— А не наведаться ли нам в погребок?

— Ишь, пьяница, чего удумал! Эдак ты у нас до Рождества все виски вылакаешь и нам не оставишь!

— Музыкантов опять из Ирландии позовем?

— Можно и из Ирландии. Хотя, чем тебе наши не угодили? Играют же везде одно и то же.

— Ой, не скажи! Ты видел, какие чудеса ирландцы на скрипках своих выделывают? Вот то-то же.

— По мне, так лучше бы они просто танцевали. У них хорошо получается.

— Посторони-и-сь!

Вот уже неделю в Камелоте царила веселая суматоха. Близилось Рождество.

Волшебник Мерлин передвигался по коридорам замка с чрезвычайной осторожностью, дабы не быть сбитым с ног носящейся туда-сюда прислугой, пажами, рядовыми лоргами и, наконец, самими рыцарями, которые, надо сказать, проносились мимо него куда чаще других, менее значительных, обитателей замка. Ну а больше всех рыцарей, пажей, служанок и рядовых лоргов, вместе взятых, носился, разумеется, сам король. У него вообще была привычка куда-то все время нестись. Когда-то давно, еще во времена юности Артура, Мерлин искренне надеялся на то, что с возрастом эта привычка изживет себя — однако, надеждам волшебника не суждено было оправдаться. Любое более или менее значимое событие приводило короля в состояние боевой готовности, мобилизуя, по всей видимости, скрытые ресурсы его организма. Однако, если событие оказывалось недостаточно значимым, скрытые ресурсы начинали расходоваться впустую, и король бегал, как угорелый, суетился, выходил из себя, орал (голос, надо заметить, у него был пронзительный, — до такой степени, что у благодарных или невольных слушателей от него порою закладывало уши), и в конце концов падал, обессиленный, где-нибудь в дальнем уголке дворца, сетуя на то, какие же никчемные, бесполезные и недалекие люди его окружают. Тут-то, как правило, Мерлин и приходил к нему на помощь, — но до того он предпочитал отсиживаться где-нибудь в потаенной комнатке или башенке, а по залам и коридорам замка передвигался только в случае крайней необходимости и с крайними предосторожностями.

Вот и сейчас он, надев свой любимый плащ из непонятного оттенка материи, делавший его почти незаметным для нежеланных глаз, тихонько крался по коридору вдоль стеночки, опасаясь на кого-нибудь наткнуться. Как правило, именно под Рождество Мерлина все начинали доставать с дурацкими просьбами. Кому-то требовалось починить застежку от плаща, кому-то — соблазнить служанку, а кому-то — и вовсе избавиться от неприятных ощущений в области живота. Если прислуга и простой люд (торговцы, музыканты и иже с ними, частенько забредавшие в замок, особенно в канун праздников) волшебника побаивалась, то рыцари, во всяком случае, самые "старые" из них, уже давно просекли, что ни превращать в лягушек, ни насылать внезапный понос Мерлин на них не станет, — не тот уровень — и поэтому пользовались умениями волшебника напропалую. Мерлин, разумеется, ругал их, на чем свет стоит, но нехитрые просьбы, пусть и неохотно, а все-таки выполнял. За что в Камелоте его уважали и ценили.

Однако, сам волшебник уже порядком подустал от подобных просьб, тем более, что они, как правило, повторялись из года в год. Фантазией рыцари не блистали. И поэтому в канун праздников Мерлин предпочитал скрываться от глаз людских, нацепив "волшебный" плащ. Впрочем, благополучно скрыться ему никогда не удавалось. Не удалось и сейчас.

Стоило бедняге, слегка задумавшись, завернуть за угол, как на него впопыхах налетел не кто-то, а сам король, тем самым едва не сбив его с ног. Сам Мерлин, будучи небольшого роста, пребольно стукнулся лбом о королевские ребра и громко вскрикнул. Король зашипел от боли и согнулся в три погибели, шепотом ругаясь. Волшебник в сердцах плюнул и, потирая ушибленный лоб, кинулся ему помогать.

Через пару минут придя в себя, король, наконец, прекратил ругаться и посмотрел на своего наставника ясными и требовательными глазами. Глаза, надо заметить, у него были светлые, серо-голубые, с длинными пушистыми ресницами. При желании Артур умел придать им томное выражение, от которого дамы млели и сходили с ума, но когда ему было что-то нужно... Вот и сейчас он смотрел на Мерлина именно таким взглядом.

— Ну? — наконец спросил волшебник. — Тебе полегче?

— Благодарю, — сказал Артур, слегка поморщившись от еще не прошедшей боли. — Я как раз тебя искал. Понимаешь ли, у меня тут к тебе такое дело... В общем, неотложное.

— Говори, — кивнул Мерлин, понимая, что побыть в уединении ему сегодня вряд ли удастся.

— Мне приснился сон. — начал король и тотчас же замолчал. Мерлин еще раз кивнул, давая ему знак продолжать.

— Ну так вот. Мне приснился сон о том, как будто бы кто-то, прошу прощения, навалил прямо под дверью моей спальни. Я выхожу, значит, и спросонья наступаю в эту кучу.

— И? — волшебник выжидающе на него смотрел. Артур молчал. Его тонкое лицо приняло выражение крайнего негодования.

— Ну, подумаешь, навалил, — наконец сказал Мерлин. — Сам знаешь, я не ахти какой толкователь. Тем более, это был всего лишь сон. Мало ли кто, в конце концов, может навалить тебе под дверь, да еще и во сне! Может быть, это была собака?

— Да в том-то и дело, что не собака, — мрачно отозвался Артур. — Какашки были вполне себе человеческие.

— Ну я правда не знаю, кто в твоем сне мог навалить тебе под дверь, — Мерлину оставалось только руками развести да пожать плечами. — Скорее всего, какой-нибудь недоброжелатель. Ты, кстати, сам-то поосторожнее будь. А то носишься, как угорелый, не дай Бог еще споткнешься обо что и упадешь, или ненароком столкнешь кого-нибудь. Вот тебе — пожалуйста — чем не дерьмо?

— Да знаю я, — отмахнулся от него Артур. — Не в этом дело. Неспокойно мне. Я как будто бы чувствую... — он замолчал и озабоченно посмотрел на Мерлина, наморщив лоб, — я как будто бы чувствую, что со мной вот-вот, скоро, произойдет что-то очень неприятное, какая-то гадость. Как ты думаешь, что...

— Не думай об этом, — отозвался волшебник. — Не надо думать обо всяких гадостях. В конце концов, в одной из египетских, кажется, книг я как-то вычитал, что вступить в дерьмо во сне — не такой уж и дурной знак. Скорее наоборот. Богатство там. Прибавление в семействе. Кстати, Гвиневра там как?

— Да все так же, — Артур вздохнул. — Ничего нового. Точнее, она шьет себе новое платье.

— Понятно, — буднично отозвался Мерлин. — Ну что же, пожалуй, нам можно было бы спуститься вниз и посмотреть, как украшают залу, а если надо — то и чем-нибудь помочь.

Артур кивнул, и они вдвоем поспешили к лестнице. По пути им повстречались двое маленьких рыжих мальчишек, один из которых улыбнулся Мерлину. Второй был чрезвычайно серьезен.

— Славные детки у этой Грейс, — сказал волшебник, когда они с Артуром уже спускались вниз. — Почему вы с Гвиневрой никого себе не заведете? Королю нужен наследник.

— Давай об этом не сейчас, — попросил Артур. Мерлину оставалось только кивнуть. Они спустились в залу.

— Что ж, недурно, — Мерлин критически окинул взглядом окружающую обстановку. — Гляжу, и светильники новые выковали. А то старые, помнится, никуда уже не годились.

Артур тем временем ходил по зале кругами и поправлял то здесь, то там. Двое пажей, украшавших залу, смотрели на него со смесью страха и почтения. Наконец, король соизволил повернуться и к ним.

— Вы молодцы, — сказал он, — только, умоляю, будьте малость поаккуратнее. И ничего не разбейте.

Пажи наперебой закивали и кинулись доделывать свою работу. Мерлин, тем временем, взобравшись на большую деревянную лестницу и привстав на цыпочки, пытался подвесить к потолочной балке хрустальную восьмиконечную звезду.

— Вот... ведь... высоко-то, а, — сдавленно жаловался он, изо всех сил стараясь дотянуться до вбитого в балку аккуратного крючка. Лестница скрипела и угрожающе покачивалась. Артур подошел к ней и придержал ее одной рукой. Мерлин наконец-то смог дотянуться до крючка, и, повесив на него звезду, удовлетворенно вздохнул.

— Слезай давай, — сказал ему Артур.

Волшебник, поправив плащ, начал слезать.

***

Да, Рождество удалось на славу. Пиршественная зала была великолепно убрана; залу, в которой стоял знаменитый Круглый Стол, надраили до блеска. С кухни доносился дразнящий запах жареного мяса, печеных яблок и свежевыпеченного хлеба. Сэр Кай ходил по пиршественной зале взад-вперед и то и дело принюхивался.

— Там наверное готовят нечто совершенно удивительное — наконец промолвил он, повернувшись к сэру Борсу. — Я буду не я, если первым это не попробую.

— Да ладно тебе, — ухмыльнулся сэр Борс, в определенных кругах известный также как Финн Мак Кулл. — Еда, оно, конечно, хорошо, но как же без пива? А уж если они выкатят виски...

— Пьяница, — бросил в его сторону Кай.

— Обжора, — невозмутимо отозвался Борс. Они с Каем очень любили поддразнивать друг друга. Кай, при всей своей любви к хорошей кухне, был подтянут и тощ, как щепка, а Финн, наоборот, был здоровенным детиной со светло-рыжими волосами и круглым добродушным лицом. Леди Грейс, его жена, то демонстративно его ненавидела, то таяла от одного его вида и вела себя как сошедшая с ума мартовская кошка. Поговаривали, что она все еще не могла простить Борсу убийство ее любовника, хорошенького ирландского паренька, с которым она в течение четырех лет скиталась по лесам, и от которого ей удалось родить четверых сыновей. Двое старших не выжили.

Между тем, остальные рыцари тоже начали входить в залу и рассаживаться по местам. Борс и Кай устроились вдвоем на дальнем конце стола, весело переглядываясь. Вскоре к ним присоединились Гавейн и Ланселот. Ланселот был ироничен и загадочен. Ни Кай, ни Борс его не любили.

— Ишь, ухмыляется, негодник, — шепнул Борсу Кай, когда Ланселот уселся рядом с ними, — бесстыжая тварь. Они, галлы, все такие.

— Да он еще и наполовину гэльв, — Борс усмехнулся, — у меня жена...

Он не успел договорить. В залу, в сопровождении Мерлина, вошел король и громко всех приветствовал.

Рыцари, как по команде, поднялись со своих мест и стояли так до тех пор, пока король не подошел к своему креслу. Тогда все вытянулись в струнку и приветствовали его. Лишь после этого разрешалось сесть.

