В небо глядела художница Маруся Нестеренко, оторвавшись от росписи еще одной тарелочки. Своей кистью она переносила мысли о небесах на фарфор, отчего тарелки и чашки выглядели, будто были подарены синими небесными руками.

А небо расчерчивали серебристые тела самолетиков. Их гул достигал слуха художницы, и она подпевала этой новой небесной песне. Работа ей нравилась, и все-таки хотелось в жизни чего-то другого, большего. Подняться к самим небесам, прикоснуться к ним, и, быть может — принести оттуда что-то, чего с земли и не видно. Может, она сумеет перевести увиденное и почувствованное на язык своих узоров, а потом донести это до всех людей. Но сама она оставит в себе самое большее, что получит от неба. Ибо это нельзя перевести ни на язык букв, ни на язык образов, а, значит, и передать другим.

Возле ее родного городка со смешным названием Буды (про буддизм в те времена большинство украинцев не слыхали) кусок степи обнесли забором. Раскинули свои зеленые крылья армейские палатки, похожие на богатырские шлемы. Запыхтели паровые катки, засуетился рабочий люд. О назначении этой стройки никто не знал, но догадывались, что строят что-то военное. Домыслы и пересуды перестали быть таковыми, когда возле ворот забора появились похожие на крашеных оловянных солдатиков фигурки часовых. А когда за забором засеребрились самолетные крылья, сомнений уже быть не могло — здесь расположится часть прежде невиданного войска, авиации.

«Выходи замуж за летчика! Они и получают много, и, может, на ероплане тебя когда прокатит! У меня был знакомый летчик, катал тогда на ероплане, я от страха чуть обморок не хватила! А еропланчики были не то, что сейчас, ползали по небу, как телеги! К нынешнему я и близко подбираться не стану!» — советовала мать. А Мария улыбалась в ответ, и мать думала, будто та и в самом деле думает, как выйти замуж за летчика. Но нет, она мечтала о много большем. Не зря все звали ее Мрiя, что в переводе с мовы означает — мечта…

Конечно, она мечтала сама подняться в небо, а не жить рассказами о нем кого-то иного, пусть даже — родного мужа. Как бы не было сильно в человеке чувство сопереживание, все одно оно никогда не заменит своего опыта! Маруся слушала голос своей крови, которая ей досталась от запорожских казаков, и кровь звала ее в небо. Предки мчались на конях по степи, стремясь вскочить на небо по ту сторону горизонта, прошли много земель, но пути с земли вверх так и не нашли. А теперь появились воздушные рукотворные кони, значит — настала пора совершить то, чего так и не сделали предки!

Что мешает Марусе броситься в объятия к небесам? То, что она — девушка? В какой-то книжке она читала, что в далекие годы среди темных, заполненных крысами и нечистотами европейских городов, кое-какие мыслители считали, будто у женщин нет души. Сегодня тех мыслителей на словах, конечно, никто не вспоминает, но изречения их, вероятно, оказались убийственно живучими. Каждый, кто старательно не пускает женщин в небо, вероятно, вспоминает кого-нибудь из тех заляпанных свечным воском, пыльных мудрецов. На словах, конечно, он пытается сказать что-то благообразное, насчет заботы о жизни и здоровье. Но про себя, безусловно, думает, что летать должна душа, пусть и одетая в тело, а раз души нет, то и летать нечему.

Но на русских землях, что северных, что — южных, не было ни зловонных европейских городов, ни пыльных мыслителей, ни такого сорта мыслей. И отчего чужие мозговые блуждания должны ее останавливать теперь, когда вся страна вот-вот взмоет в доброе небо?!

Куда обращаться насчет того, чтоб стать летчицей, Маруся не знала, и потому пошла прямо в авиационную часть. Дежурный по КПП сухо спросил насчет пропуска, она ответила, что пропуска нет, но она хочет стать летчицей. Тот сказал, что явилась не туда, куда следует, но куда следует — он сам не знает. Он уже собирался отправиться в свою будку, оставив странной посетительнице лишь один вариант будущего — убраться восвояси да искать где-нибудь в другом месте. Но тут перед КПП появился щегольски одетый молодой офицер. Дежурный вытянулся по стойке «смирно».

— Интересуетесь?! — спросил он, обращаясь к Марусе.

— Хочу летать! — с ходу выпалила она. Он окинул ее с ног до головы.

— Ну-ну! Что же, это можно!

— Но… — начал было дежурный.

— Никаких «но»! Под мою ответственность я беру ее на территорию!

— Есть, товарищ комэск! — ответил дежурный.

— Вас как зовут? — спросил он, обращаясь к гостье.

— Мария.

— Маша, значит?

— Это по-вашему, а по-нашему — Мрiя, или Маруся!

— Прекрасно! А меня — Паша. Просто Паша!

