, были:

— Вот это стол!

— А ну брысь отсюда, — сказал ему Кай. — Еще тебя здесь не хватало.

— Никуда я не пойду, — обиженно отозвался юноша и скрестил руки на груди. — Меня сам король позвал, вот так-то, — с этими словами он показал Каю язык.

— Эй, Мерфи! — крикнул Гарет, только что заметивший его. — Ты чего там топчешься? Идем сюда, к нам!

Мерфи широко улыбнулся и, подойдя к братьям, уселся рядом с ними, предварительно поздоровавшись с каждым за руку. Тут, наконец, в залу вошел король в сопровождении Мерлина. Рыцари, как обычно, поднялись со своих мест и приветствовали его.

Король, по своему обыкновению, устало улыбнулся и велел всем садиться. Когда все сели, он некоторое время стоял молча, а затем, когда все успокоились, поправил плащ, пригладил волосы, и только затем заговорил:

— Друзья мои. Сердце мое радуется, когда я вижу вас всех в сборе, живыми и невредимыми. Я безмерно счастлив, что наша (пока еще) маленькая страна находится под опеской столь бесстрашных и благородных воинов. Я очень благодарен вам, мои храбрые товарищи, за вашу доброту, самоотверженность и готовность прийти на помощь в любой момент.

— Бла, бла, бла, — раздраженно пробурчал сэр Кай, подперев рукой щеку. — Опять этого выскочку понесло. Ну сколько можно тянуть волынку?!

— Однако, — продолжал Артур, и его голос начинал приобретать ту хорошо знакомую всем самозабвенную интонацию, с которой он говорил, когда ему требовалось чего-то добиться от своих рыцарей, — скоро нам всем потребуется собрать в кулак всю свою волю и мужество, чтобы выстоять до конца, ибо над нашей милой Логрией, и, в частности, над Камелотом, нависла ужасная опасность.

Рыцари, до этого сидевшие со скучающим видом, услышав про опасность, тотчас же оживились.

— Опасность? — вскинул брови сэр Гавейн. — Какая опасность?

— Мой король, я как раз хотел сказать... — начал было Ланселот, но был перебит сэром Борсом, вскочившим со своего места и во всю глотку прорычавшего:

— Не посрамим же честь нашего братства! Ура!

— Борс, сядь немедленно! — прикрикнул на него Ланселот. — Команды орать не было!

Рыцари зашумели, оживленно переговариваясь. Король стоял молча, дожидаясь, пока они успокоятся. Мерлин, по своему обыкновению, молчал, — только сверлил присутствующих пристальным взглядом. Наконец, когда шум в зале немного поутих, Артур в очередной раз поправил сползающий с плеча синий плащ и снова заговорил:

— Сегодня наш молодой товарищ, юный Мерфи из клана Оркней, брат Гавейна, Гахериса, Гарета и Аргавейна... — тут король немного помолчал, думая, что ему сказать, и затем добавил: — ... и сын моей сестры Моргаузы... да, сын моей сестры, — на этих его голос прозвучал слегка раздраженно, словно он вспомнил что-то неприятное, — прогуливаясь по лесу, столкнулся с этой опасностью лицом к лицу. Мерфи, мальчик мой, встань и расскажи, как это было.

Мерфи, не сразу сообразивший, что обращаются к нему, какое-то время оставался сидеть на своем месте, во все глаза глядя на короля и полуоткрыв рот. Он не понимал ничего из того, о чем тот говорит, но образ высокого, худощавого мужчины в синем, с растрепавшимися надо лбом черными прядками, с темными кругами под глазами, полуприкрытыми тонкими веками на бледном, запрокинутом кверху лице внезапно поразил его до глубины сердца. Предчувствие прекрасного снова захватило его, и ему сделалось мучительно хорошо — почти так же хорошо, как до этого было с Грейс, только с нею это чувство было несколько другим, а каким именно — Мерфи еще не понимал. Здесь это внезапно обнажившееся ощущение близости было сильнее — и вместе с тем чище и как-то невесомей. Маленький скрипач почувствовал во всем теле сладкую дрожь, от которой у него на глаза навернулись слезы. Он смотрел и смотрел на короля, не в силах понять, что с ним происходит, и лишь где-то в самых глубинах его души плескалось, словно море, радостное осознание того, что Артур ему безумно дорог.