Следом за королем в пиршественную залу вошли дамы в сопровождении пажей и музыкантов. Впереди всех шествовала королева Гвиневра в ослепительно-белом наряде. Ее черные локоны выбивались из-под нежной, вышитой по краю шелковой вуали, наброшенной на голову. Тут же была и леди Изольда, жена Марка, легкая и золотоволосая, вся в голубом и синем; и серебристо-рыжая леди Грейс, в своем зеленом наряде похожая на кусочек лесного сумрака, и знаменитая леди Моргана — статная, строгая, в развевающихся фиолетовых одеждах. Ее великолепные, иссиня-черные волосы вились крупными кольцами и каскадом ниспадали до пояса, а темные блестящие глаза глядели лукаво и мудро, — правда, в то же время несколько высокомерно. Кроме этих четверых, там было, разумеется, еще множество прекрасных и благородных дам, жен, дочерей и сестер рыцарей — но перечислять их всех, пожалуй, было бы делом несколько утомительным.

Когда все дамы расселись за столом подле своих мужей, братьев и отцов (стол был длинным, и места за ним всегда хватало на всех), а музыканты вошли на помост и заиграли, начался пир.

Первый тост произносил король, и этот тост, как обычно, был пожеланием Лоргии процветания и долгих лет, а рыцарям — счастья и твердости духа. Сэр Борс, правда, добавил к этому тосту еще и пожелание того, чтобы этот дух никогда не падал, но его шутку восприняла только мужская половина пирующих. Большинство дам сделало вид, что не понимает, о чем идет речь. Потом пили за прекрасных дам. желая им чистоты помыслов и послушания своим мужьям (после чего леди Грейс прыснула и опрокинула бокал с вином на скатерть, а леди Гвиневра неодобрительно на нее посмотрела); потом пили за идеалы Камелота, потом пили за то, чтобы все присутствующие неукоснительно соблюдали Божьи заповеди ( хотя большая половина собравшихся едва ли хоть наполовину представляла себе, что же это такое, так как многие из пришедших в Камелот приняли крещение как чистой воды формальность, а в душе остались все теми же язычниками). Потом пили за всеобщее равенство и братство, и сэр Кай, произносивший тост, поскользнулся на вине, пролитом леди Грейс, и полетел на пол под свист и улюлюканье младших рыцарей. Потом леди Гвиневра встала и заявила, что не позволит превратиться этому пиру в попойку, и попросила вынести из залы все вино, что было отмечено крайним негодованием. Король тоже поднялся со своего места и, глядя то на жену, то на возмущенно галдящих товарищей, стал лихорадочно соображать, чью же сторону ему принять. В конце концов, он даже открыл рот, чтобы озвучить свою позицию, — но тут в дверь залы внезапно громко постучали.

Все мгновенно затихли и уставились на дверь.

— Интересно, кого там принесло? — спросил сэр Гавейн, слегка нахмурившись. Он словно почувствовал неладное.

— Не знаю, — пожал плечами сидевший подле него сэр Тристан, задумчиво ковыряя длинной двузубой вилкой кусок пирога. — Может быть, кто-нибудь опоздал.

— Да нет, не опоздал, все же тут, — возразил Гавейн.

Стук повторился.

— Войдите! — крикнул король.

см

Кто-то из слуг, во мгновение ока подбежав к двери, распахнул ее, и в залу вошел Шон, главный повар замка, в сопровождении странного, закутанного в серую мешковину создания. Создание жалось к стенам и пугливо озиралось.

— Ну чего ты егозишь, негодник, — сказал повар, отдирая создание от стены и выталкивая его вперед, — сам напортачил, сам теперь и отвечай.

Создание ничего не отвечало, а лишь во все глаза таращилось на рыцарей, а рыцари во все глаза таращились на него. Это был худенький, грязный, оборванный юноша, почти еще мальчишка, похожий на недооперившегося птенца, выпавшего из гнезда. Он вытягивал свою длинную шею во все стороны, вставал на цыпочки, словно пытаясь разглядеть что-то вдалеке, и невзначай открывал рот, видимо, от удивления. Шон неодобрительно смотрел на него.

— Баранью ногу у меня утащить пытался, — наконец сказал он, указывая на незваного гостя. — Нет бы попросить по-хорошему, так ведь проще утащить. Да ты бы хоть на пальцах мне объяснил, подонок, что жрать хочешь! — рассердившись, крикнул он, обращаясь к созданию. Юноша затравленно смотрел на него и прижимал что-то к груди под рваным серым плащом. — Я бы по-хорошему тебя накормил, а тут... Накажите его, сэр Артур, — обратился повар к королю, — видите, совсем плохой, ничего не понимает. Авось после этого станет лучше...!

— Но... — король растерянно смотрел то на Шона, то на странного юношу, — разве он виноват в том, что не знает нашего языка? Да, украл, да, нехорошо... но тем не менее...

— Да выпороть его и вышвырнуть вон, чего тут волынку тянуть?! — крикнул сэр Кай.

— Минуточку, — до этого молчавший и незаметный Мерлин поднялся с места. — Выпороть и вышвырнуть, говорите? А то, что сегодня у нас Рождество, вам ни о чем не говорит?

На лице сэра Кая изобразился сложный мыслительный процесс. Все остальные рыцари заулыбались.

— Малыш, — волшебник вышел из-за стола и, чуть прихрамывая, подошел к пареньку. — Скажи мне, как тебя зовут?

Паренек во все глаза смотрел на него. Его губы беззвучно шевелились, словно он пытался что-то вспомнить. Наконец, он открыл рот и произнес несколько певучих, непонятных слов. Мерлин внимательно посмотрел на него, а затем повернулся обратно в залу и развел руками:

— К сожалению, я не знаю гэльского.

— Постойте! — леди Грейс вскочила со своего места. — Я знаю! Я говорила на нем, еще когда жила в Ирландии! Я могу перевести!

— Пожалуйста, будь так добра, переведи, — сказал Мерлин.

Леди Грейс выбежала из-за стола и во мгновение ока оказалась рядом со странным парнишкой. Тот поднял на нее испуганные глаза. Грейс ободряюще улыбнулась ему, а затем

что-то тихо спросила, и незнакомец ответил. Затем она спросила еще раз, уже другое, и паренек снова что-то ответил, а затем спросил у нее уже сам, и ответила она. Затем Грейс снова повернулась к молчаливо сидящим за столом рыцарям и громко сказала:

— Этот мальчик пришел издалека. Я не знаю, как его зовут, но ему очень холодно, и он хочет есть. Более того, у него с собой инструмент. Он говорит, что сыграет нам, если мы его накормим. Ну, как вам это понравится?

— Полагаю, что в музыкантах у нас недостатка нет, — задумчиво произнес король, глядя то на Грейс, то на парнишку, — но если он хочет есть, то мы его накормим. Пусть сядет, где ему удобно.

Леди Грейс повернулась к незнакомцу и что-то ему сказала. Тот кивнул и бочком-бочком, словно боясь кого-то побеспокоить, направился к камину и уселся среди лежащих около него псов, обхватив руками колени. Мерлин, заметивший, что парнишка пришел босиком, цокнул языком и покачал головой.

— Так дело не пойдет, — чуть слышно сказал он.

И впрямь — ступни и щиколотки у юноши были красные, обмороженные, все в цыпках. Он попытался натянуть на них полу своего рваного одения, но оно оказалось слишком коротким, и бедняге оставалось только вздохнуть. Леди Грейс, между тем, очевидно, смекнула, что сейчас ей предоставится отличный шанс позаботиться о ближнем ( а она очень любила помогать слабым и беззащитным созданиям, — зачастую, увы, не без задней мысли), и поэтому, схватив со стола тарелку с пшенной кашей, птицей кинулась к незнакомцу и опустилась рядом с ним на колени.

Парнишка посмотрел на нее и слабо улыбнулся. Грейс протянула ему тарелку и улыбнулась в ответ. Мерлин украдкой наблюдал за ними; сэр Кай недовольно бурчал что-то себе под нос; остальные рыцари поглазели-поглазели, да и вернулись к своим кубкам и тарелкам. Король в это время успокаивал Шона, продолжавшего негодовать по поводу злополучной бараньей ноги.

— Ну, — сказала Грейс, выжидающе глядя на юношу. Тот держал тарелку в руках и пялился на нее, как на некое диковинное диво. Наконец, он все-таки решился попробовать кашу. и, запустив в нее всю пятерню, было зачерпнул ее, но тут же взвизгнул от боли, потому что обжегся. Рыцари недоуменно покосились на него, но ничего не сказали.

— Ах, дурная моя голова! — воскликнула Грейс. — Сейчас я принесу тебе ложку!

И она снова сбегала к столу и принесла парнишке ложку, однако, ожидаемого результата это не принесло. Парнишка сначала долго смотрел на ложку, вертя ее в руках (одна из которых у него была замотана чем-то рваным и грязным), затем снова на тарелку, затем опять на ложку, словно пытаясь найти ей применение, а затем вопросительно взглянул на леди Грейс, и, прежде чем та успела открыть рот и что-то сказать, взял ложку, набрал в нее каши и с победным видом запустил ею прямо Грейс в лицо.

Та обомлела от такой неожиданности, а парнишка между тем принялся бросаться кашей во всех присутствующих, при этом заливисто смеясь. Рыцари повскакивали со своих мест и кинулись к нему, некоторые дамы предусмотрительно завизжали, а маленький негодник, тем временем, перебежал от камина к столу и нырнул под него, словно лисица в норку. Кто-то из рыцарей (кажется, сэр Борс) с криком "Поберегииись!" попытался нырнуть за ним следом, но лишь с грохотом опрокинул стулья и растянулся на полу ничком, громко хохоча. Королева взобралась на стол и нечаянно вступила ногой в миску с вареными ягодами. Сэр Кай сказал, что сбегает на кухню за кочергой и "выковыряет этого мерзавца". Король тем временем пытался утихомирить носящихся по зале туда и сюда рыцарей, но никто и не пытался его слушаться, пока тот, наконец, не взобрался на скамью и не завопил на всю залу:

— ТИХО!!!!

Все мгновенно прекратили всякое движение и замолчали. Виновник переполоха высунул всклокоченную любопытную голову из-под стола, и тотчас же был пойман за спутанные бурые космы сэром Каем и извлечен на белый свет.

— Врешь, не уйдешь, — сказал сэр Кай, покрепче перехватывая руку своего пленника.Тот извивался, причитал по-гэльски и пытался вырваться, но у него ничего не получалось. Все присутствующие, (кроме королевы, переживавшей из-за испорченной туфельки) невольно заулыбались.

— Мне ему сильно врезать или не очень? — Кай вопросительно посмотрел на короля. Тот молчал.

— Полно, Кай, отпусти его, — сказал Мерлин, выходя вперед. — В конце концов, ничего дурного он не сделал. Ну, подумаешь, пошалил мальчишка...

— Ага, пошалил! — подала голос леди Гвиневра, безуспешно пытаясь счистить с туфельки остатки сиропа. — Я из-за него целую туфлю испортила! Прямо не знаю, каким словом все это обозвать, — ничего подходящего на ум не приходит! Нет слов, одни чувства!

— Успокойтесь, Ваше Величество, ну подумаешь — туфля, — крикнула молчавшая до этого леди Моргана. Все то время, пока рыцари пытались изловить прыткого маленького засранца, она стояла, опершись спиною о стену, и загадочно улыбалась. Теперь она наконец решила выйти на свет.