Они отправились на летное поле. Перед Павлом поднялись и встали по стойке «смирно» несколько красноармейцев и их командир.

— Ну что же, если хочешь летать, так полетаем! — весело сказал он, а потом, повернувшись к подчиненным, скомандовал, — 298-ю готовьте.

Он усадил Марию на заднее место легонького самолетика Р-5, а сам уселся спереди, обернулся, и подмигнул новой знакомой.

К самолету подошел техник.

— Контакт! — скомандовал Павел, и техник крутанул винт.

— От винта!

Техник отбежал, а винт тут же раскрутился и стал похож на маленькое темное облачко. Самолет, набирая скорость, покатился по взлетному полю. Через минуту Мария почувствовала вокруг себя небо.

Павел обернулся, и она, что есть силы, крикнула ему: «Здорово!»

Он подмигнул, и, в свою очередь, крикнул ей «Хочешь, фигурки покажу тебе?! Не боишься?!»

Маруся кивнула. И тут же небо отчаянно закрутилось вокруг самолета. Через мгновение вокруг уже не было ничего, кроме его синевы, и Мрiя почувствовала, будто оно проникло и внутрь ее. Впиталось в каждую клеточку ее плоти, сделалось ею самой. На мгновение ей показалось, словно она охватила собой всю Землю, превратившуюся в маленький шарик, объяла ее и почувствовала ту любовь, которую с Небес направлена на Землю.

Фигуры закончились, и самолет пошел на посадку. «Лучше не бывает!» — кричала она Павлу, но тот не слышал ее за шумом винта и воздушных струй.

На земле Павел помог Марии вылезти из самолета, снять громоздкую летную амуницию. Наверное, лишь в этом месте человек, надевший полушубок и меховые унты среди жара украинского лета, не выглядел нелепо. После этого он внимательно посмотрел ей в лицо.

Таким приемом, как сегодня, Павел много раз испытывал выпускников летных училищ. Чаще всего результат был плачевный — их лица были бледными, а то и зелеными. На некоторых застывала кислая мина, другие пытались хорохориться, не в этом суть. Такого лица, как у Маруси он не видел более ни у кого — на нем застыло не просто выражение счастья, а самое счастье.

Мария почувствовала, что Павел — это тот человек, который подружил ее с самим Небом. Слов, чтоб выразить свои чувства, у нее не нашлось, и она просто прижалась к Павлу, крепко его обняв.

Так они познакомились. Благодаря помощи Павла ей удалось сперва поступить в училище Гражданского Воздушного Флота, а потом перевестись в одно из первых Военно-Воздушных Училищ. Преподаватели дивились — девушка будто родилась с крыльями, и каждый самолет, который она осваивала, мгновенно превращался как будто в ее продолжение. Наверное, в Марии раскрылось недостижимая мечта многих поколений ее предков о броске в небо. Переходя он родителей к детям, мечта сжималась и сжималась, подобно пружине, и вот она обрела свободу, и распрямилась, и совершила бросок.

Начальник училища, прежде считавший, что «бабам в воздухе не место», пересматривал свои взгляды. Делал он это, закрывшись в своем кабинете, закурив папироску и наполнив коньяком рюмку. «Все же в отношениях с машиной и с воздухом нужны нежность да любовь. Вот даже высоту набрать. Сколько курсантам не говори, что штурвал надо тянуть плавно — так нет, все норовят его рвать, как будто это кобыльи вожжи! А вот девчонке и говорить не пришлось, с первого раза плавно так его, нежно, как любимого! Опять же — воздушные потоки. Их нельзя увидеть, можно только почувствовать. А как ты научишь курсанта чутью?! Только он сам своим опытом научиться может, если прежде не разобьется! А вот она сразу, без опыта их почувствовала!»

Учебу в училище Мария совмещала с занятиями на настоящем самолете под руководством ее Павла. Дело близилось к свадьбе, и они решили, что сыграют ее в тот день, когда она совершит свой первый полет.

Павел Рычагов был уже очень известным летчиком. Про него сказывали, что когда один из пилотов неважно посадил самолет, оснащенный лыжами для посадки на снег, едва не поломав его, Павел спросил у него объяснения. Тот сказал, что самолет, вероятно, неправильно рассчитан конструкторами, его носовая часть непропорционально тяжела. Паша кивнул головой, и зачем-то бросил на снег свою перчатку. Пока пилот удивлялся, его командир сам вскочил в кабину самолета, взмыл вверх, и посадил самолет, аккуратно примяв перчатку лыжей.

В другой раз при полете на новом самолете с выпускаемыми шасси, одно колесо не вышло. И Павел, передав управление второму пилоту, каким-то чудом перегнулся под фюзеляж и прямо в полете починил самолет. Посадка прошла мягко, хотя второй пилот от удивления едва держал в руках штурвал.