Резкий тычок сбоку вывел его из блаженного состояния.

— Ну, вставай уже, к тебе же король обращается! — прошипел Аргавейн, когда Мерфи наконец взглянул на него. — А то сидит, как глухой, совсем ничего не слышит!

Мерфи кое-как встал, неловко отодвинув тяжелый стул. Он знал, что король на него смотрит, но опасался поднимать глаза, так как понимал, что во второй раз за сегодняшний день его душа вряд ли выдержит такое напряжение. Он стоял, глядя на свои руки, и беспомощно молчал, в то время как сердце его, казалось, билось уже где-то в районе шейных ребер.

— Ну, не молчи же, — мягко обратился к нему Артур, сам удивляясь неожиданной, виноватой мягкости своего голоса. Он, в свою очередь, почувствовал почти то же самое, что и Мерфи, но не смутился, как юноша, а испугался. Ему показалось, что в зале очень холодно, и он зябко дернул плечами и покрепче запахнулся в плащ.

Мерфи, не поднимая на него глаз, беспомощно отозвался:

— Но я не понял, о чем вы спросили меня, мой король.

Зал дружно взревел. Не смеялись только король, Мерлин да еще Гавейн. Последний сидел с таким видом, словно его публично оскорбили. Несмотря на вечную занятость своими делами, он успел очень привязаться к своему новоявленному брату, и теперь, когда рыцари смеялись над ним, испытывал жгучее желание вскочить разнести все вокруг. Впрочем, врожденная тактичность не позволяла ему этого сделать.

— Надо же, — давясь хохотом, воскликнул сэр Кай, — он не понял, чего от него хочет услышать король! Ха-ха-ха! Слушай, Гавейн, я давно подозревал, что у вас семейка какая-то странная. Один с бабами из-под холма сходится, другой вечно сплетничает, третий вообще непонятно чем занимается, четвертый, вместо того, чтобы учиться драться, отсиживается на кухне, а про пятого я вообще молчу. Вот он, апофеоз Окрнея!

— Кай, заткнись и сядь! — не выдержал несчастный Гавейн, вскакивая со своего места и с грохотом роняя стул. Рыцари еще сильнее засмеялись, у кого-то началась истерика, и он сполз под стол и теперь орал там, как резаный, повергая остальных в еще большее неистовство.

Однако, смеяться им долго не пришлось, потому что король, наконец не выдержав творящегося в зале беспорядка, что есть силы хлопнул ладонью по столу и крикнул:

— Прекратить это безобразие! Немедленно!

Все присутсвующие мгновенно затихли и сидели, понурив головы, как виноватые дети. Мерфи нигде не было видно. Впрочем, король не обратил на это никакого внимания и, гневно сверкнув глазами, выдал одну только фразу:

— Ну и?!

Рыцари в ответ пришибленно молчали.

— Доколе вы будете вести себя, как неразумные дети?! — продолжил король, выйдя из-за стола и начиная ходить взад-вперед. — Доколе я должен буду вас воспитывать, объяснять вам, что к чему?! Как будто бы сами не понимаете! У нас тут, как видите, серьезное положение, над страной нависла беда, а вы?! Вы чем занимаетесь?! Вместо того, чтобы спокойно дослушать речь до конца, — вы шушукаетесь, гримасничаете, ржете, как ирландские жеребцы, непонятно что себе позволяете... Одно дело — эти варвары из Та... — поймав негодующие взгляды ирландских представителей своей доблестной дружины, король быстро осекся и продолжил уже по-другому, — из...не буду говорить, откуда. Но другое дело — вы! Уже в который раз я прошу вас вести себя по-человечески, и в который раз вы меня подставляете! Это какой-то кошмар, ей-Богу!