Гвиневра гневно захлопала глазами, и, набрав в грудь побольше воздуху, уже собиралась ответить что-то дерзкой золовке, но увидела, что Артур смотрит на нее, и поспешно захлопнула рот.

— Давайте я его с ложки покормлю, — неожиданно предложила Изольда. Сэр Борс раскатисто загоготал:

— Ну скажете тоже, с ложки, миледи! По мне так ему надо дать что-то, что можно есть руками. Какого фомора Грайне впихнула ему эту несчастную кашу, ума не приложу!

— А по мне, так ему надо дать по морде, — сэр Кай обиженно надул губы, как ребенок, у которого отобрали игрушку, но беспокойного паренька все же отпустил. Тот тотчас же подбежал к королю и уставился на него снизу вверх, словно прося защиты. Король растерянно на него смотрел.

— Ну, — после долгого молчания наконец произнес он, — давайте забудем сие недоразумение и пожалуем к столу. Шон, будь добр, принеси нашему гостю чего-нибудь с кухни.

Повар нехотя удалился, что-то бурча себе под нос. Рыцари снова уселись за стол. Сэр Кай отпустил парнишку, на прощание погрозив ему кулаком, и тот, загадочно улыбнувшись, отправился на свое прежнее место. С этого момента о нем на время забыли — лишь Мерлин порой останавливал на лице юноши свой пристальный, изучающий взгляд, да леди Грейс украдкой ему улыбалось. Странный гость явно был ей симпатичен. Она вообще питала слабость ко всему необычному, не вписывающемуся в привычные окружающим рамки, — и люди в этом списке стояли далеко не на последнем месте.

А наш проказник, тем временем, уже окончательно успокоился и освоился в незнакомой обстановке, и теперь с любопытством разглядывал окружающих. Особого внимания в его глазах удостоился король. Он то и дело подолгу смотрел на него, ерзая на месте; то прищуривая глаза и улыбаясь, то, напротив, погружаясь в какую-то необъяснимую задумчивость. В конце концов он удобно устроился, облокотившись спиной о спину одного из лежавших возле очага псов (пес, надо сказать, не возражал), вытянул ноги и теперь уже пялился на Артура беспрестанно, остро блестя большими глазами из-под полуопущенных век. Король, надо сказать, замечал эти вглзяды, но старался не обращать на них внимания. Правда, некоторые особенно наблюдательные личности, вроде Мерлина или Морганы, сумели понять, что ему сильно не по себе.

Шон вскоре вернулся с кухни с большой миской, наполненной всевозможной снедью, и поставил эту миску перед парнишкой со словами:

— На, ешь уж. Когда еще такой случай выпадет. Давай, давай, налетай, пока я добрый, — пробурчал он, поймав вопросительный взгляд парнишки, — а то отберу.

Парнишка ухмыльнулся и взял миску в руки. Он не понимал слов, но, судя по всему, прекрасно улавливал интонации человеческого голоса. Не прошло и нескольких мгновений, как он уже хрустел хрящиками, вцепившись зубами в гусиную ногу и по уши перемазавшись в жире. Повар покрутил пальцем у виска и отошел. Покончив с гусиной ногой, наш герой принялся за кусок пирога с ягодами, и тут же завоевал внимание всех присутствующих, потому как большая часть начинки оказалась у него даже не то, чтобы на лице, а на волосах, одежде, руках, — но до рта он ее так и не донес. Тут уже даже такие отъявленные неряхи, как сэр Кай, не смогли сдержать улыбки. Несмотря на то, что на дворе стояли, как принято считать, "темные времена", — как-никак, всего лишь четвертый век после рождества Христова! — ложками и столовой посудой умел пользоваться и простой народ, и представители тогдашнего просвещенного и не очень просвещенного дворянства. Когда незваный гость с грехом пополам покончил с пирогом и принялся за кусок вяленого мяса, кто-то из рыцарей, смекнув, видимо, что из этого выйдет недурная забава, предложил дать ему вина.

— Не издевайтесь над бедным мальчиком! — прикрикнул было на шутника кто-то из дам, но даму, к сожалению, никто слушать не стал. Рыцари повскакивали из-за стола и устремились к несчастному оборванцу, который, поняв, что бежать ему некуда, отступил к стене и прижался к ней спиной. Паренька схватили за руки и за ноги, и, растянув, словно жертву на дыбе, принялись вливать ему в рот вино из большого меха. Бедняга захлебывался, кричал и пытался вырваться, но его крепко держали. Наконец, с пыткой было покончено. Парнишку осторожно поставили на ноги — однако, тот, не сумев сохранить равновесия, упал на колени, и его вывернуло аккурат на платье королеве, которая, будучи большой любительницей столь неординарных забав, подлезла под локоть сэра Борса и в момент происшествия находилась в опасной близости от оного. Гвиневра несколько секунд стояла с открытым ртом, не в силах понять, что же произошло, а парнишка, покачиваясь, стоял на коленях напротив, глядя на нее бессмысленными, выкатившимися из орбит глазами. Наконец, когда осознание наконец настигло ее, королева истошно завопила, с треском заехала парнишке по челюсти и удалилась прочь с видом оскорбленного достоинства. Несчастный лесной гость, измученно улыбаясь, постоял на коленях еще секунды две, а потом закрыл глаза и медленно упал на пол ничком.

Бедный король не знал, что ему делать. Он бегал по залу от одной кучки рыцарей к другой, пытаясь их успокоить. Даже его знаменитое "тихо" в этом случае могло не сработать. Прекратившие играть ирландские музыканты застыли, как вкопанные, и теперь изумленно смотрели на все происходящее, словно недоумевая, зачем их цивилизованным, воспитанным соседям понадобилось устраивать у себя на пиру такой бардак. Впрочем, они сами, скорее всего, были вовсе не против "варварских развлечений", — их просто возмущало то, что лорги столь жестоко обошлись с их земляком, — а узнать земляка для гэльва не представляет особой сложности. Леди Грейс между тем, увидев их реакцию, подбежала к самому старшему, высокому бородатому волынщику, и принялась взбудораженно что-то объяснять ему по-гэльски. Тот слушал и кивал, кивал и слушал. Наконец, суматоха в зале более или менее улеглась, народ вокруг лежащего на полу парнишки расступился, и рядом с ним остался стоять только Мерлин. Моргана смотрела на все происходящее чуть отрешенно, накручивая на палец темный локон. Королева в сторонке шепотом ругалась и безуспешно пыталась отмыть платье, а леди Изольда нехотя помогала ей в этом. Леди Грейс, заручившись поддержкой музыкантов, с вызовом смотрела на сбившихся в кучу рыцарей. И посреди всего этого, растерянный, растрепанный и донельзя расстроенный, стоял сам король. Его веки были опущены, и черные ресницы бросали густую тень на его бледные, худые щеки.

— Друзья мои, — наконец, печально заговорил он, — я очень озабочен тем, что вы ведете себя неподобающим образом. Более того — я просто чудовищно расстроен. Вы бесчинствуете, словно дикие люди. А как же те заповеди, которые мы клялись неукоснительно выполнять? Где наше смирение и страх перед Господом? Где наша самая главная добродетель? Где любовь к ближнему, я спрашиваю?! — полностью сорвав с себя маску "опечаленного", громогласно воззвал он, воздев руки к потолку. Рыцари слушали, затаив дыхание, и только королева тихонечно причитала в дальнем углу залы. — Почему мы позволяем себе то, чего не могут позволить себе даже дикие варвары с Большой Земли? Да, этот юноша не похож на вас ни обликом, ни поведением, — его вообще непонятно каким ветром сюда занесло, если уж правду сказать, — но это же не значит, что надо вот так над ним издеваться! Опомнитесь!

— А я думал, — простодушно заметил сэр Кай, — что они у себя в своей Ирландии только и делают, что пьют без конца. Пьют, пьют, пьют, пьют, да так, что глаза из орбит вылезают. Это мне Борс рассказывал.

— Да врешь ты все, ничего такого я тебе не рассказывал! — возмутился стоявший тут же сэр Борс. — Ваше Величество, скажите ему, что все это грязная ложь! Вы сами были со мною в Ирландии, и видели истинное положение дел!

— Я забираю его, — решительно заявила леди Грейс, выступая вперед, но Мерлин ее опередил.

— Постой-ка, постой-ка, — сказал он, опускаясь на колени рядом с недвижно лежащим пареньком. — Не торопись. Поверь мне, уж я-то ему вреда точно не сделаю.

Леди Грейс кивнула и отступила, не сводя, впрочем, глаз с Мерлина и лежащего ничком тела. Да что там — весь зал не сводил с него глаз.

Мерлин осторожно дотронулся пальцами до затылка юноши. Тот еле слышно застонал и пошевелил рукой.

— Ну, слава Всевышнему, живой, — сказал Мерлин, поднимаясь на ноги. Кто-нибудь, помогите мне перенести его наверх.

И пара рыцарей тотчас же вышла вперед, и, подхватив бесчувственного паренька под руки и за ноги, быстро унесла его прочь из залы. Мерлин и леди Грейс побежали за ними следом. Сэр Борс невесело ухмыльнулся в усы.

— Очередную игрушечку себе нашла, — сказал он сэру Гавейну, — ей только дай за кем-нибудь поухаживать. А как мужу приятное сделать, так это все, баста.

— Да не скажи, — удивился сэр Гавейн, — ты же вроде ее чуть ли не каждую ночь... того.

— Да ты не понимаешь, — раздраженно замахал руками сэр Борс, — я не об этом. Я сколько раз ее просил мне хотя бы отвар из трав сделать, ноги погреть! Нет, и все тут. Делай сам. Сколько раз я видел, как она других лечит, — а ко мне и пальцем не прикоснется, лечись, говорит, сам, а помрешь — так не моя беда. Возле детишек — неважно, своих ли, чужих! — целыми днями крутится, воркует, песенки им поет там, сказки рассказывает. А чтобы она мне хоть раз что-нибудь спела... так не дождешься.

— Ну, ты, Борс, совсем как маленький, — Гавейн после подобного объяснения удивился еще больше. — Тебе и песенку спеть, и по головке тебя погладить, и сопли тебе подтереть. Здоровенный, бородатый детина, а все детство никак не закончится.

— Не твое дело, что там у меня закончилось, а что не закончилось, — пробурчал Борс, — за своей женой бы следил получше, а то утекла неизвестно куда, а теперь ищи ее и свищи. С любовником, небось, сбежала, по лесам шляется. Не понимаю, чего ты все тянешь. Я бы ее быстренько застукал и по лесам бегать отучил.

— Вот потому-то тебе твоя жена сказок на ночь и не рассказывает и песенок не поет, — назидательно сказал Гавейн и быстро отошел в сторону — связываться с возмущенным Борсом у него не было желания.

А Мерлин и леди Грейс, тем временем, пройдя наверх следом за рыцарями, очутились в небольшой уютной комнатке, где на стенах горели факелы, а на полу лежал мягкий ковер из шкуры какого-то животного. На этот ковер рыцари бережно опустили пострадавшего, а сами скрылись. Волшебник и супруга сэра Борса остались одни — если не считать лежавшего на ковре паренька, который, судя по всему, уже начинал потихонечку приходить в себя.

— Бедный ребенок, — сказала леди Грейс, садясь рядом с ним на ковер и осторожно гладя его спутанные, бурые от грязи волосы. — За что они его так? Он рассказал мне, что пришел сюда, чтобы найти своего отца.