А что до разнообразных воздушных трюков, то сказывали, будто Паша на спор может сделать 120 мертвых петель подряд. Может написать серебряной стрелой самолета на небесной странице и свое имя. Кому-то из сослуживцев он уже высказывал свое самое могучее желание — жить в небе, не спускаясь на землю. Жаль, что двигатели пока очень много топлива жгут, а больших запасов с собой в воздух, увы, не поднимешь. Потому он любил, чтобы на поле стояло сразу несколько приготовленных для него самолетов, и, едва обретя земную твердь на одном, он тут же перескакивал на другой, и опять рвался к облакам. Несколько раз он проводил в воздухе почти целые сутки.

Праздновали свадьбу. С утра Павел и Мария оседлали самолет, имевший дублированное управление. И половину дня они рассекали облака, все время передавая управление друг другу. Делали фигуры высшего пилотажа, писали и переписывали свои имена на небесах. Это была симфония их любви, сотканная из воздуха. Когда, наконец, они вернулись на землю, то, обнявшись, они заметили, что такой любви, конечно, еще ни у кого и никогда не было.

Прямо на взлетном поле были накрыты столы, и праздник проходил среди самолетных тел. Крылатые кони были на нем гостями, и с ними тоже чокались, ударяя бокалами по их звонким крыльям.

Сколько бы не говорили про неземную любовь, на самом деле все это — обычная литературщина. Всякая любовь — суть земная, ведь она привязана к земле мириадами нитей, небесные же чувства в ней мгновенны, больше похожи на обман, чем на правду. Но любовь Маруси и Павла была вправду — небесной, ведь совершалась она в самом деле на небе, и не фигуральном, а самом настоящем, синем.

Так они прожили, вернее — пролетали два года. А потом наступил день, когда Павел сухо сообщил Марусе, что уходит на войну. В Испанию. «Зачем на войну!» — воскликнула она, как это сделала бы на ее месте любая женщина. Вместо ответа он протянул ей книгу француза Джулио Дуэ, переведенную на русский язык, снабженную грифом ДСП (для служебного пользования). После этого он поцеловал жену, быстро собрал легкий чемоданчик, и вышел.

Чтобы занять пришедшую из-за закрывшейся двери пустоту, Мария принялась читать. В книге говорилось о главенстве воздушной мощи, о значении господства в воздухе, которое будет определять в будущих войнах победителя, и, более того, определит будущего хозяина мира.

Несколько месяцев Мария читала эту книжку, а когда перевернула последнюю ее страницу, то сделала от себя продолжение. «Ни один народ не мечтал так о небе, как русский, потому будущее русских — господствовать в воздухе, а, значит, господствовать над всем миром!»

Начались томительные дни ожидания. Мария продолжала летать, но полеты не приносили ей былой радости. В воздухе она не видела самолета своего любимого, а на земле он не встречал ее широкими, воистину небесными объятьями. Она пыталась представить, что сейчас он делает в далекой Испании, которую она представляла вроде садика, в котором вместо слив да вишен растут сплошь — апельсины.

Она предполагала, что Павел, обратившись в воздушный меч, рубит в далеких теплых небесах супостатов. Она представляла себе воздушный бой, ведь сама была военной летчицей, и не раз участвовала в учебных боях. Но учебный бой — это одно, а настоящий — другое. Там в крестике прицела то и дело появляются тела вражьих самолетов, которые надо нанизать на огненные нитки пулеметных очередей. А если не успеешь, задумаешься, замешкаешься — они нанижут тебя, и пули со звоном распорют металл, и ты с ужасом почувствуешь, что человек — не птица. Потому останется лишь бросаться в пропасть с парашютом, если еще жив, и если хватит сил открыть фонарь и отправиться к страшной, бесчеловечной стихии…

Мария много раз представляла мужа победителем. Чтобы он в самом деле стал таким, ведь мечты девушки с именем Мечта, скорее всего — сбудутся. Они и сбылись, и Павел вернулся победителем, блестя звездой героя. Вдобавок он сделался генералом авиации, самым молодым за всю историю, как до-, так и после-. Даже ныне, когда авиация уже не столь молода, когда есть рода войск еще моложе, столь молодых генералов больше не появляется…

— Паша, а что будет, когда всех врагов победим! — спросила Маруся, когда прошли радости и праздники.

— Вот скоро ты узнаешь, что будет тогда! — загадочно улыбнулся Павел, — Завтра едем в командировку в Ленинград!

В Ленинграде они отправились в Петропавловскую крепость. Эта крепость — из числа тех, что не сделали за свою историю ни одного выстрела, только лишь попугали врагов своим видом. Наверное, умей крепости говорить, все старинные русские кремли громко бы смеялись над этим детищем европейской мысли, принесенном на русскую землю. Похоже, что свою настоящую пользу она стала приносить лишь в последние годы, когда в ней развернулось прежде не виданное, именуемое ученым словом Газодинамическая лаборатория.

