Я долго шел к этому. К пониманию того, что не могу более полагаться на людей, не могу доверять им. Вся моя жизнь служит доказательством избитой фразы «человек человеку волк».

Между мной двадцатилетней давности и мной сегодняшним лежит огромная пропасть, и возврата к радужному восприятию братства, любви и всепрощения нет для меня и не будет больше никогда.

В моей программе произошел ряд сбоев, и на каком-то этапе защита не сработала. Сейчас я — то, что можно было бы выразить английским словом «Damaged» — поврежденный. А началось все в далеком детстве, когда повезло мне родиться в семье обыкновенных советских учителей…

Воспитан я был в лучших традициях советской пионерии, считая образцом для себя «Тимура и его команду». Уже тогда «как должно быть» и «как оно есть на самом деле» заставили меня впервые усомниться в правильности и жизнеспособности идеологии тех лет. Не было никакого равенства, не было никакого братства. Кто-то ездил на папиной служебной машине в спецшколу, ходил в джинсах и писал «паркером», а кто-то мялся, теряя пуговицы, в трамваях, донашивал синие школьные брюки и связанный бабушкой свитер. Для нас это было неважно тогда. Мы все были счастливы в нашем далеком детстве, и зависть, еще не успевая родиться, уже умирала в ребячьих играх и забавах: какая разница какие портки ты порвал на заборе? Пожалуй, за джинсы попадало даже больше, да и за потерянный «паркер» могли всыпать посильней, чем за авторучку стоимостью сорок копеек.

Как бы то ни было, начало 90-х изменило все… Мальчик из обычной советской семьи нашел свою золотую жилу, свой кайф, свою среду. Прежнего советского пионера нет больше, как нет и далекой советской мечты о равенстве и братстве.

— Дмитрий Алексеевич, на второй линии Ваша бывшая жена.

— Да, соединяйте.

Я уже знаю, о чем Алена хочет поговорить со мной. За последние восемь лет мы не обсуждали с ней ничего, кроме денег.

— Да, Алена?

— Митя, почему ты опять сменил номер? Я не могу до тебя дозвониться!

— А сейчас что ты делаешь?

— Ты издеваешься?

— Давай вернемся к тому, о чем ты хотела поговорить.

— Митя, Вика Воробьева отправляет свою девочку учиться в Англию. Я все узнала: нашего Ромку тоже можно. Сначала хотя бы на полгода. Это же такая возможность!

— Так в чем же дело? Он не хочет?

— Что значит — не хочет? Кто его спрашивать будет?

— Это закрытая частная школа?

— Не бойся, никто его оттуда не украдет. Это же Англия, в конце концов.

— Сколько?

— Митя, ну какая тебе разница сколько? Не дороже денег. Это же твой сын!

— Направь моему секретарю данные по этой школе, я оплачу.

— Митя, я тебя обожаю!

— Что-нибудь еще?

— А просто со мной поговорить ты не хочешь? Спросить как у меня дела?

— Солнце мое, а кто и когда будет зарабатывать деньги на эту твою английскую школу, если я буду «просто с тобой разговаривать»?

— Ты хам. Я так и знала, что этим все закончится.

— Я тоже тебя люблю. Жду от тебя данных по школе.

Для своей бывшей жены я — безлимитная кредитная карточка. Случаи, когда карточка может сбоить, исключаются полностью. Доронин — крупный российский девелопер, ворочающий ошеломительными суммами, сотых процента от которых хватило бы моей бывшей жене на бешеное количество покупок в самых дорогих бутиках. Одного только она не понимает: эти деньги не лежат у меня в кармане. Они крутятся с такой быстротой, что даже фокусник не сможет незаметно выцепить их из этого крутящегося барабана, не нарушив при этом хрупкий баланс.

Моя бывшая жена… Моя первая любовь и мое первое разочарование. Еще одна ступенька к полному отречению от людей…

— Дмитрий Алексеевич, на первой линии Владимир Борисович Кустинский.

— Соединяйте, Виктория.

— Доброго времени суток, Володя.