— Отца? — Мерлин, усевшийся рядом вскинул одну бровь и вопросительно посмотрел на свою собеседницу. — Хм. Интересно, очень интересно. А кто отец, он не сказал?

— Он не ответил. Он даже не сказал, как его зовут, хотя это было первым, о чем я его спросила. Подозреваю, что это сын кого-то из рыцарей. Возможно, сэра Тристана. У них очень похожие профили.

— Не соглашусь, — задумчиво произнес Мерлин, потирая острый подбородок, — не соглашусь. У Тристана нос выгнут, словно клюв сокола, а у этого все лицо вытянуто вперед, как лисья мордочка. Не похоже. Абсолютно разные лица. Лично мне он напомил кое-кого другого, но я ничего не скажу, пока моя догадка не подтвердится.

С этими словами волшебник встал с ковра и прошелся по комнате взад-вперед, о чем-то думая. Леди Грейс молча следила за ним. Между тем, парнишка на ковре пошевелился и отчетливо застонал. Грейс с жалостью и нежностью посмотрела на него и положила руку к нему на лоб.

— Горячий, — сказала она через некоторое время. — Какой же он маленький и беззащитный. Однако, я чувствую силу в нем. Мне интересно, откуда она берется.

Мерлин открыл было рот, чтобы что-то сказать, но осекся. В дверях комнаты, опершись плечом на косяк, стояла Моргана, и, судя по всему, уже довольно долго наблюдала за происходящим. Впрочем, сестра короля Артура даже не посмотрела в его сторону, а размашистым шагом прошла в центр комнаты и остановилась напротив окна, спиной к присутствующим.

На некоторое непродолжительное время в комнате воцарилось молчание, а потом Моргана наконец соизволила повернуться, вернее, повернуть голову через плечо, и небрежно бросила:

— А я этого малыша знаю.

Мерлин вздохнул и втихаря покрутил пальцем у виска. Впрочем, Моргана заметила это и, в свою очередь, незаметно показала ему язык. Леди Грейс недоуменно смотрела то на одну, то на другого, и в конце концов спросила:

— А откуда ты его знаешь?

— Дитя природы, — усмехнулась Моргана, поворачиваясь с Грейс и насмешливо, — впрочем, не без теплоты — на нее глядя. — Что ты, что твой отец. Простые, как два пальца. Знаю вот. Откуда-то. А откуда знаю — это уж мое дело.

— Но зачем тогда было сообщать о том, что ты его знаешь, — пожала плечами леди Грейс, — не говорила бы, и все тут.

— Я предупредила, — сказала Моргана, пристально на нее посмотрев. — Не нравится — не слушай. Будьте поосторожнее с ним, — она показала головой на парнишку, — а то он у нас слегка с приветом. Если что, сразу зовите меня.

— Хорошо, — буднично отозвался Мерлин, и Моргана, шелестя черным платьем, вышла из комнаты. Когда она ушла, Мерлин и Грейс переглянулись.

— Судя по всему, тут что-то очень уж необычное, — сказала леди Грейс, поглядев сначала на паренька а потом на Мерлина. — Мне кажется, просто так Моргана бы не сказала то, что сказала.

— Да уж, с ней с самой надо поосторожней, — пробурчал Мерлин, косясь на дверь. — Сама она с приветом. Чуть что так сразу — ах, вселенская тайна, которую вам, простым смертным, не понять.

-Да не кипятись, — сказала Грейс, — ну подумаешь, сказала и сказала.

— Да, действительно, — волшебник встряхнул головой, словно просыпаясь, — что это я. Нам сейчас надо привести в чувство вот это чудо. А потом ухитриться как-то его помыть. А то, судя по всему, мыться он очень не любит...

Словно в ответ на его слова, юноша глубоко вздохнул и, открыв глаза, уставился на Мерлина полным страдания взором.

— Похоже, надо принести воды, — сообразила леди Грейс.

После воды парнишку снова стошнило, — на пол, мимо ковра, — но чувствовать себя он стал получше. Он перевернулся на спину, положив руки на живот, и, напоследок томно посмотрев на Грейс, закрыл глаза и уютно засопел. Женщина улыбнулась, глядя на него.

— Вроде и не знаю его совсем, — задумчиво проговорила она через некоторое время, — а он мне уже так нравится. Хорошенький он, хоть и чудной. И, самое главное — добрый. Я думаю, из него выйдет превосходный рыцарь.

— Насчет рыцаря не знаю, — покачал головой Мерлин, — но вот то, что добрый, это я согласен. Не переживай. Пристроим его куда-нибудь.

— Хотелось бы, — вздохнула леди Грейс и погладила спящего юношу по голове. Тот шевельнулся во сне и слегка наморщил нос. Нос парнишки, надо сказать, заслуживал отдельного внимания. Он был большим, аккуратно выгнутым, но не крючковатым, как у ястреба, а вытянутым, с тонкими чувствительными ноздрями, словно созданный для того, чтобы улавливать и распознавать запахи. Пальцы парнишки тоже выглядели очень чувствительными — это были длинные, крепкие пальцы с удлинненными ногтевыми фалангами и мягкими подушечками. Впрочем, на одной руке, той самой, которая была замотана тряпкой, они распухли и посинели. Мерлин заметил это и нахмурился.

— Подержи-ка его руку, а я попробую снять повязку, — обратился он к Грейс. Та осторожно приподняла руку юноши, а Мерлин размотал грязную рванину и отбросил ее прочь. Зрелище, надо сказать, открылось пренеприятное. Вся кисть очень сильно распухла и была совершенно синей; костяшки пальцев были содраны в кровь, а сами пальцы — искривлены в разные стороны. Мерлин аж присвистнул.

— Так дело не пойдет, — сказал он, рассматривая руку паренька. Тот, между делом, понял, что поспать ему сегодня не удастся, но, хотя ему, по всей видимости, и было больно, лежал недвижно и внимательно смотрел на волшебника большими, чуть раскосыми светло-зелеными глазами. Леди Грейс все это время гладила его по голове, перебирая пыльные бурые прядки.

— Вот что, — наконец сказал Мерлин, как следует осмотрев руку парнишки. — Пока что я сделаю с его рукой, что смогу, и перевяжу ее заново, — но потом, когда малыш уже окрепнет, я займусь его лечением основательно. Тут дело не столько в руке, сколько... я еще не разобрался, в чем. Ну да ладно. Пока что вылечим его, насколько это возможно, и перевяжем ему руку чистой тканью. Грейс, дорогая, я бы советовал тебе удалиться. Сама понимаешь...

— Почему, — улыбнулась та, — я побуду с вами. Чего я там не видела — у самой мальчишки, вечно синяки, ссадины, царапины.

— Ну, можешь остаться, — согласился волшебник.

Парнишка тем временем повернулся к леди Грейс и тихо спросил у нее что-то по-гэльски. Та ответила ему, а затем повернулась к Мерлину.

— Он говорит, что хотел бы сыграть сегодня на празднике, — сообщила она, — но боится, что с такой рукой... Он просит, чтобы мы что-нибудь придумали, так как чувствует, что мы можем ему помочь.

— Что ж, — ответил волшебник, секунду подумав, — я уже сказал, что могу ему помочь, но это лишь на время снимет боль. Потом все равно придется лечить руку.

Грейс повернулась к парнишке и перевела ему слова Мерлина. Тот кивнул и протянул ему свою руку.

"Лечение" не заняло много времени, хотя Мерлин и утверждал, что целительство — несколько не то, чем он привык заниматься. Леди Грейс помогала ему, чем могла. Вскоре опухоль немного спала, и паренек смог пошевелить пальцами, чему очень сильно обрадовался. Он крепко обнял сначала Мерлина (волшебник пробовал сопротивляться, но тщетно), затем леди Грейс, потом позволил той надеть на себя повязку, после чего леди Грейс заметила, что надо бы расчесать ему волосы.

— Попробуй, — усмехнулся Мерлин.

И впрямь — парнишка ни в какую не хотел приводить свои космы в порядок. Он выкручивался из рук Грейс, как мог, ползал по полу, смеялся, — и лишь после долгих увещеваний наконец согласился на то, чтобы его причесали. Правда, пока леди Грейс расчесывала ему волосы, он успел изрядно достать ее тем, что все время вертелся,взвизгивал, размахивал руками (да так, что один раз едва не заехал Грейс по носу). Однако, вскоре с прической было покончено, и волосы парнишки приняли более или менее божеский вид. Впрочем, чище они от этого не стали.

— Помыть бы... — пробормотала леди Грейс, критично оглядывая результат своих трудов, однако Мерлин замахал руками, предчувствуя очередную баталию:

— Нет, ты что, ты что. Потом помоем, а пока и так сойдет.

С одеждой решили пока не возиться, — парнишка наотрез отказался ее надевать. Леди Грейс спросила у него, сможет ли он играть после всего, что произошло с ним сегодня, но лесной гость только ухмыльнулся, — судя по всему, ему не терпелось блеснуть своим талантом перед широкой публикой. Итак, все трое снова спустились в залу, где их глазам предстало великолепнейшее зрелище. Пир уже закончился; стол был отодвинут к стене вместе со скамьями, и теперь на нем, как на сцене, расположились музыканты, а собравшиеся гости плясали под их музыку в середине зала. Кружились пары, развевались плащи и юбки, мелькали стройные ноги, слышался заливистый смех. Подопечный Мерлина и Грейс опрометью метнулся к очагу, и, схватив что-то, лежавшее рядом с ним, быстро вернулся. "Что-то" оказалось причудливым древним инструментом, по внешнему виду отдаленно напоминающим современный ситар, — впрочем, сам инструмент в те времена был известен как "козлиная скрипка". В наше время на подобных инструментах уже не играют, — в свое время их вытеснили обычные, классические скрипки.

Когда музыканты доиграли очередной танец, парнишка залез к ним на стол со скрипкой и попросил разрешения сыграть. Гости недоуменно уставились на него, но король махнул рукой — пусть сыграет, уж один-то раз в честь праздника можно.

Однако, когда парнишка заиграл, все присутствующие (в том числе и музыканты) поняли, что играть он сегодня будет не один и не два раза, а гораздо больше, потому что то, что он выделывал на своей скрипке, действительно стоило внимания. Это была обычная, переливчатая и веселая, ирландская мелодия, — но в ее рисунок время от времени вплетались совершенно удивительные мотивы, от которых у многих подступал комок к горлу и начинали слезиться глаза. Танцевать под это было невозможно, — но, по правде говоря, не очень-то и хотелось. Когда парнишка наконец закончил играть, вперед вышел сэр Тристан и обратился к нему по-гэльски:

— Скажи, дитя, кто научил тебя так играть?

Юноша открыл было рот, чтобы что-то ответить, но мощный порыв ветра, внезапно распахнувший окно, задул все свечи, и в зале воцарилась темнота. Кто-то испуганно вскрикнул; гости начали перешептываться. Лишь король стоял на возвышении, словно статуя, и не двигался.