Их принял ее начальник — Фридрих Цандер, ученик легенды русского космоса, самого Циолковского. Стены его кабинета были оклеены чертежами космических кораблей будущего, сделанными им самим. Настанет время (в этом Цандер не сомневался) и звездные ладьи понесут своих людей не только во все уголки Вселенной, но и к ее таинственному Центру, о котором сегодня никто ничего даже и не знает.

— Но на керосине такие корабли, конечно, не полетят, — говорил ученый, — Им надо другое топливо, возможно — атомное. Оно может появиться лет через двадцать.

— Есть уже в проекте, но лететь не смогут? — удивилась Мария.

— Я для того их и проектирую, чтоб точно знать, что им надо, — ответил Цандер, — вот видите, на месте самой главной части, двигателя, здесь просто белое пятно. На самом деле пока еще мы и на керосине летать не умеем.

— Отчего? — поинтересовался Павел.

— Даже в верхних слоях атмосферы воздуха — мало. А в космосе его и вовсе нет. Нужны баллоны со сжатом воздухом, а вы представляете, какие у них стенки? Их высоко не поднимешь! Если бы научиться воздух сжижать, тогда — другое дело, но пока что не научились!

— А сейчас у вас есть что нам предложить? — спросил Павел.

— Пожалуйста, двигатель ОР-2. На его основе думаем ракету сделать, до стратосферы она достанет, до космоса — вряд ли. Но пока можно его просто к истребителю прикрепить, к И-5, скажем, чтоб работал, как ускоритель. Тогда при надобности такой самолет от любого врага уйдет, а если понадобится — то и догонит!

— Отлично! — обрадовался Павел, и что-то записал в свою книжечку.

Из крепости, некогда бывшей и тюремным казематом, они вышли в отличном настроении. Цандер говорил о достижении Центра Вселенной с такой уверенностью, будто не сомневался, что скоро отправится к нему сам. Эта уверенность отлилась и в сердцах Павла и Марии. Особенно радовался Павел — сегодня он узнал о конечной Цели, первый шаг к которой — его борьба за господство в воздухе. Что же, свой шаг он сделает! Павел решил навещать ученого почаще, чтоб лучше знать о будущих полетах по Вселенной и о том, что сегодня мешает их началу.

Они не знали, что видели Цандера первый и последний раз в жизни. Через год он отправится поправлять здоровье в Кисловодск, но вместо лечения заразится брюшным тифом и быстро от него умрет. Но на место Цандера придет пока еще мало кому известный Королев, и дорога в Занебесье — продолжится.

Совместные полеты Павла и Марии продолжились. Иногда Паша рассказывал про заграницу. Оказывается, там Павел узнал, что он — самый молодой генерал в мире, а его супруга — самая молодая женщина-летчица. «За океаном любят рекорды, специально соревнования устраивают. Кто больше сожрет, кто больше выпьет, кто дольше не дышать сможет. Потом победителю грамоту дают, и ему приятно, что он — всех победил. Готовятся, тренируются, жрут и пьют для подготовки. Слыхал про человека, который 200 котлет за обедом съедает, чтоб мировой рекорд побить! Но к чему это — только организм без толку портить! Смешно это! Ведь мы с тобой даже и не знали, что мировой рекорд поставили, и ничего, нам это ничуть не мешало!» — усмехался он. Еще он рассказал, что Испанцы подарили ему пароход апельсинов, а он передал его Советскому Союзу в детский фонд. И верно, куда им столько апельсинов?! Выходило, что заграница — одна забава, а ее люди, пожалуй, живут только лишь, чтоб русских смешить. Даже не верится, что они воевать могут, да и к чему им воевать?!

Днепр бурлил в турбинах Днепрогэса. Его энергия переплавлялась в серебристый алюминий, обретавший крылья и обращавшийся во все новые и новые самолеты. Вчерашние крестьяне, прежде измерявшие точность лишь пальцами, теперь трудились на заводах, где допуски измерялись уже микрометрами. Эта точность вбивалась в них жесткими, часто — жестокими мерами. Об их оправданности можно сколько угодно судить из нашего времени, которое прыжков в небеса не совершает и более не рождает героев.

Мысли конструкторов стремились представить себе небеса со всеми их ветрами, а потом поселить на них свой самолет. Но конструктор не мог учесть всех сил поднебесья, игравших с его детищем, и какая-нибудь мелочь, о которой он даже не раздумывал, могла стоить воздушному кораблю и его людям жизни. Чтобы принять этот удар первыми, в авиации были летчики-испытатели.

Павел Рычагов любил сам испытывать новые машины. С всегдашней улыбкой он залезал в кабину и залезал в фонарь, обращая свое тело в слух и обоняние. Никогда не знаешь, чем закончится испытательный полет, и вернешься ли живым на землю. Каждый треск, каждый шорох уже настораживает, и нервы натягиваются, как упругие нити. Конструкторские мысли борются с силами мира, а пилот зажат между ними, и даже небольшая ошибка чьего-то ума может легко стереть его человечье, а потому всегда слабое тело.