— О каком, переедь тебя поезд, добром времени ты говоришь, Дима? Я не понял твоих последних решений: ты больше с нами не сотрудничаешь?

— Нет, Володя.

— И это все?

— Пока все.

— Димон, это называется «кидалово».

— Нет, Володя, это называется управление рисками. Я не могу тонуть вместе с вами.

— Мы не утонули бы, если бы ты не порвал с нами все отношения.

— Мы утонули бы вместе.

— Десять лет ты спустил в унитаз?

— Володя, тебе бы книжки писать по менеджменту: они, как правило, сухие и терминологичные, а ты мог бы принести массу живописучих словечек и примеров.

— Сволочь.

— Именно.

Володя когда-то уже кидал меня. И не раз. Но сейчас, когда его корабль летит на рифы, он не помнит об этом, а я уже не хочу ничего доказывать и объяснять. Я слишком много раньше тратил времени на разные объяснения, и всегда, погружаясь в бесполезное перетягивание каната, оказывался виноват. Я давно уже никому ничего не объясняю. Я просто устал.

Звонок на личный мобильный.

— Мама? Что-то случилось?

Единственный человек, который никогда не предавал меня, — моя мама. Добрейшей души человек, она совершенно не умеет говорить «нет». Никому. Никогда. Через это и страдает.

— Димочка, ты помнишь, что завтра у тети Поли день рождения? Она всех приглашала в гости. Ты поедешь?

— Нет, мама, не получится. Завтра мы сдаем очередной объект, мне надо быть там. А сколько ей уже? Восемьдесят два?

— Восемьдесят три. Восемьдесят два ей было в прошлом году. Ты еще подарил ей поездку в Карловы Вары.

— Да, точно. Вспомнил. Восемьдесят три! Это ж какая закалка! Она все еще печет мои любимые плюшки и калитки с черникой?

— Печет. А мои пирожки с капустой ты уже не любишь?

— Мама! Но это же не тебе завтра восемьдесят три года! Конечно, я люблю все твои пирожки.

— Значит, ты никак не сможешь?

— Нет, мама. Я пришлю за тобой машину. Лёня передаст от меня подарок.

Родственники — еще один кирпичик в строение под названием «я не люблю людей». Как только я заработал свои первые серьезные деньги, я стал для них чужим. Я должен был каждому отщипнуть от этого незаслуженно привалившего мне счастья, но я не сделал этого. Я вложил деньги в проект, которым бредил много лет. Я не раздарил эти деньги на бесчисленных днях рождения, не помог Славочке купить квартиру, а Коленьке — новый автомобильчик. Я никому не дал тепленького местечка в своей компании, где можно было бы не работать, а только ежемесячно получать на карточку сумму, адекватную моей любви к родне. Я не измеряю любовь в деньгах. Поэтому в их понимании я — отщепенец, не помнящий родства. Мне все равно. Не все равно моим родителям, единственный ребенок которых так и не оправдал их ожиданий.

— Дмитрий Алексеевич, через десять минут у Вас совещание по строительству жилого микрорайона в Старопромысловском. Все документы подготовлены. Презентацию будет делать Васьков. Принести Вам кофе?

— Да, спасибо. Пожалуй, кофе не помешает.

На самом деле я бы лучше выпил какао. С плюшками… И молочным шоколадом с фундуком. Нет. Не поймут. Нельзя.

Всегда и везде я завишу от мнения людей. Неважно, что я думаю об этом. Это никого не интересует. За пару десятков лет у людей сложился некий мой образ, который, естественно, имеет мало общего со мной настоящим. Однако, хочу я этого или нет, я вынужден как минимум это учитывать, как максимум — соответствовать ожиданиям. В частности, я не имею права прийти на работу в розовых джинсах на зеленых подтяжках. Даже если мне вдруг очень этого захочется. Я заложник общественного мнения. Я не свободен. Не свободен от людей. И поэтому я не люблю их.

Шуршание документов, перелистывание слайдов. Обычная рабочая обстановка заключительного совещания. Мы сдаем объект. Я всматриваюсь в лица людей, работающих в моей команде.