Распахнулась дверь — столь же внезапно, как и окно, — и в залу вошла высокая, темная фигура, с ног до головы закутанная в плащ. В руке у фигуры был фонарь, источающий недобрый зеленоватый свет. Фигура взобралась на стол, где недвижно стояли перепуганные музыканты, и поставила фонарь перед собой. Фонарь немедленно ярко вспыхнул, осветив всю залу, а фигура, сбросив плащ, оказалась высокой, очень худой женщиной, одетой в длинный зеленый балахон с вышивкой на груди в виде тройной спирали. Ее волнистые темные волосы беспорядочным потоком спадали на плечи, а яркие губы искажала хищная усмешка. Длинный нос с тонкими ноздрями был слегка сморщен, что придавало лицу дамы сходство с мордой нюхающей воздух лисицы.

Увидев даму, публика ахнула. Кто-то из дам завизжал и хлопнулся в обморок. Королева, впрочем, проявила внезапное мужество — растолкав тех, кто стоял в первых рядах, она протиснулась вперед и крикнула, обращаясь к незваной гостье:

— Чего тебе опять нужно в этом доме?! Убирайся вон!

Женщина повернулась к Гвиневре, очаровательно (по ее мнению) оскалившись, и высоким, чуть хрипловатым голосом пропела:

— Ах, моя птичка, стоит ли так волноваться? Я всего лишь хотела пожелать всем здесь собравшимся счастливого Рождества! Ваше Величество, — обратилась она к королю, — Вам стоило бы научить свою жену хорошим манерам, так как такой очаровательной леди не пристало вести себя столь вызвывающе. Хотя, впрочем, не мне об этом говорить...

— Зачем ты пришла? — наконец подал голос король, до этого молча наблюдавший за происходящим. — Разве не хотелось бы тебе встретить светлый праздник дома, в кругу семьи? Сын твой, сэр Гавейн, здесь, и тебе не стоит за него беспокоиться.

— Ах, за Гавейна я не беспокоюсь, — ответила дама, — как и за его братьев, сыновей моего мужа. Но я слышала, что здесь, среди вас, находится еще одно мое дитя, мой милый маленький музыкант, который — какая жалость! — недавно повредил себе руку. Я боюсь, очень боюсь, что с ним могло приключиться что-то дурное, — ведь он такой маленький и такой беззащитный, что любой может его обидеть, — при этих словах сэр Кай и другие рыцари, участвовавшие вместе с ним в жестокой забаве, невольно поежились. — Скажите, не видели ли вы моего Мерфи?

— Ах, так его Мерфи зовут, — сказал король, оглядывая залу в поисках парнишки. Однако того нигде не было видно, и Артуру оставалось только пожать плечами да развести руками:

— Но я не вижу его здесь. Скажите, друзья мои, может быть, кто-то видел его рядом с собой?

Гости принялись переглядываться и перешептываться, однако, скрипача и след простыл. Его мать картинно всплеснула руками:

— Ну, не мог же он совсем потеряться! Ищите его, найдите! Я не хочу, чтобы с ним случилось что-то дурное! Он ведь такой маленький, такой нежный, такой хрупкий! Сжальтесь надо мною, бедной матерью, которая...

Однако, договорить ей так и не удалось — виновник ее причитаний сам вылез из-под стола, прижимая к груди скрипку, и остановился напротив матери, как вкопанный, глядя на нее немигающими глазами, в которых отражалось зеленое пламя светильника. Незванная гостья, увидев его, испустила радостный вопль, а затем обняла его и заплакала.

— Я не понимаю, к чему было устраивать все это представление, — недоуменно пробормотала леди Грейс. Стоявшая рядом Моргана только вздохнула:

— Такая уж у меня сестрица, милочка. И тут ничего не поделаешь, приходится терпеть.

— Я так понимаю, все утряслось, — сказал король, когда "счастливая мать" наконец-то успокоилась и повернулась к нему, вытирая слезы. — Что ж, в таком случае, я полагаю, что Вам, моя дорогая сестра, следовало бы пойти домой вместе со своим сыном,а нам — продолжить праздник. Как Вы на это смотрите, дорогая сестра?

— Ах, — ответила дама, обнимая своего сына за плечи (которому, судя по выражению его лица, это не очень-то нравилось), — я полагала, что Вы, мой дорогой брат и король, гораздо более гостеприимны. Но, видимо, я ошибалась. Пойдем, мой мальчик, — по-гэльски обратилась она к неподвижно стоящему Мерфи,— здесь нас не рады видеть.

Однако маленький скрипач, по всей видимости, ни в какую не желал уходить. Он замотал головой, что-то крикнул, и, вырвавшись из объятий матери, кинулся прочь, вглубь залы, где стояли Мерлин и леди Грейс. Схватив их за руки, он вытащил их вперед и стал что-то горячо доказывать стоящей на столе даме.

— Матушка, я предлагаю, чтобы он остался, — наконец не выдержал сэр Гавейн. — Хоть я и не знаю его, так как ты ничего нам о нем не рассказывала, — интересно, почему? — но он мне брат, и я могу о нем позаботиться, хотя это, судя по всему, будет нелегко. Пускай он остается в Камелоте.

Незваная гостья призадумалась и уставилась в потолок. Мерфи, похоже, был готов отстаивать свою точку зрения до последнего. Король чуть слышно вздохнул. Наконец, повернувшись лицом к залу, дама смахнула со щеки слезинку и сказала:

— Так уж и быть, я согласна на то, чтобы мой мальчик остался в Камелоте, — только на том условии, что его не будут здесь обижать, ведь он такой нежный и хрупкий. Посмотрите на него, — не правда ли, он прелесть? — она слезла со стола и, подойдя к своему сыну, развернула его лицом ко всем собравшимся. — Согласитесь, — вы ведь никогда еще не видели столь прелестное дитя?

"Прелестное дитя", тем временем, стояло молча и глядело в пол. Ему явно не нравились сюсюкания его мамаши по поводу его внешности. Впрочем, нельзя было не согласиться с тем, что он и впрямь хорош. Его лицо было тонким и нежным, с правильными чертами (даже большой нос и чуть искривленные губы ничуть его не портили), а мягкое, детское тело, очертания которого угадывались под бесформенной хламидой, вызывало необъяснимое желание потрогать его, пощупать, погладить, на крайний случай — ущипнуть за бок. Мерфи напоминал маленького, пугливого, но очень хорошенького зверька.

— И впрямь, миленький, — наконец не выдержал кто-то из дам, — такой мягонький, как щеночек. Можно его погладить?

— Можно погладить, можно погладить, можно погладить, — тотчас же наперебой защебетали девицы и женщины, протискиваясь к Мерфи и протягивая к нему руки. Тот попятился назад, затравленно на них глядя. Леди Моргауза (так звали нашу незванную гостью), напротив, стояла с выражением бесконечной гордости на лице.

— Вот видите, — сказала она, когда суматоха вокруг Мерфи более или менее улеглась, — какой у меня красивый сын. А скольких трудов, представьте, мне стоило выносить и вырастить это дитя?

— Да уж, милая сестрица, представляю, — усмехнулась Моргана, которой, судя по всему, уже страшно надоела вся эта свистопляска. — Слыхала я, что ты чего только не делала, чтобы обеспечить своему мальчику красоту, — в частности, заставляла его пить снадобья, настоенные на его же собственной моче, правильно? И это еще далеко не все...

Услышав про снадобья из мочи, кто-то в зале рассмеялся, а кто-то поперхнулся. Кого-то, судя по звукам, вырвало. Леди Моргауза выпучила глаза и принялась ловить ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Ее ярости не было предела.

— Тыыыы, — наконец выдохнула она, глядя на сестру испепеляющим взглядом, — тыыы что себе позволяешь?! Как ты смеешь обвинять меня, честную женщину, в колдовстве?! Да разве ты не знаешь, что....

— Я не знала, что приготовление снадобий из мочи считается колдовством, — пожала плечами Моргана, — но если тебе, моя милая сестрица, угодно так считать, то я ничего не могу с этим поделать, прости великодушно.

— Дорогие мои сестры, хватит ссориться! — не выдержал король. — Мы ведь уже решили, что мой племянник остается в Камелоте, а мы постараемся воспитать из него достойного рыцаря. И потому оставьте пустые разговоры! В конце концов — при чем тут какая-то моча?!

— Действительно, — глубокомысленно заметил сэр Тристан, — я не вижу в том, чтобы пить мочу, ничего предосудительного. У всех свои методы ухода за внешностью.

— Моча? Где моча? Какая моча? — оживился сэр Ланселот. — Я много раз слышал, что некоторые девицы, дабы достичь белизны лица, умываются собственной мочой. Впрочем, может быть, это всего лишь слухи...

— Ланселот! — прикрикнула на него королева. — Немедленно прекрати обсуждать эти мерзости!

— Да оставьте уже малыша в покое, — воскликнула леди Изольда, — разве вы не видите, что он уже устал от всех вас?!

— В конце концов, мамаша, — обратился к Моргаузе Мерлин, — так ли уж важны людские слова? Сейчас Ваш сын с нами, и никто не даст его в обиду, будьте покойны.

Моргауза тяжело посмотрела на волшебника, но ничего не сказала.

***

В тот вечер разыгралась сильная метель, но ближе к полуночи она стихла. Артур стоял у окна и задумчиво смотрел на заснеженные холмы и деревья. Взошла Луна. Снег блестел и переливался под ее светом.

— Как думаешь, — произнес он через некоторое время, не отрывая взгляда от окна, — этот мальчик сможет тут прижиться?

— Думаю, сможет, — отозвался Мерлин. Он стоял, прислонившись спиной к стене, и чуть прищуренными глазами наблюдал за светильником,, висевшем на стене. Огонек в нем мигал и подрагивал, будто бы намереваясь вот-вот потухнуть. — Он парень неглупый, хотя и странный. Думаю, далеко пойдет.

— А по-моему, — почти неслышно пробормотал Артур, — он принесет нам одно несчастье. Нет, не потому, что он не такой, как все, — нет, это тут ни при чем, хорошим манерам можно научить...

— Но в чем же по-твоему дело? — Мерлин продолжал пристально смотреть на светильник. Огонек в нем продолжал подмигивать — теперь в такт тому, как поднимались и опускались веки волшебника. — Может быть, в том, что он — сын твоей сестры? Я понимаю — она не слишком приятный человек, но... ведь Гавейн тоже ее сын, и он живет у нас...

— Ты не понимаешь, — горько вздохнул Артур и покачал головой. — Ты снова меня не понимаешь, мой друг.

— Ну так объясни мне, в чем дело, — волшебник дернул плечами и повернул голову к Артуру, который наконец отвернулся от окна и смотрел на него широко раскрытыми глазами. — Объясни, почему ты не хочешь видеть этого мальчишку рядом с собой.

— Он пугает меня, — король опустил глаза, словно стыдясь только что сорвавшихся с его языка слов. — Он пугает меня, и я не могу ничего с этим поделать. И, самое главное — в глубине души я вроде бы понимаю, чего я боюсь... но сколько бы ни пытался довести это до рассудка... тщетно.

— Хм... — Мерлин задумался. — Странно, конечно, все это. Но нам сейчас главное — не волноваться понапрасну. И помочь малышу вырасти достойным рыцарем. Как-никак, а он твой племянник.