С этими словами король с грохотом отодвинул стул и уселся на него, сцепив положенные на стол руки. В зале на несколько минут воцарилось гробовое молчание.

— Позвольте, мой король — наконец осмелился нарушить тишину Ланселот, — но ведь мы, право слово, не хотели ничего дурного. К тому же, как Вы, наверное, и сами видите, большинство из присутствующих здесь благородных мужей — люди, проведшие большую часть своей жизни в военных походах, где некогда думать о манерах и этикете. Поймите уже наконец — мы не идеальны. Но позвольте нам, будучи такими, какие мы есть, служить Вам верой и правдой и защищать нашу страну от врагов.

Король молча слушал его, опустив голову и глядя на свои сцепленные руки. Когда Ланселот закончил, он горько вздохнул:

— Да, я понимаю тебя, Ланселот. Я понимаю и других, и знаю, что многим из вас не по нраву приходятся мои требования. И поэтому прошу вас — простите меня, если я где-то или в чем-то ошибаюсь. Я всего лишь думаю, что дисциплина пойдет вам на пользу, укрепив ваш дух, и научит вас быть по-настоящему благородными людьми. Вы и так, разумеется, все до единого благородны, только вот... а, хотя, что тут рассуждать. Может быть, это я слишком многого от вас требую. В конце концов, как сказал Ланселот — все мы не идеальны...

идеальны.

И король замолчал, по-прежнему уныло глядя на свои руки. Зато рыцари, растроганные до глубины души, наперебой заголосили:

— Нет, что Вы, что Вы, Ваше Величество! Нам совсем не трудно выполнять Ваши требования! Неужели Вы держите нас за таких слабаков, которые не могут сделать даже столь простые вещи? Нет, нет, что Вы! Это Вы нас простите за наше неподобающее поведение! Мы обещаем, что такое больше не повторится!

Король по-прежнему молчал. Шум в зале постепенно начинал нарастать и грозил перерасти в очередной беспорядок. Наконец, Мерлин, поняв, что эдак можно просидеть и до ночи, и все равно ничего не решить, поднялся со своего место и тихонько кашлянул. Рыцари не унимались. Тогда Мерлин кашлянул еще раз, уже громче. Несколько человек обратили на него внимание и притихли. Тогда Мерлин кашлянул еще раз, а затем нарочито тихим голосом попросил:

— Минуточку тишины.

Теперь уже вся зала внимательно смотрела на него. Шум мгновенно утих. Волшебник улыбнулся, довольный результатом своих действий, и заговорил:

— Как уже было сказано, мы с его Величеством Артуром, королем Логрии, созвали вас всех сюда с тем, чтобы объявить о надвигающейся угрозе. Однако, ввиду некоторых возникших... кхм... недоразумений, об угрозе мы так и не сообщили. И поэтому я считаю своим долгом сообщить вам о ней сейчас. Итак, друзья, мужайтесь. Вернулся Зверь.

В зале повеяло холодом; некоторые из присутствующих поежились, многие поплотнее закутались в плащи. Но никто не проронил ни слова.

Мерлин выдержал паузу и продолжал, возвысив голос:

— В любом случае, нам всем сейчас потребуется собраться с духом, и, если не дать чудовищу отпор — то хотя бы защитить от него тех, кто находится под нашей опекой, и в первую очередь, разумеется, быть осторожными самим. И, дорогие друзья, — на этих словах голос волшебника пополз вниз, волевые интонации из него пропали, и сам голос сделался очень мягким и тихим, почти умоляющим, — пожалуйста, помните о том, что Зверя ни в коем случае нельзя бояться, — но, вместе с тем, не стоит также и испытывать судьбу и смотреть ему в глаза. Он боится прямого взгляда, — но немногим из здесь присутствующих хватит воли ему противостоять. Говорю это вам как тот, кто сам с ним сталкивался.

И, закончив речь, волшебник сел на свое место. Тут молчавших до этого рыцарей прорвало.