Во время таких полетов мужа, Мария тоже отправлялась в полет. Она не отрывала взгляда от самолета мужа, которому эти полеты жены очень не нравились.

— Мало ли, помогу тебе чем, если что, — говорила она ему на земле.

— Как ты мне поможешь-то?! Да и чем? — удивлялся он.

— Если разобьешься, я врежусь прямо в землю, — спокойно говорила Мария, — Ведь жить, а значит — летать мы можем только вместе!

Что же, тут не поспоришь.

Тем временем в авиацию поступил ОР-2, о котором говорил уже покойный Цандер. Реактивный двигатель прикрепили к самолету, а испытывать его взялся сам Павел Рычагов. «Слишком опасно! Разве мало у нас летчиков-испытателей? А Вы стране нужны. Вам следует отказаться!» — говорили ему. Но Павел со свойственным ему упорством стоял на своем. И вот началось испытание.

Маруся, как всегда, первой оседлала свой самолет и взмыла на нем ввысь. За ней поднялся и Паша. Они летели рядом, видя друг друга сквозь стекла фонарей. «Что же, с Богом!» — неожиданно сказал по рации Павел. Его самолет издал разбойничий свист, и мгновенно исчез где-то впереди, будто продырявил небесный лист насквозь, и ушел на другую его сторону. У Марии замерло сердце. Но спустя несколько долгих минут она вновь услышала знакомое тарахтение, и перед ней показался истребитель Пашки. «Здорово! Вот и попробовал я будущее на вкус!» — кричал он в рацию. А Мария роняла слезы. Это был единственный случай, когда она плакала в воздухе.

— Теперь я знаю, что мы почувствуем, когда к звездам отправимся, а то и к Центру Вселенной! — с удовольствием сказал Павлик, когда они оказались на земле.

— Скорее бы это случилось, — грустно сказала Мария.

— Отчего торопишься?

— Знаешь, я не могу представить себе летчика, который по старости и хилости организма более летать не может! Наверное, нет ничего страшнее, чем быть оторванным от воздуха такой преградой, через которую уже не перешагнуть! Мы в нашей стране сделали, что уже ни пол, ни происхождение не могут помешать летать. Но как перешагнуть старость — этого и у нас никто не знает…

— В нашей профессии пенсионеров нет! — улыбнулся Павел.

— Это потому, что авиация еще очень молода. Но когда-нибудь она ведь тоже состарится, как и все!

— Мы уж постараемся, чтоб она не состарилась. Чтоб быстрее своей старости мы к звездам поднялись! — с солнечным теплом в голосе сказал Павел, обнимая Марусю за плечи.

После было много испытаний. Появились новые типы самолетов — штурмовики и дальние бомбардировщики. Их призванием было проявить воздушное господство в сторону земли, и наглядно показать ей, что тот, кто господствует над воздухом — владеет всем миром.

Тяжелые ДБ-3Ф так же легко слушались руки Павла, как и легонькие истребители. В несколько полетов он взял с собой свою мечтательную жену. А потом стал обучать и ее управлению этим русским чудом техники, прямым потомком первого в мире тяжелого самолета — «Ильи Муромца». У нее выходило так же легко, как и у него, и спустя полгода Мария Нестеренко вызвалась совершить свой подвиг — перелететь из Владивостока в Москву. Разумеется, во главе женского экипажа.

Маруся запомнила покрытую льдом кабину, удары штормового ветра, которые раскачивали машину так, что казалось, будто за бортом орудуют исполинские темно-синие руки. Полет обратился в сплошную борьбу, что радовало Марию. Вцепившись руками в штурвал, она напевала по-украински одну из веселых песен своей молодости. Самолет, кстати, тоже нес на себе имя ее родины — он назывался «Украина». Возле Томска обледенелый самолет рухнул даже не в воздушную яму, но — в воздушную пропасть, свалившись с шести тысяч метров до тысячи, то есть пролетев в свободном падении аж пять километров. Ей пришлось снять с головы шлемофон — тот наполнился режущим голову визгом, вылетавшим из ее подчиненных. А Мария лишь стала петь еще громче. Неужто Небо убьет ее, если оно подарило ей такую любовь? Своей песней она как будто посылала поцелуи ввысь, и самолет вдруг выправился, и уверенно пошел дальше. Она вновь надела шлемофон.

— Ну что, девочки?! — бодро спросила она.

— Ох… — только и было ответом.

— Считайте, что это высь нас поцеловала! — усмехнулась она, — Поцеловала того, кто ее любит, и кому она дарит любовь. Меня, например. А вас — не знаю, думайте сами за себя!