— Меня удивляет, что моя сестра, похоже, совершенно не заботилась о нем все это время, — Артур слегка нахмурился. — Она как будто бы специально держала его вдали от себя. У него же повадки, как у звереныша. Гэлы, хоть и не отличаются учтивостью — народ образованный, мудрый... А этот — будто бы прямо из леса вылез и весь такой из себя пожаловал — нате вам... А еще это имечко — Мерфи...

— Не понимаю, что не так в этом имени, — пожал плечами Мерлин. — Имя, как имя.

Артур поднес ко рту скрещенные пальцы.

— Мне кто-то сказал — не помню, кто именно, по-моему, Борс или Тристан, — что оно, это имя, в переводе с гэльского означает "Дитя Глубины". Дитя Глубины... а ты знаешь, что значит Глубина, Мерлин?

— Догадываюсь, — мрачно усмехнулся волшебник.

— Я еще тогда удивился — почему именно мне сказали именно про это имя, — взбудораженный, продолжал Артур. — А теперь понимаю, что это был знак... знак... вот только боюсь подумать, какой...

Волшебнику оставалось только вздохнуть.

— Я не думаю, что из тех детей, которых мы отправили в море, кто-то выжил, — произнес он через некоторое время. — Хотя, ты прекрасно знал, что я был против этого. А ведь именно после того, как все случилось, появился Зверь...

— Я знаю, знаю, — король стиснул пальцами виски, — не напоминай мне. Не смей напоминать. Никто не остался в живых. Они все умерли, пошли ко дну, их больше нет. Не может быть, чтобы хотя бы один остался, они все пошли ко дну.

— Допустим, это так... — пробормотал Мерлин. — И все равно, я думаю, не стоит тебе так беспокоиться. Ложись спать. Отдохни.

— Я не могу лечь спать, там праздник, — король улыбнулся уголками губ. — Как же я оставлю всю эту ораву без присмотра? Они же там все разнесут, если уже не разнесли.

И, словно в подтверждение его слов, откуда-то снизу раздался грохот, за которым последовал истошный крик, а затем — хохот.

— Пойду я, — сказал Артур. — Ты спустишься?

— Спущусь, думаю, — улыбнулся волшебник. — Пойду проведаю этих двоих. Мальчишка просто прилип к Грейс, ни на шаг ее от себя не отпускает. Моргауза, наверное, ревнует.

— Еще б, — Артур усмехнулся. — Взревнуешь тут. Ну да ладно. Я пойду. Передавай Грейс привет от меня.

— Непременно, — кивнул Мерлин.

Артур повернулся к нему спиной и удалился. Волшебник еще какое-то время стоял, глядя в пустоту перед собой, а затем издал многозначительное "Хм..." и тоже удалился — в комнату, где в это время находились Грейс и Мерфи.

— Ну, как там наш пострел, — сказал он, входя.

Грейс подняла на него ясные и счастливые глаза и улыбнулась, показывая рукой на спящего Мерфи, положившего голову к ней на колени.

— Заснул, — сказала она. — Ты только посмотри на него. Какой он славный. Я все-таки уговорила его помыть голову, теперь у него волосы вьются.

— Да, и он рыжий, — заметил Мерлин. — Впрочем, я не думаю, что ему так уж нравится цвет его волос... хе... Более того — полагаю, что он его терпеть не может.

— Не понимаю, чего тут стыдиться, — леди Грейс в недоумении пожала плечами. — Хороший цвет. У меня у самой такой, только малость потемнее.

— Кто ж разберет этих мальчишек, — загадочно ухмыльнулся Мерлин и уселся в кресло напротив кровати. — Ну ты только посмотри, как спит. Смотришь на него — и самому спать хочется.

— Да, — улыбнулась Грейс, — это точно.

Мерфи и впрямь очень уютно спал, свернувшись клубочком и тихонько сопя. Когда Грейс задела его ухо, заправляя за него прядь волос, он пошевелился, и, перехватив руку Грейс, положил ее к себе под щеку.

— Ах. я сейчас расплачусь, — взенапно послышался чей-то голос сверху. — Ну прямо идиллия. Что,красавица, нравится тебе возиться с чужими детишками? А ведь твоему старшему, останься он в живых, сейчас было бы чуть меньше, чем моему Мерфи....

Грейс и Мерлин одновременно подняли головы. Леди Моргауза стояла перед ними, лучезарно улыбаясь, но в глазах ее плескалась тихая, змеиная ярость.

— Что тебе нужно? — спросила леди Грейс, непроизвольно прижимая к себе спящего Мерфи. — Твой сын спит; не буди же его.

— Мой сын, что хочу, то и делаю, — по-лисьи ощерилась Моргауза, — хочу, бужу, хочу, нет. — С этими словами она шагнула к Мерфи, и, наклонившись над ним, тряхнула его за плечо, прикрикнув: — Ну, вставай же, соня! У нас сегодня еще много дел!

Мерфи недовольно замычал, но не открыл глаз и еще крепче прижался к Грейс. Моргауза была вне себя от ярости.

— Ты еще поймешь, что это такое — когда собственный сын разменивает тебя на какую-то развратную девку, — прошипела она. — Ты еще поймешь...

— При чем здесь "разменивает"?! возмутилась леди Грейс. — Я уже не говорю о том, что вы только что назвали меня "развратной девкой". Впрочем, мне не привыкать, сударыня. Но разве я виновата в том, что вашему сыну нравится лежать у меня на коленях и спать? Может быть, ему так уютно...?

— Побоялась бы ты лучше за своих детишек, Грейс, — сладко пропела леди Моргауза. Тут в разговор встрял молчавший до этого Мерлин:

— Сударыня, однако, я совершенно не понимаю Вас. Вам бы малость успокоиться, что ли. Привести себя в порядок, посмотреть, что к чему. Я понимаю — материнская любовь, забота, ласка... но ведь Вы прекрасно понимаете, что не сможете постоянно находиться при своем сыне, пока он будет в Камелоте. А у Вас, уважаемая Моргауза, как я полагаю, есть дела поважнее, чем присмотр за сыном.

— Какая тебе разница, старый стервятник, что у меня за дела, — нервно взвизгнула Моргауза, на что волшебник, совершенно не меняя тона, ответил:

— Ну зачем же делать такие поспешные выводы. Мне тридцать девять, и, насколько я знаю, я всего на два года старше Вас.

Грейс хихикнула. Ей, родившей своего первого ребенка в пятнадцать лет, не было еще и тридцати, и для своего возраста она неплохо сохранилась. Ее старшему сыну, погибшему в стычке с саксами, сейчас было бы двенадцать, так что леди Моргауза явно допустила ошибку в своих рассчетах, надеясь как-то ее задеть — Мерфи на вид было не меньше шестнадцати.

Моргауза не знала, что и ответить, только яростно пучила глаза и периодически открывала и закрывала рот. Между тем Мерфи на коленях у Грейс продолжал посапывать самым уютным образом, а Мерлин с невозмутимым видом вытянул ноги и скрестил их. Разговаривать с незваной гостьей, похоже, никто больше не собирался.

— А, да сидите тут! — в конце концов не выдержала Моргауза, развернулась вокруг своей оси (да так, что полы и рукава ее болотно-зеленого балахона подняли небольшой ветер), и гордым шагом вышла из комнаты, напоследок, правда, повернувшись к Грейс и ехидно заметив:

— А все равно он меня больше любит. Ты для него так, очередная игрушка. Думаешь, он польстится на такую сморщенную курицу, как ты? Ха-ха... размечталась.

— Вообще-то, я даже и не думала... — открыла было рот Грейс, но Моргауза уже скрылась.

— До чего же она омерзительная, — сказала леди Грейс через некоторое время после того, как она ушла. — Как ни посмотрю на нее — с души воротит. И что она к нам прицепилась? Ну спит ребенок и спит. Какая разница, у кого — главное, что с ним все хорошо.

— Сдается мне, она сейчас пытается изобразить примерную мамашу, — задумчиво протянул Мерлин, глядя в потолок, — потому что прочной связи между нею и Мерфи я не чувствую. Ощущение, что они вообще друг друга почти не знают. Этот малыш рос в лесах, а не в замке...

— Понятное дело, — усмехнулась Грейс. — Вырос бы он таким дикарем, живи он в замке. Нет, дело тут явно нечисто.

— Да уж, — вздохнул Мерлин, но затем посмотрел на спящего Мерфи еще раз и улыбнулся. — А ведь что-то в нем и вправду есть. Что-то такое, что к нему располагает. Хотя, чую, беды с ним не оберешься, но все же.

Словно в ответ на его слова, Мерфи пошевелился и потер кончик носа во сне.

***

Королева сидела перед зеркалом в одной полотняной сорочке и нервно расчесывала густые черные волосы. Волосы, возможно,по причине густоты и излишней кучерявости, а возможно, по причине излишне резких движений их хозяйки, расчесываться и не собирались. Наконец, королева плюнула и в сердцах швырнула гребень на пол, а сама подперла руками щеки и надула губы.

— Какого фомора, — пробурчала она через некоторое время подобрав гребень с пола и принимаясь методично его чистить. — Я вообще не понимаю, что происходит. Не-по-ни-ма-ю! — сказала она, возведя глаза вверх и обращаясь, по всей видимости, к потолочной балке. — Откуда только взялся этот... кошмар! — после этих слов королева на секунду задумалась, засомневавшись в правильности своих слов, но, подумав, решительно добавила: — Нет, это определенно кошмар! Кошмарнее некуда!

В этот момент в дверь постучали.

— Нельзя! — крикнула Гвиневра, поворачиваясь к двери. — Я занята!

— Моя госпожа, — раздался голос Ланселота из-за двери, — король велел мне передать, что Вас ждут внизу.

— Передай королю, что я никуда не пойду! — раздраженно ответила королева. — Мне не в чем идти! Чтобы я еще раз... надела белое платье, спускаясь в этот свинарник... Да ни за что!

— Но, моя госпожа, — робко возразил Ланселот, — Вы ведь можете надеть другое платье, если уж на то пошло.

— Другое платье, другое платье! — передразнила его Гвиневра. — Все-то у вас, мужчин, легко решается! А я, может быть, королева, — хотя об этом, сдается мне, все уже благополучно забыли? А мне, может быть, негоже появляться на празднике в старом платье?! Ты об этом подумал, умник?!

Несколько мгновений за дверью сосредоточенно помалкивали, а затем Ланселот, видимо, собравшись с мыслями, кашлянул и выдал осторожное предположение:

— Может быть, мне, моя госпожа, стоило бы помочь Вам с платьем? Давайте Вы сейчас наденете что-нибудь из того, что у Вас есть, а я тем временем придумаю, как его украсить.

Гвиневра призадумалась.

— Ладно, Бог с тобой, — вздохнула она через некоторое время, встала, накинула на себя большой клетчатый платок, лежавший тут же, и, подойдя к двери, отодвинула засов. — Заходи.

Ланселот робко протиснулся в образовавшуюся щель и встал около двери, пугливо озираясь. Худенький, черноволосый, с острым носом и большими голубыми глазами, он походил на маленького совенка. Гвиневра невольно улыбнулась, глядя на него.

— Ты бы хоть раз в глаза мне посмотрел, — покровительственным тоном сказала она. — А то все боишься как будто бы. Я же тебя не обижу. Ну что ты, — рассмеялась она, видя, как Ланселот весь покраснел и опустил глаза в пол, — как мальчишка, ей-Богу.