— Скажите мне, — кричал сэр Кай, — можно ли убить этого Зверя?! А если можно, то как и чем?! Я буду не я, если завтра же не соберу со своими молодцами отряд и не изловлю его!

— Кай только хвастать и горазд, — прохрипел сэр Борс, поднимаясь со своего места. — Ваше Величество, разрешите мне охранять замок! Я видел эту скотину вблизи, и знаю, что это за фрукт. Мы с ребятами Вас не подведем!

— Тебе что, лавры О'Дувне покоя не дают? — невесело усмехнулся Ланселот. — Вспомни, как этот безумец вышел на Зверя с одним мечом. И вспомни, что Зверь из него сделал.

— Да, но Диармайду удалось прогнать Зверя, — возразил Борс. — Тот, конечно, убил его, но и сам был ранен, и скрылся. Это значит, что по крайней мере ранить его можно.

— А по мне, так лучше запереться в замке, усилив охрану, — внес свою лепту Гавейн, — и начать разбираться во внутренних делах, боевые вы мои. Зверь появился, насколько я понимаю, не просто так. Причина его появления кроется прежде всего в нас и в наших собственных промахах.

Кай посмотрел на Гавейна, как на слабоумного.

— Ты еще скажи, — с издевкой сказал он, — что нам надо книжками обложиться и библии читать. Вот еще, делать нам нечего! Лучше так и скажи, что боишься, умник!

— Я хотя бы дело предлагаю, — огрызнулся в ответ Гавейн, — а ты, Кай, ты только и умеешь, что бахвалиться. Ей-Богу, задам я тебе когда-нибудь трепку, и не посмотрю, что ты брат короля.

— Давно пора, — тихо усмехнулся Ланселот.

Тут неожиданно с места поднялся король. Все мгновенно затихли. Никому не хотелось очередного выяснения отношений.

— Вот что, друзья мои, — сказал король. — Так у нас дело не пойдет. Один предлагает одно, другой — другое, третий — третье. Я предлагаю объединить наши версии. Итак, ты, Борс, вместе со своими фианами охраняешь город. Ты, Гавейн, помогаешь ему с этим, и попутно мы с тобой, да еще с Ланселотом и Мерлином, думаем над тем, как нам справиться со Зверем. А тебе, Кай, я поручаю самую интересную и самую трудную часть работы. Ты у нас отправляшься ловить Зверя. Ну так вот — все довольны?

Возражать никто не стал. Только Кай открыл было рот, чтобы выразить свое несогласие, но Артур так на него посмотрел, что тому пришлось сесть. Гавейн проводил его насмешливым взглядом. Гарет и Гахерис довольно заулыбались.

— Что ж, — сказал король, — если вопросов ни у кого не осталось... то я думаю, что мы все можем быть свободны. Но к исполнению взятых на себя обязанностей приступаем сегодня же!

— Кто как, а я предлагаю выпить, — тихо усмехнулся сэр Кай.

— Подожди, я с тобой, — сказал Борс. — Эй, Гавейн! Ты идешь?

— Не пойду я, — раздраженно отозвался тот, — я с этим хвастуном и трусишкой пить не буду, пока он не извинится.

— Эй, кто это хвастун и трусишка? А ну иди сюда! — крикнул сэр Кай, поняв, что речь идет о нем.

И они с Гавейном вдвоем выбежали из залы. Остальные оркнейцы, возглавляемые Гахерисом, поспешили следом за ними. Про Мерфи они, к сожалению, забыли.

***

— Ах, вот ты где, — сказал Мерлин, заглядывая под стол. В зале никого не осталось; все разошлись, кто куда. Лишь Мерфи остался сидеть под столом, обхватив колени, и тихо всхлипывал.

— Ну, что ты, — волшебник тоже залез под стол и уселся рядом с ним, положив ему руку на плечо. — Не надо плакать. Слезами горю не поможешь.

В ответ юноша отчаянно замотал головой и зарыдал еще сильнее. Мерлин осторожно погладил его по голове.