Полет продолжился. Но из-за обледенения было израсходовано много горючего, и теперь топлива не могло хватить для того, чтобы закончить полет так, как планировалось вначале. Высосав все пары, двигатели чихнули и смолкли, а внизу зеленел живописный лужок Вятских земель. С тихим шелестом трава коснулась самолетного брюха, скорость потихоньку упала, и самолет встал. Вокруг была местность, никак не допускавшая присутствия на себе серебристой махины. Удивленно озирались коровы, оторвавшиеся от пережевывания травы, широко раскрытыми глазами рассматривал небесный дар пастух. Где-то вдали равнодушно серели покрытые мхом избушки. Летчицы прыгнули с самолета прямо в росистую траву, как в холодную ванну, и смеялись, будто полет привел их в давнее детство. Хоть, вроде, и не до смеха должно быть — подвиг не получился, машина оказалась не на назначенном аэродроме, а Бог знает где…

Что же, к неудаче отнеслись просто. «Ничего, полетим еще раз, и тогда уж наверняка все получится! А конструктора пусть подумают, как со льдом бороться, он для самолета — большущая беда! Может, электричеством его сбивать можно?! Оно же очень сильное, надо только знать, как его силу приложить!»

Скоро Павла назначили командующим авиацией, и они переехали жить в Москву. Когда с несколькими чемоданами с вокзала они вышли в город, то их поразило огромное количество зданий, устремленных в высоту. Павел, прежде бывавший в Москве сказал, что раньше их не было. «Теперь летать будет не только легкий алюминий, но и тяжелый кирпич!» — усмехнулся он.

Они добрались до своей новой квартиры, которая, конечно, была внутри одного из таких «летящих» домов. «Где же еще жить пилотам?!» — усмехнулся Павел, обнимая жену.

Квартира оказалась поистине шикарной. Высокие потолки, вид на московские дали, откуда выглядывали рубиновые звезды Кремля. На столе стояло два телефона: обычный, и — особенный, ярко-красный, без диска номера.

— Зачем он? — не поняла Мария.

— Звонить туда, — Паша показал рукой в кремлевскую сторону.

— И товарищу Сталину? — удивилась Маруся.

— Конечно! — как о чем-то само собой разумеющемся сказал Павел.

Мария вздрогнула. Вот так, просто по телефону позвонить тому, кто соткал тот мир, в котором они обрели крылья и взмыли в высоту?! И теперь они будут жить с этой возможностью, которая прежде не могла даже примечтаться ей, кого зовут Мрiя?!

Московская жизнь, тем не менее, показалась скучной. Полетов больше не было, а Павел каждый день уходил на совещания. Скучные для того, чья жизнь обитает на небесных тропах. Часто он приносил бумаги домой, и долго раздумывал над ними.

— Нам поставлена задача добиться господства в воздухе над всеми, это ты знаешь. А мне теперь выпало думать о том, как его добиться. Само собой разумеется, что требуется много самолетов и много-много пилотов. А где их взять, ведь столько пилотов, сколько надо, стране даже не прокормить!

Мария оставила его слова без ответа. Она могла оседлать любой самолет, прекрасно изучить каждую его косточку, то есть — винтик. Но где брать для страны пилотов — она не знала. Вернее, никогда не сомневалось, что летчиков у нас и так много больше, чем везде, ибо каждый русский человек сейчас — в душе летчик.

Павел отложил в сторону карандаш, и сказал, будто самому себе. «Выход один. Делать краткие курсы, месяца по три. Потому не будем фигурять! Комплектовать курсы — принудительно, офицерских званий не давать».

После этого он растворился в дверях своей работы на целую неделю. Марии оставалось с грустью наблюдать за самолетами, серебристые точки которых все время проносились над Москвой, а иногда показывались даже недалеко от их дома.

Вернулся Павел погруженным в свои генеральские думы, и на вопрос, «как дела?» ответил неожиданно — «все работает!»

Так прошел целый год, а после они наконец-то отправились в командировку в одну из авиационных частей недалеко от Москвы. Павел жаждал сам увидеть результат тех действий, которые он проводил над авиацией.

Когда они подошли к КПП, Маруся вспомнила, как первый раз в жизни она подошла к тому КПП возле городка Буды. Стены там были такие же, желтые. Двери тогда открылись, и она шагнула в новый мир, который прежде могла себе лишь примечтать, но до главного, сокровенного, домечтаться она все одно не могла. Как счастливы должны быть те, кто сейчас сюда приходит и первый раз в жизни открывает эту дверь!

К КПП подошел строй понурых солдат и прошагал через ворота. Их лица были почти одинаковы, и выразить их можно было одним лишь словом — покорность. Наверное, это была аэродромная обслуга. Этой службе можно посочувствовать — тяжелая работа, часто по уши в снегу и в осенней грязи. Проводы в Небо тех, кому дано туда взмывать и грустные взгляды им на прощание, ведь удел солдата ВВС — это не самолет, а лопата или, в лучшем случае — бензиновый шланг.