— Ничего, моя госпожа, — сказал Ланселот, с трудом оторвав глаза от пола и наконец взглянув на королеву. — Это пройдет. Просто... моя госпожа, ради Бога, не сочтите это за грубость... но... при взгляде на столь красивую женщину я не могу оставаться равнодушным, даже если вижу эту женщину в сотый раз. Такая уж у меня натура.

Гвиневра звонко рассмеялась и потрепала его по щеке.

— Забавный ты, — протянула она. — Забавный. Все никак привыкнуть ко мне не можешь. Ну да ладно. Я сейчас платья тебе покажу, какие есть. Поможешь выбрать?

— Да, конечно, помогу, — смущенно отозвался Ланселот и последовал за королевой в глубь комнаты.

Через полчаса Гвиневра уже крутилась перед зеркалом в великолепном бархатном платье цвета ночного неба, а Ланселот помогал ей приладить пояс.

— И почему я раньше его не носила, — мурлыкала королева, довольно разглядывая свое отражение в полированной бронзе. — Ведь отличное платье. Ланселот, ты поможешь мне подобрать к нему украшения? Мне кажется, нужно что-то белое и сверкающее...

— Угу, — отозвался Ланселот, возясь с поясом.

Ланселот был молод, красив и застенчив. С первых же дней своего пребывания при дворе он обратил пристальное внимание на королеву, а та, в свою очередь, обратила свое внимание на него. Можно ли это было назвать влюбленностью или любовью, — неизвестно. У Ланселота оно выражалось в том, что он густо краснел и пялился в пол, когда видел Гвиневру, а ту, в свою очередь, забавляло восхищение молодого галла. Общение с придворными дамами доставляло ей, по правде сказать, мало удовольствия, и поэтому она, недолго думая, взяла себе в компаньоны Ланселота. С ним можно было часами распевать баллады, беседовать о лошадях, сражениях, охотах и героях прошлого; можно было советоваться по поводу того, какое ожерелье будет лучше смотреться вон с тем бледно— голубым платьем — с перламутром или с горным хрусталем (в выборе одежды Гвиневра предпочитала руководствоваться скорее чужим вкусом, нежели своим); можно было бродить под весенним дождем по вечернему городу или сидеть на крепостной стене, вдыхая ароматы далеких лугов, и разговаривать о чем-то незначительном, но таком теплом и важном в данный момент. Ни с кем больше у Гвиневры не было такого взаимопонимания, — даже с самим королем. И, хотя по замку почти с первых же дней появления в нем Ланселота поползли слухи о его нечистых отношениях с королевой, их обоюдную привязанность можно было смело назвать платонической. Нет, разумеется, попытки сближения у них случались, и не раз, — но как правило, эти попытки почти сразу же заканчивались и быстро забывались. Гвиневра, несмотря на беспокойный характер, не отличалась страстным темпераментом (к тому же, внимания ее царственного супруга ей хватало за глаза), а Ланселоту и не требовалось многого. Так они и жили, проводя время в совместных посиделках около камина, чтении книг и глядении на звезды по вечерам в ясную погоду. И, как ни странно, были куда счастливее многих подобных им влюбленных пар, чье чувство держалось лишь на обоюдном половом влечении.

— Ну вот, у меня даже улучшилось настроение, — усмехнулась королева, когда украшения к платью были наконец подобраны, а непослушные волосы — собраны сзади в свободную косу, небрежность которой, впрочем, только подчеркивала их густоту и силу. — Спасибо тебе, Ланселот. Что бы я без тебя делала!

— Всегда рад помочь, моя госпожа, — смущенно улыбнулся тот и счастливо на нее посмотрел. — Мне только в радость видеть Вашу красоту и заставлять ее сиять еще ярче. Всякий раз, когда Вы просите меня о помощи, я чувствую себя мастером, которому предстоит огранить несравненной красоты драгоценный камень, и мне радостно и светло от этого.

Гвиневра ласково посмотрела на него.

— Прости, что так грубо ответила тебе сегодня, когда ты постучался, — сказала она, и в ее резком голосе прозвучали столь необычные для него теплые нотки. — Сам понимаешь, я была вне себя от ярости. Представляешь, этот маленький поганец ухитрился напрочь испортить мне платье! Знаешь, какую уйму времени мы с моими девочками потратили, чтобы его сшить?! И тут этот... понимаешь ли... дитя природы. Главное, надо было сделать это именно в мою сторону! Рядом ведь и другие стояли — нет, надо было непременно на меня!

— Да, я Вас понимаю, — вздохнул Ланселот, — мне этот Мерфи тоже не нравится. Но что поделать. Король, кажется, всерез намеревается оставить его.

— Да уж, если Артур вбил себе что-то в голову, из него это потом колом не выбьешь, — пробурчала королева, все еще злясь на своего супруга. — Это же страшно подумать, что здесь начнется! Стоило бы начать хотя бы с того, что это создание совершенно не умеет себя вести...

— Ну, манерам, предположим, научить его будет несложно, — предположил Ланселот. — Но не следует забывать, что есть еще его несравненная мамаша, которая, разумеется, пожелает навещать своего отпрыска в самое неподходящее для этого время. А что они вдвоем могут тут учудить... ума не приложу.

— Ох уж мне эта Моргауза, — сквозь зубы прошептала Гвиневра, сжав кулаки. — Уж как я ее ненавижу, один только Бог знает, да простит Он меня за это. Ну ничего я с собой поделать не могу! Вот ничего! Как увижу эту старую лгунью, так сразу внутри словно что-то клокочет. Знаешь, как смола закипает...

— Вы не не одиноки, моя госпожа— горько усмехнулся Ланселот. — Ее все ненавидят, но поделать с нею ничего не могут. Как-никак, сестра короля. Да и сыновья ее при дворе. Вот, еще один объявился...

— Да уж, — печально подытожила Гвиневра. — И теперь не будет нам покоя ни ночью, ни днем. Младшенький-то у нее, поди, любимый.

— Не сокрушайтесь так, моя госпожа, — Ланселот сделал неловкую попытку ее утешить. — Мы что-нибудь да придумаем... со временем, когда все устаканится, все попривыкнут... А пока — пойдемте вниз, к остальным. Нас, наверное, уже заждались.

— И впрямь, — согласилась с ним Гвиневра. — Пойдем вниз, мой друг. Они, конечно, снова будут острить насчет того, что ты слишком у меня задержался, но нам ведь не впервой слушать их насмешки, правда?

— Правда, — улыбнулся Ланселот и, еще раз окинув Гвиневру пытливым взглядом, заключил: — Вы великолепны в этом наряде, моя госпожа. Надевайте это платье почаще, оно Вам очень к лицу.

— Спасибо, — Гвиневра смущенно опустила глаза. — Я не знала об этом.

И они вместе вышли из комнаты, тихо затворив за собою дверь.

***

Праздник тем временем шел своим чередом. Большинство гостей уже напилось, наелось, наплясалось и теперь пребывало в том блаженно-сонном состоянии, когда хочется откинуться на спинку стула или кресла и послушать, как кто-нибудь рассказывает о захватывающих событиях, происходивших либо в далеком прошлом, либо же, наоборот, произошедших совсем недавно. Поскольку Мерлин, помимо волшебника, негласно считался еще и сказочником, дело стояло за тем, чтобы позвать его. Но Мерлина нигде не было видно.

— Ну где же он, — нетерпеливо озираясь по сторонам, сказал сэр Кэй. — Опять этот старый плут куда-то запропастился...! Всегда в самый нужный момент его нет!

— Не знаю, — пожал плечами Тристан. — Предлагаю пойти и поискать его.

— Да чего его искать, — устало сказал сэр Борс, широко зевнув.— Наверняка около моей благоверной опять отирается. Зайдите к ней, а я пока тут посижу.

— Угу, — сказал сэр Кэй, качаясь на табурете, — так я и разбежался. Иди к ней сам. А я что-то как к одному месту прикованный... никуда идти не хочу.

— Сожрал потому что вдвое больше моего, обжора, — усмехнулся сэр Борс. — Оттого и зад чугунный.

— Пьяница, — привычно бросил ему сэр Кэй. — Синяя рожа.

— Ладно, Бог с вами, ребята, я сам схожу, — сэр Тристан, поняв, что просить эту парочку о чем-либо бесполезно, поднялся со своего места и направился к выходу из залы.

— Смотри не заблудись! — крикнул ему вслед сэр Кай и тотчас же с грохотом сверзился с табуретки, придав раскачиванию на ней слишком большую амплитуду.

А сэр Тристан, насвистывая песенку, вышел в освещенный факелами коридор, затем поднялся по винтовой лестнице наверх, — и все бы было прекрасно, если бы на самой верхней ступеньке он внезапно не споткнулся о вылезший непонятно откуда черный корень и не растянулся на лестнице во весь рост, пребольно ударившись подбородком об пол.

— Проклятье! — воскликнул он. — В который я спотыкаюсь на ровном месте! Да что за дьявол?!

И, кое-как поднявшись на ноги и потирая ушибленные места, наш герой отправился на дальнейшие поиски волшебника, найти которого, как и следовало ожидать, не составило особого труда. Мерлин и впрямь находился в покоях леди Грейс. Когда Тристан, предварительно постучавшичь, вошел в приоткрытую дверь, он обнаружил волшебника мирно дремлющим в кресле возле кровати, на которой, свернувшись, словно звереныш, спал маленький серо-рыжий комочек, по уши завернутый в плащ. Тут же, рядом с ним, на кровати, уютно пристроившись у него под боком, спали сыновья леди Грейс, два очаровательных трехлетних мальчугана с золотисто-рыжими волосами. Чуть поодаль, в другом кресле, дремала сама хозяйка покоев, чьи длинные, светло-каштановые, чуть растрепавшиеся косы тугими плетьми падали по бокам кресла. Сэр Тристан остановился на пороге, не решаясь войти. Ему внезапно подумалось, что нарушать этот умиротворенный, сонный уют своим вмешательством было бы просто неприлично. Он постоял некоторое время, раздумывая, уйти ему или нет, — но наконец все-таки решился и шагнул к креслу, в котором дремал волшебник.

— Сэр Мерлин, проснитесь, — сказал он, опустившись перед креслом на одно колено и тронув волшебника за плечо. Тот ответил на его прикосновение недовольным бормотанием; его голова с растрепанными темными волосами, закрывавшими лицо, качнулась. Тристан еще раз легонько встряхнул его. Мерлин вздохнул, помотал головой из стороны в сторону, затем открыл глаза, и, через несколько секунд придя в себя, убрал волосы с лица и сказал:

— А, Тристан, это ты. Извини, я тут чего-то задремал. Ты долго меня будил?

— Да нет, — покачал головой рыцарь. — Вы практически сразу проснулись, сэр Мерлин. Это Вы меня извините, что так бесцеремонно вторгаюсь.

— Ничего, — невозмутимо ответил волшебник, поднимаясь с кресла и поправляя съехавший на сторону плащ. — Праздник, я так понимаю, уже закончился?

— Нет, он еще продолжается, — улыбнулся сэр Тристан, — и все были бы очень рады, если бы Вы спустились к нам и рассказали нам что-нибудь интересное. Сами понимаете, уже традиция.