— Ну, поплачь, если тебе так нужно, — мягко сказал он. — Зато потом тебе станет легче. Но я на твоем месте не стал бы так расстраиваться. Да, я понимаю — обидно, когда над тобой смеются, — тем более, смеются не по делу. Но что тут скажешь — таковы люди. Такова людская природа. Они всегда будут смеяться над теми, кто хоть как-то отличается от них. Но это вовсе не значит, что их нужно ненавидеть. Нет... люди не злые по своей натуре. Они просто еще глупые. И многого не понимают.

— Да уж, — отозвался Мерфи, с шумом втянув в себя сопли. — Им только дай посмеяться над кем-нибудь, кто слабее их. Они издеваются надо мной, потому что я не могу дать им отпор.

— И это тоже, но все равно — злиться на них не стоит, — волшебник тепло на него посмотрел. — Но я уже говорил, что людям свойственно смеяться над теми, кто на них не похож. Надо мной, например, тоже смеялись, когда я был в твоем возрасте. И — ты не поверишь — смеялись и над Артуром.

— Но... как так? — паренек ошарашенно на него посмотрел. — Как над НИМ можно смеяться? Он же... он же такой... — Мерфи запнулся, подбирая слова, но все слова, как назло, куда-то улетучились, — такой... особенный. Такой... — маленький скрипач зажмурился... — как солнечный свет. Вот, вроде бы, — совсем рядом... а протянешь руку — так не поймаешь...

— Понимаю, — рассмеялся Мерлин. — Ну, что уж тут поделать — король всегда такой. И тем труднее поверить, что когда-то его, так же, как и тебя сейчас, никто не хотел слушать... Но это пройдет. Он давно простил тех, кто плохо обращался с ним. И ты, когда вырастешь, тоже их простишь.

— Правда? — Мерфи с надеждой посмотрел на волшебника. Тот улыбнулся:

— Правда.

— То есть, если я их прощу, я вырасту?

— Верно.

— Тогда я поскорее их прощу. Чтобы вырасти. А когда вырасту, покажу им всем, чего они на самом деле стоят! — маленький скрипач весело оскалился.

— Но тогда получится так, что ты их не простишь, — с улыбкой покачал головой волшебник. — Раз будешь хотеть им отомстить. А значит, и не вырастешь.

Мерфи было задумался, но потом махнул рукой и сказал:

— Да какая разница, прощу я их или нет? Разве я не могу вырасти без этого?

— Боюсь, что нет, — ответил Мерлин. — Но тебе совсем не обязательно вот так быстро вырастать. Если ты будешь слишком сильно хотеть вырасти, ты не вырастешь никогда. А если ты будешь просто жить и радоваться, то ты и не заметишь, как станешь взрослым.

Мерфи открыл было рот, чтобы что-то ответить, но тут внезапно хлопнула дверь, и в залу кто-то вошел. Волшебник и юноша затаили дыхание. Вошедший прошелся по зале туда-сюда, не то поправляя, не то отодвигая стулья, а затем громко спросил:

— Мерфи, ты здесь?

Это был король.

Смущенный и зареванный Мерфи вылез из-под стола. Артур удивленно вскинул брови, но ничего не сказал. Но, когда из-под стола следом за маленьким скрипачом показался и Мерлин, глаза Артура буквально полезли на лоб:

— Ты-то тут что делаешь?

— Разговариваю с Мерфи, — невозмутимо ответил волшебник. — В конце концов, вы все сбежали и про него забыли. Ну а я что? Я взял и полез под стол. Должен же был кто-то это сделать.

— Понимаю, — сказал король и повернулся к готовому провалиться сквозь землю парнишке: — Мерфи, будь добр, оставь нас наедине. Нам надо поговорить.

— Хорошо, — еле слышно отозвался тот. Через секунду его уже не было в зале.

Мерлин долго смотрел ему вслед, а когда он ушел, повернулся к королю и сказал:

— Зря ты с ним так. Хороший мальчишка, просто диковатый пока. А ты ему, между прочим, нравишься. Я это сразу заметил. Видел, как он на тебя глядел?