— Аэродромные? — спросила Мария, обратившись к мужу.

— Да нет. Летчики. Теперь летный состав рядовыми комплектуем, я же тебе говорил! — сказал он.

— Ты видел их глаза? Разве можно такими глазами смотреть в Небо?! — не удержалась Мрiя.

— Что — глаза?! — неожиданно жестко ответил Павел, — Главное, чтоб летали!

Тем временем начались полеты, и выглядели они столь же уныло, как и строй, шагавший к КПП. Самолеты взлетали, делали несколько кругов над аэродромом, и снова касались земли. А где признания в любви к высотам, прорывающиеся через лихой танец, по-научному именуемый высшим пилотажем?!!

— Не будет фигур! — твердо сказал Павел, проследив за взглядом жены.

— Паша, нам же позволили любить Небо, и мы его полюбили! Почему ты запрещаешь это другим? Разве так можно?! — всхлипнула Маруся.

— Знаешь, будь я, как раньше, простым пилотом, я бы с тобой согласился. Командир этого полка думает точно так же. Но я так мыслить не имею права. Ведь я — командующий, мне поставлена почти невыполнимая задача, но я ее — решаю. Решить ее по-другому я не могу, да и ты тоже не можешь мне ничего подсказать. Так что, оставим этот разговор! — жестко выговорил Павел, и, отвернувшись, погрузился в свои мысли.

С каждым днем Павел делался все более нервным, взвинченным. Он носился между командованием авиации и домом столь быстро, что Маруся уже не замечала его появлений и исчезновений. Иногда он бросал фразу «бьются, как цыплята», и Маруся понимала, что на службе мужа не все гладко. Вернее — все не гладко.

А один раз он явился домой и вовсе белым, будто вылез из меловой шахты. Не говоря ни слова, Павел извлек из холодильника бутылку коньяка, и стакан за стаканом осушил ее, словно лимонад, не морщась и не закусывая.

— Был на совещании в Кремле. Насчет аварийности в моем командовании. Народу за последние полтора года разбилось больше, чем за все прошлые войны летчиков погибло. Хозяин прямо и спросил меня о причинах, а я возьми, да и ответь ему «Вы заставляете нас летать на гробах!» Вот… Теперь не знаю, что и будет!

— Успокойся. Думаю, все утрясется, мое сердце так чует, — обманывала она, ибо сердце ее как раз ничего не чуяло.

— Да…

Оба понимали друг друга без слов. Прямой, как штык вопрос Хозяина требовал такого же ответа. А ответов могло быть лишь два — признать свою неправоту, либо попробовать свалить вину на технику. Если сделать первое, значит — признать свою неспособность к командованию, и что будет за этим — остается лишь гадать. Человек так устроен, что до последнего будет цепляться за место, которое он занял в жизни, даже если оно жжет ему пятки, сердце, голову, брюхо и все прочие места. Потому что-то, что сильнее простого разума и даже жажды жизни заставило Павла сказать те слова, прогоняя вину от себя. Не получилось… Если бы Павел сказал, что не справился, и попросил бы, чтоб его разжаловали хоть в командиры эскадрильи, хоть даже и в простые пилоты, его просьбу, быть может, выполнили бы. Но он, не боявшийся смерти, теперь испугался, что перестанет быть самым молодым главкомом авиации во всем мире. Что не сможет чувствовать себя хозяином всех небес, не сможет по своему усмотрению заказывать технику, не сможет красоваться в генеральских погонах, но, главное, не сможет сам записать себя и жену в экипаж первого космолета, который отправится к Центру Вселенный. И туда в два счета зачислят кого-нибудь другого…

До следующего вечера Павел хлебал коньяк и смотрел в огромное окно. Вроде, ничего не менялось, и это вносило некоторое успокоение. Через день зазвонил красный телефон, отчего смелая Маруся так испугалась, что убежала на балкон. Ей казалось, что по нему может звонить лишь Сталин. Но звонил всего-навсего какой-то адъютант, сухим голосом он сообщил Павлу, что тот направляется на учебу в Военно-Воздушную Академию. Чему там обучаться командующему авиации он, конечно, не сообщил. Ведь решению почти не решаемых задач в Академии, конечно, все равно — не учат. Но выбора у Павла больше не было.

На другой день он, как самый простой слушатель, подал документы в Академию, и, узнав день начала занятий, взял отпуск на десять суток. Вернувшись домой, он велел Марусе собирать чемоданы. «Едем в санаторий, успокаиваться», сказал он.