Мерлин на мгновение задумался, а потом хитро прищурился, ухмыльнулся и заключил:

— Ну хорошо. Так и быть. Хотят сказку — будет им сказка. Тем более, недавно мне в голову как раз пришла одна интересная мысль... хм... интересная мысль. Было бы неплохо ее озвучить, не правда ли, Тристан?

— Да, я думаю, что ее и впрямь недурно было бы озвучить, — согласился тот. — Ну так что же, пойдемте в залу?

— Пойдемте в залу, — буднично отозвался Мерлин.

Когда они вышли в коридор, их внезапно нагнала проснувшаяся леди Грейс.

— Постойте, — сказала она, кутаясь в большую зеленую шаль. — Я тоже пойду с вами.

И они втроем спустились в пиршественную залу. По пути им снова повстречался черный корень, который, впрочем, стоило Мерлину только взглянуть на него, тотчас же втянулся в зазор между плохо пригнанными камнями. Волшебник нахмурился. Грейс встревоженно на него посмотрела, но Тристан, шедший впереди, ничего не заметил.

В пиршественной зале царил уютный полумрак. Свечи догорали. Половина гостей уже уснула где попало, а оставшаяся половина собралась возле очага, и, попивая теплое вино с травами, терпеливо ждала сказку. Появление волшебника в сопровождении сэра Тристана и леди Грейс приветствовали громкими аплодисментами.

— Вот и сказочник пожаловал, — улыбнулся король, взглянув на него. Мягкая синяя ткань теплой накидки окутывала его фигуру с головы до ног, и от этого Артур казался всем каким-то очень родным и знакомым. Ему невольно хотелось доверять. Где-то в складках синего плаща, взобравшись к Артуру на колени, словно маленькая девочка, безмятежно спала королева.

Мерлина усадили, налили ему вина, спросили о том, есть ли у него сегодня настроение что-нибудь рассказывать, и, получив утвердительный ответ, приготовились слушать.

Волшебник долгое время молчал, лукаво улыбаясь. Собравшаяся вокруг него публика, тем временем, просто изнемогала от нетерпения, и когда он наконец открыл рот и заговорил, по зале пронесся радостный вздох.

— Я не знаю, будет ли вам интересна моя история, — тихо сказал Мерлин, обводя взглядом всех собравшихся.

— Будет! Будет! — хором ответили те.

— Я не знаю, поймут ли меня правильно те, кто здесь собрался, — продолжал волшебник. — Но, впрочем, если вы намереваетесь слушать меня — то слушайте.

И он уселся поудобнее и нарочито приглушенным голосом заговорил:

-Когда-то давно, а может быть, и не очень, стоял на земле прекрасный город, в котором жили прекрасные и добрые люди. Правил этим городом мудрый и справедливый князь, и был у этого князя замок, во дворе которого росло волшебное Белое Дерево.

Было это Дерево подобно фонтану из светящихся искр, потому что листья его были прозрачны, словно бриллианты, и, подобно оным, сверкали на солнце. Всякий, кто дотрагивался до этого Дерева с чистыми помыслами, обретал исцеление ото всех болезней; а аромат его цветов будил в сердцах смертных Любовь. Со всех концов света съезжались люди ко двору князя, желая хотя бы одним глазком взглянуть на чудесное Дерево и прекрасный город, в котором оно росло.

Но, как это ни печально, у добра всегда найдутся завистники. Некто, чьего имени никто никогда так и не узнал, как-то раз принес во двор семя другого Дерева, и посадил его рядом с Белым. То, новое Дерево выросло очень быстро, и никто даже и не заметил, как это успело произойти.

Было то новое Древо черным, словно ночь, и ни листьев, ни цветов, ни ветвей не было у него — одни сплошные корни, подобные черным змеям. Эти корни начали незаметно оплетать замок, и стало в нем трудно дышать, и начал он разрушаться.

Люди, жившие в городе, сделались угрюмыми и неприветливыми, да и сам князь уже не был справедливым и рассудительным, как ранее, но начал попусту гневаться, и из-за этого дела в его городе пошли неладно. Но Белое Дерево по-прежнему росло в его дворе, и по-прежнему каждый желающий мог прикоснуться к нему и обрести исцеление, правда, сияние его листьев заметно потускнело, а аромат его цветов уже не будоражил сердца, как раньше.

Никто не пытался бороться с Черным Деревом. Никто даже и не думал, что от него и пошли все беды. А оно тем временем все оплетало и оплетало замок, не зная удержу. И вот, однажды, распустился на одном из его черных побегов ядовитый цветок, в котором через некоторое время созрела черная пыльца. Ветер подхватил эту пыльцу и разнес ее по городу, и люди, вдохнув ее, стали чахнуть на глазах, а затем — умирать.

Ядовитая пыльца коснулась и Белого Дерева, и стало оно увядать, и сияние его погасло, так как волшебные листья опали. Но от той ядовитой пыльцы созрел на Дереве плод, дитя мрака и света, и упал этот плод в землю, и следующей весной проклюнулся сквозь оттаявшую почву молодой побег.

Только было это уже не дерево, а гибкий кустарник, ползущий по земле и карабкающийся по ветвям деревьев и каменным стенам. Белое Дерево к тому времени уже совсем засохло, и только слабый огонек жизни еще теплился внутри него. Черное же Дерево оплело своими мерзкими корнями весь город, и немногие из его обитателей остались живы. Князь же тяжело заболел и лежал при смерти. И вот, однажды, проснувшись утром, он увидел, что решетку на его окне оплело странное растение, от которого к его постели тянется длинный побег, на котором растут красные, словно кровь, ягоды. Князь, сам не зная, зачем, кое-как доянулся до этого побега, сорвал одну ягоду и съел ее.

И — странное дело — в тот день он почувствовал себя заметно лучше, и, догадавшись, что причина кроется в съеденной им красной ягоде, съел еще одну. На следующий день князь уже смог встать с постели и пройтись по комнате. Тем же вечером он съел еще одну ягоду, а на следующий вечер — еще две, и всякий раз ему становилось лучше. Наконец, через некоторое время князь был уже абсолютно здоров. Он понял, что должен дать своему народу исцеление, и потому, выйдя во двор, набрал полную корзину красных ягод и отправился в город.

О, какое страшное запустение царило в некогда прекрасном городе! Как заунывно выл ветер, гоняя по улицам мусор; как страшно глядели черные опустевшие окна! Но князь шел по городу и звал за собою всех, кто еще остался в живых, и люди выходили к нему навстречу, и протягивали руки к корзине с ягодами, и ели их. Те, кто съедал по одной-две ягоды, чувствовали заметное облегчение, те же жадные, которые стремились сразу урвать себе побольше, чувствовали себя либо еще хуже, либо же сразу падали замертво.

Но исцеленных и спасенных было больше, и постепенно город ожил, и веселый ползучий кустарник с красными ягодами оплел его стены и крыши, и весь замок был увит им же.

Черное Дерево засохло, но корень его, самая сердцевина, не был выкорчеван, и остался он глубоко в земле, ожидая своего часа. Белое же Дерево так и осталось стоять засохшим посреди двора, но князь запретил трогать его, зная, что рано или поздно пробудится в нем Жизнь.

А ползучий кустарник, заполонивший собою весь город, вскоре так надоел людям, что они стали его выкорчевывать и выбрасывать. Но он все равно не сдавался. Каждую весну оплетали дома все новые и новые зеленые побеги, а к началу лета на них уже покачивались гроздья спелых красных ягод. Только боялись люди прикасаться к тем ягодам, зная, что те могут как исцелить, так и убить.

На этом моя история, в общем-то, и заканчивается, и, право слово, я буду очень признателен тем, кто сумел дослушать меня до конца, не заснув на середине.

И, облегченно выдохнув, Мерлин замолчал.

...Почти, кто был в зале, мирно спали, — свернувшись калачиком в кресле, улегшись на скамьи или прямо на пол. Сэр Кай вообще заснул прямо на столе, в обнимку с запеченным гусем. Бодрствовали только Артур, леди Грейс, сэр Ланселот, сэр Тристан и сидевшая неподалеку от него леди Изольда.

Некоторое время все молчали, глядя то друг на друга, то на спящих вповалку товарищей, а затем Ланселот, улыбнувшись одними губами, ошарашенно заметил:

— Надо же...

— Да уж, — усмехнулась в ответ леди Грейс. — Ты только посмотри — все спят.

— Да я не об этом, — покачал головой Ланселот, — я о сказке. Надо же...

— Да, есть над чем подумать, — сказал король, устало улыбаясь.

— Спасибо тебе, Мерлин, — Изольда тепло посмотрела на волшебника, с ногами взобравшегося в кресло.

— Тебе спасибо, что дослушала, — улыбнулся Изольде волшебник. Он сейчас казался очень маленьким, — словно черная кошка взобралась в кресло и сидела на нем, смотря на всех своими немигающими зелеными глазами.

"Маленький, черненький", — думал сэр Тристан, глядя на него. — По сути дела, ничего особенного. Просто маленький, черненький. В остроконечной шляпе. Волшебник. Что в нем такое есть, кроме всего этого? Может быть, ничего и нет... просто маленький такой... черненький...", — тут Тристан понял, что засыпает, и усилием воли заставил себя встряхнуться.

— Ну что же, друзья мои, — тихо сказал король, — пожалуй, нам и впрямь пора расходиться. Большое всем спасибо за этот праздник. Было очень весело... несмотря на некоторые недоразумения. Но, думаю, все остались довольны, ведь так?

Все присутствующие одновременно кивнули.

— Ну раз так, — с улыбкой продолжал Артур, — то доброй всем ночи и светлого Рождества. Благослови нас всех Господь.

— Благослови Господь, — эхом откликнулся Ланселот, вставая с кресла. — Я, пожалуй, пойду. Доброй вам ночи, друзья мои.

— Доброй ночи, Ланселот.

Тристан поймал на себе взгляд Изольды и понял, что сейчас ему предстоит незаметно выскользнуть из залы, а она через некоторое время отправится вслед за ним. Они встретятся, как всегда, на крыше одной из башен, куда обычно не ходил никто, кроме них, и будут, накрывшись одним плащом и тесно прижавшись друг к другу, смотреть на небо, очистившееся от облаков. Затем он проводит Изольду до ее опочивальни и пожелает ей спокойной ночи, а сам отправится к себе, тихий и счастливый. Он ответил Изольде взглядом, и, улучив момент, тихо встал с кресла и вышел. Изольда, немного погодя, отправилась за ним. Грейс сделала вид, что ничего не видела.

— Я, пожалуй, пойду спать, — сказал Артур, вставая с кресла и беря на руки спящую королеву. — Доброй вам ночи, друзья мои.

— Доброй ночи, — хором откликнулись Мерлин и Грейс. Последняя, впрочем, уже клевала носом, и поэтому почти сразу после того, как король ушел, спросила:

— Можно и я пойду спать.

— Иди, — улыбнулся Мерлин. — А я пока тут посижу.

— Доброй ночи, — сказала Грейс и выскользнула из залы.

А Мерлин остался сидеть у почти потухшего очага, сверля темноту бездонными зелеными глазами. Так он и просидел до утра, пока его не сморил сон. Но то, о чем он думал в эту ночь, осталось известно лишь ему одному.