— Видел, — со вздохом ответил Артур. — Но, увы, я ничего не могу с собой поделать. Словно какая-то стена стоит между ним и мной. Я понимаю, что это неправильно. Понимаю, что должен относиться ко всем одинаково... но это... это совершенно особый случай. Мне неловко в его присутствии. Неловко смотреть ему в глаза. Я словно чувствую себя виноватым перед ним... и сам не знаю, за что. Наверное, за то, что никак не могу преодолеть свою неприязнь к нему.

— Наверное, — задумчиво отозвался Мерлин. — Я не знаю. В любом случае, попытайся что-нибудь с этим сделать, потому что парнишка мучается. Ты же сам видишь.

— Я пытаюсь, — король опустил голову и прикрыл глаза. — Пытаюсь.

Через мгновение он встряхнулся, стряхивая с себя меланхолическое оцепенение, и сказал:

— Пойдем к остальным. Они там опять пьют; не оставлять же их без присмотра...

— Действительно, — кивнул Мерлин. — Ну что же, пошли.

И король с волшебником вместе покинули Главную Залу.

Спустя некоторое время после того, как они ушли, из-за зеленой портьеры, где Гавейн с Гахерисом оставили Тристана, раздался шорох, а вслед за ним — горестное мычание. Паж, вошедший в залу, чтобы заменить масло в светильниках, услышав эти звуки, не на шутку перепугался. С воплем "Призраки!" он уронил кувшин с маслом на пол и опрометью бросился прочь.

Тристан, продолжая душераздирающе мычать, вылез из-за портьеры и ползком направился к выходу.

***

— Ну подумать только! — всплеснула руками Моргауза. — Оставить моего мальчика одного после того, как его чуть не сожрала эта кровожадная тварь! И не заступиться за него, когда все начали над ним смеяться! Ужас! Нет, я немедленно еду в Камелот. Можешь отговаривать меня, можешь ставить мне ультиматумы — но я все равно поеду. Это же надо... так издеваться над моим мальчиком... нет, я этого не потерплю!

— Успокойся, сестрица, — Моргана усмехнулась уголком рта. — Ничего там с твоим малышом не сделают. В конце концов, нужно же ему когда-то взрослеть! Да и потом — чего ты хотела, оставив его в лесу почти без присмотра на добрые шестнадцать лет? Что общество примет его с распростертыми объятиями? Так не бывает...

— Бывает, — упрямо возразила Моргауза. На ее глазах выступили слезы. — Мой мальчик — самый лучший, слышишь?! И я не допущу, чтобы какой-то Зверь...

— Только не надо сейчас этих истерик, пожалуйста, — Моргана строго посмотрела про сестру. — Ты что, не помнишь, что было сказано в пророчестве? Лишь тот, кто чист сердцем...

— Да плевать я хотела на пророчество! — воскликнула Моргауза, со всего размаха плюхаясь в кресло и теперь уже по-настоящему плача. — Мой сын в опасности, ты это понимаешь?! Этот грязный, развратный, похотливый козел совсем за ним не смотрит!

— Послушай, Моргауза, — Моргана опустилась рядом с нею на подлокотник. — Ты что, думаешь, у него нет иных дел, кроме того, как присматривать за твоим Мерфи? Ты вообще хоть чем-нибудь думаешь? Я тебя уверяю — ничего с ним не случится. Я, хотя и не нахожусь рядом с ним, — но постоянно поблизости. Между прочим, Зверя тогда отвлекла я. И еще — не забывай, что в Камелоте все же есть и есть те, кто заботится о твоем сыне. Я имею в виду Грейс и Мерлина. Конечно, общество старого мошенника мне не слишком нравится... но что поделать. По крайней мере, он не желает мальчишке зла.

— Ох уж эта Грейс, — задушенно выдохнула Моргауза. — Как я ненавижу эту маленькую дрянь. Жалкая смертная, которая сует свой нос в дела, совершенно ее не касающиеся.