Поезд покатил их через русские просторы. Навстречу неслись города, каждый из которых вызывал множество воспоминаний. За свою недолгую жизнь они уже успели везде послужить и везде полетать. Города и вокзалы менялись один за другим, а небо оставалось все тем же — круглым, бесконечным. «Когда наши земли охватят весь мир, земля и Небо обнимутся!» — думала Маруся, глядя в окошко вагона.

Вот и теплый воздух, пальмы, шелест моря. Можно подумать о вечности, о Центре Вселенной, перед которым все сегодняшнее превращается в ничего не значащую серую накипь…

Тем временем волны самолетов с закатной стороны мира накрыли русскую землю. Пилоты, умевшие совершать лишь взлет и посадку, бестолково тыкались в них своими самолетами, которые мгновенно обращались в падающие факелы. Конечно, были и опытные пилоты, но в бой им приходилось идти с неприкрытой спиной — их ведомыми оказывались выпускники трехмесячных курсов. Потому их самолеты, покувыркавшись в небесах, и попробовав оказать сопротивление, тоже разделяли судьбу остальных. Германские бомбардировщики достигли неприкрытых русских аэродромов, и мгновенно обратили беззащитные на земле самолеты в груди рваного, оплавленного алюминия. Воздушный меч мгновенно рассыпался в пыль, и уцелевшие пилоты, бросив свои машины, бежали в тыл вместе с пестрой людской рекой. Вся западная граница за несколько часов обратилась в бурлящий водоворот паники, не дающий возможности сражаться даже тому, кто был еще на это способен. К 24 июня в воздухе господствовали пилоты закатной страны.

В один из южных санаториев явились пахнущие ваксой люди в штатском. Чете Рычаговых они вручили бумагу, предписывающую явиться в Москву. Разумеется, не домой, не обратно на службу, и даже — не на вокзал для отправки на фронт…

— Вам, как пилоту, должно быть известно, что кто высоко поднимается, должен быть готов и высоко падать, — уже в Москве говорил Рычагову казенный следователь, глядя сквозь решетки на унылый внутренний дворик своего заведования, — Два дня назад у Вас еще был выход, дающий Вам если не жизнь, то — славную гибель в бою. Сегодня этого выхода больше нет, и лишил его Вас, как Вы понимаете — не я. Так что, разговор окончен.

Павел лишь кивал головой. Последнее время он не чувствовал ничего, кроме усталости, такой тяжелой, будто на него, как на легендарного Атланта, навалились все Небеса. Наверное, в ней была спрессована вся усталость его жизни, которой, несмотря на ее краткость, хватило бы, пожалуй, на целую историю какого-нибудь маленького народа. Лишь в конце речи следователя он задал вопрос:

— Каждому приговоренному к смерти всегда исполняли последнее желание. И я его скажу сразу — увидеться с женой напоследок.

— Выполним, — пообещал казенный человечек.

В другом кабинете другой следователь так же сухо говорил с Марусей.

— Как понимаете, за Вашего мужа Вы отвечать не можете. Но в авиацию вернуться Вы тоже теперь не сможете, должны это понимать. Вот и все.

— В таком случае у меня к Вам есть просьба, — сказала Маруся.

— Какая? — удивился следователь.

— Моего мужа приговорят к расстрелу?

— Его судьбу решит суд, — равнодушно ответил он, но при этом сделал кивок головой.

— Моя просьба — расстрелять меня вместе с ним. Птица не живет без небес, потому пусть уж моя жизнь кончится как можно скорее.

— Но…

— Что в настоящее время, когда началась война, стоит написать еще один приговор? — усмехнулась Мрiя.

— Знаете, о расстреле меня еще никто не просил! Все только и умоляли, чтоб жизнь себе сохранить, хоть даже и 25 лет лагерей получить… Да… — задумчиво проговорил он, и в его голосе на этот раз было человеческое тепло.

Еще два дня они сидели по разным камерам. Сознанию, привыкшему мечтать, пришлось обратиться вспять, нырнуть в воспоминания. Оба вспоминали одно и то же — синюю чашу небес и алюминиевую птичку под нею, несущую два любящих тела и спрятанные в них две любящие души.

Среди этой все повторяющейся и повторяющейся мысли в дверь с грохотом постучали.

— На свидание, — привычным голосом выговорил вертухай.

Повинуясь команде вертухая, они отправились по кирпичным тюремным коридорам. Коридоры, ступеньки, коридоры. Вот и еще коридор, в конце которого он увидел ее, а она — его. Они пошли навстречу друг другу, раскрыв руки для объятий. И обнялись в середине, просочились сквозь трещины и поры кирпичных стен, поднялись в Небо. Как в тот далекий день.

Тут их вдвоем и срезала автоматная очередь. Что же, не бывает жизни без смерти, а смерти — без жизни. И не нам, видящим лишь мертвые глаза цифрового мира, живущим как живые сосиски, судить тех людей, вбиравших всю полноту жизни.

Андрей Емельянов-Хальген

2012 год