Артем. Мой первый заместитель. Исполнительный, надежный, чрезмерно ответственный. Пунктуальный до зубовного скрежета. Мы понимаем друг друга с полуслова. Мне практически никогда не приходится ему ничего объяснять: я просто кидаю мысль, идею и всё — дальше Артем делает сам. Иногда мне становится страшно: зачем нужен я, если есть Артем? Не бредит ли он — такой умный, аккуратный, пробивной — моим креслом? По случайным, редким фразам уловил я в нем некую ревность к успеху. Возможно, когда-то он меня продаст. Не сейчас. Потом. Когда позиция вечно второго взорвет его изнутри.

Лёня. Мой второй зам. Человек, который может договориться о чем угодно с кем угодно. Бесконечно обаятельный, общительный. При всей своей кажущейся легкости — шутках, ёрничестве — на редкость целеустремленный, результативный. Но нет в нем жесткости. Он все еще любит людей, а я — уже нет.

Павел. Невероятно амбициозен. Он злой. По-хорошему злой — до работы, до карьеры, до цели. Он нужен мне. Моя служба поддержки, мой снабженец. Этот с удовольствием посмотрел бы на мою шкуру, распятую на стене кабинета. Но не сейчас, ибо сейчас я нужен ему.

Помри я сегодня, они — трое взрослых, успешных — передрались бы моментально. Эти трое считают себя главной горизонталью компании. Они ревностно оберегают свои позиции, специализируются и абсолютно не готовы становиться универсалами. Если нет меня — ни один не уступит право принятия решения другому и в то же время не полезет в чужую отрасль. Я сам виноват, что не воспитал в них «чувство паса».

Кому оставлю я все это? Сын мал, да и навязывать ему дело моей жизни я не хочу. Со мной пытался проделать это мой отец. Не вышло.

Мне нужен тыл. Кто из этих троих способен стать моим тылом?

— Дмитрий Алексеевич, к Вам Александр Евлампиевич.

— Да, пусть заходит.

Щукин — мой главный экономист. Главный жлоб, говорящий только на языке цифр. Чтобы выбить у него копейку надо извернуться ужом. Даже мне. Даже я, владелец всего этого балагана, не могу просто так переложить пятачок из одного кармана в другой: сработает мышеловка. С одной стороны это хорошо. Сегодня во второй половине дня мы со Щукиным едем с визитом в один из курируемых нами детских домов. Если бы не Александр Евлампич, значительная доля наших вливаний влилась бы не туда.

…Недавно отремонтированное, сверкающее свежей краской здание выгодно отличается от стоящих рядом полубараков. Кованые ворота, мощеные брусчаткой дорожки, детская игровая площадка, обновленные интерьеры и мини-бассейн — все это мелочи, если учесть, что в этой золотой клетке обитают брошенные родителями дети. Ни игрушки, ни одежда, ни новые компьютеры не смогут заменить им ласковых объятий родных, но все же это лучше, чем ничего. На реконструкцию этого объекта мы потратили значительные средства, и если бы не вездесущий крохобор Щукин мы могли бы не досчитаться трети вложенных денег. Кое кто наживается даже на детях. Они думали, что воруют у Доронина, а сами воровали у сирот с ограниченными физическими возможностями. Нет, я не люблю людей.

Мне навстречу выходит новый заведующий, за ним — группа ребят. Впереди — Павлик. Тот самый Павлик, который в первый мой визит бросился ко мне с криком «Папа!». Не знаю, как я смог выдержать это тогда. Потом, уже на пути обратно в офис, в машине, меня трясло. Впервые за всю жизнь меня колотило от нервного перевозбуждения. Меня, который уже давно не руководствуется чувствами. Я привык иссекать проблемы скальпелем. Быстро. Так лучше для всех.

Я смотрю на Павлика: у него всегда чистые коленки. Не должно у семилетнего пацана быть чистых коленок… Павлик в три года попал в ДТП. Перелом позвоночника. И теперь у Павлика всегда чистые коленки…

— Александр Евлампич, я просил Вас в прошлый раз составить расходник по операциям детям. Сколько вышло в сумме?