— Я понимаю тебя, — Моргана в очередной раз усмехнулась. — Понимаю, что тебе, как матери, неприятно, когда о твоем сыне заботится другая женщина. Но, между прочим, Грейс вовсе не так плоха, как ты себе ее представляешь. Да, она смертная... но в ее жилах течет кровь Древних. Не забывай о том, кто ее отец, Моргауза. Эта девочка еще покажет себя, когда вырастет.

— Девочка, — хмыкнула Моргауза. — Девочка. Ей всего двадцать семь, а выглядит она старше, чем я.

— Ну, это ты уже выдумываешь.

— Ничего я не выдумываю! Ты видела ее лицо? Сполшные морщины. А руки? Эти костлявые загребущие ручонки, похожие на птичьи лапы! Великая Мать, до чего же она отвратительна!

— Не преувеличивай.

— Я не преувеличиваю, я говорю чистейшую правду. А тебе, моя дорогая сестра, вообще лучше было бы помолчать. Тоже еще одна... утешительница... Как сестру при всех грязью поливать — так это пожалуйста. А как на помощь прийти — так как же, не дождетесь!

— Ты все еще не можешь простить мне ту шутку про мочу? — повела бровью Моргана. — Что ж, твое дело, милая. Мне очень жаль, что у тебя совершенно отсутствует чувство юмора. Впрочем, что я говорю. Оно у тебя всегда отсутствовало.

— Чья бы корова мычала! — фыркнула Моргауза. — Нашлась тут вся из себя... правильная. И все у нее вечно в порядке. Себе-то хотя бы не ври, красавица.

— Я-то себе не вру, — с равнодушной улыбкой ответила Моргана. — А вот ты врешь всем. И еще постоянно себя накручиваешь. Нельзя так. Ты абсолютно никого не слушаешь.

— Я не виновата, что вокруг меня — одни идиоты, — пробурчала Моргауза. — И всем абсолютно наплевать, что творится с бедным, беззащитным ребенком. Может быть, он там с голоду помирает?

— Вот чего я никогда не понимала, — протянула Моргана, задумчиво глядя в окно, — так это твоего отношения к детям. То ты на долгих шестнадцать лет оставляешь их на попечение какому-то друиду, то кудахчешь над ними, как наседка. Выбери уже наконец какую-нибудь одну тактику.

— Это все потому, что у тебя никогда не было своих детей, сестрица, — пропела Моргауза. И ядовито добавила: — И навряд ли когда-нибудь будут.

— Это уж мое дело, что у меня там и когда будет, — раздраженно ответила ей Моргана. — И вообще, раз ты такая умная, то и сиди тут одна, предавайся горестным раздумьям. А я пойду. У меня и так времени мало, а тут мне еще на тебя его приходится тратить, доказывать что-то, тогда как ты все равно не слушаешь... Да больно надо!

— Ну и вали, — пробурчала Моргауза. — Мне твои советы, знаешь ли, — что мертвому припарка.

— Ах, ну раз так, то я и впрямь, пойду, пожалуй, — сладко улыбнулась Моргана, взбираясь на окно и свешивая ноги наружу. — Счастливо оставаться, сестрица! Грызи себя дальше!

И мгновние спустя ее уже не было в комнате, — лишь на подоконнике осталось черное перо.

Моргауза же осталась сидеть в кресле,подобрав ноги, и смотреть в одну точку. В комнату, похожую на затканный паутиной склеп, медленно вползала ночь.

— Посмотрим, кто из нас окажется прав, — после долгого молчания наконец произнесла она. — Пророчество, говорите. Ха. Ну посмотрим-посмотрим, как "чистый сердцем" будет спасать ваш Камелот. По-моему, лучшее, что можно сделать с этим проклятым городишкой — сровнять его с землей.

И ее тонкие, холеные пальцы с длинными загнутыми ногтями крепко сжали небольшой продолговатый флакон, висящий у нее на груди.