— Четырнадцать миллионов шестьсот тридцать восемь тысяч рублей. Это если делать все в Москве.

— Есть альтернатива?

— Отличающаяся по затратам практически на порядок. Германия.

— Вы, как я понимаю, склоняетесь к первому варианту?

— Я просто поощряю местных производителей.

— Я Вас понял. Кому можно поручить организационную часть?

— Я думаю, Раутову.

— Хорошо. Запускайте процесс.

— С какого счета будем снимать эту сумму?

— С моего личного.

— ???

— С личного.

Многие из моих сотрудников привыкли жить за счет компании — лечиться, заниматься спортом, ездить на отдых, обучать детей. Этот список можно продолжать. Некоторые индивиды умудряются оплачивать за счет компании личные телефонные разговоры, Интернет, походы в бассейн, сауну, несмотря на копеечность этих сумм в соотношении с получаемой зарплатой. Они выцарапывают все, что только можно выцарапать из этого огромного, но далеко не бездонного котла. Люди не вечны, поэтому они торопятся жить здесь и сейчас, хотят получить всё и сразу. Многие начинают свою карьеру чистыми, борющимися за справедливость, а заканчивают прожженными циниками, пытающимися урвать как можно больше. Они обижаются на меня, когда я закручиваю гайки, умеряя их аппетиты, ограничивая их возможности по «халяве». Как можно после этого любить людей?

— Женя, поехали проинспектируем объект в Старопромысловском.

Водитель делает поворот на сто восемьдесят, и мы едем на объект, который завтра должны сдать. Сегодняшний вечер — последняя возможность сделать максимум из того, что строители должны были сделать перед приемкой работ. Или последняя возможность «подчистить» площадку, упереть все, что плохо лежало, но до последнего момента было недоступно. Какую возможность реализуют мои работники?

— Добрый вечер, Дмитрий Алексеич.

— Добрый. Где начальство Ваше? — я не вижу на площадке ни главного инженера, ни прораба. Через двадцать минут здесь будут все. Но пока я вижу только разбегающихся, словно крысы, мастеров и рабочих. Меня здесь не ждали.

Звонок на личный мобильный:

— Папа, привет!

— Привет. Как ты?

— Я не хочу ни в какую Англию. Зачем Вы меня туда отправляете?

— Мама хочет, чтобы ты стал более самостоятельным, чтобы свободно говорил по-английски. Это пригодится тебе, поверь мне.

— Папа, но я же целых полгода не увижусь с Мишкой! Ты понимаешь, что мой лучший друг будет здесь, а я там. Что я буду делать там без него?

— Там тоже будут ребята. Возможно, ты подружишься с кем-то. А с Мишкой можно общаться в скайпе. Всего полгода, Ром?

— Ну, если ты этого хочешь…

— Там не будет охраны.

— Серьезно? Не будет телохранителей? Я смогу сам ходить куда захочу? И дядя Сережа не будет ходить за мной?

— Ну, примерно так.

— Тогда я согласен! Почему ты мне сразу этого не сказал?

Шесть лет назад мой конкурент заказал меня. У меня был хороший телохранитель… Два года назад Ромку пытались похитить. С тех пор за ним всегда и всюду следовал Сергей. Я не могу представить себе своего детства с телохранителем, а Рома уже не знает другого.

…Вечером в постели с Анютой я поймал себя на мысли, что только здесь, пожалуй, я могу чувствовать себя в безопасности. Дело не в том, что я боюсь очередного покушения: там за гранью нет ничего кроме сна в тишине. Просто здесь я ощущаю себя волком в норе — с прикрытым тылом.

Я познакомился с Аней случайно. Она словно свежий ветерок в моей теперешней, скушной до невозможности жизни. Она поняла меня сразу: «Ты неоднократно сбитый летчик, все время возвращающийся в небо. Я отогрею тебя.». Посмотрим…

А пока я не люблю людей…