У Марины была одна мечта, которой она ни с кем не делилась. Было как-то: проболталась подружке по глупости про пустяки всякие и даже не особенно интересные, так та ей потом в один голос со всем двором кричала: «сумасшедшая! сумасшедшая!». На что потом, когда Мариночка свое отплакала и отсморкалась по подушкам и маминым коленкам, бабушка-филолог глубокомысленно изрекла:

— У них у всех просто двери закрыты, маленькая.

— Какие еще двери, бабушка? дуры они просто, — отмахнулась Марина, у которой обида за себя хорошую по правилам сюжета перерастала в злобу на весь глупый мир, а бабушка, ко всему прочему, как будто не ее жалела, а девочек оправдать пыталась. Но, чтобы еще дома не влетело за неуважение к старшим, она переспросила, — Так какие такие двери?

— А вот есть такие двери, деточка, которые не для всех открываются.

— Почему, бабушка?

— А шут его знает, почему, — сказала бабушка и задумалась, а потом и уснула вовсе, все так же сидя в кресле и перебирая сухими пальцами Мариночкин старый шарф, который весь уже покрылся затяжками и распушил повылезавшие повсюду нитки гордым белочьим хвостом.

Девочка позвала бабушку в надежде, что та проснется и продолжит свой рассказ, но сон плотным туманом уже окутал все вокруг, и даже часы вдруг затихли. Их мерное тик-так сменилось на едва слышное тссс-тссс. Тогда она бережно вынула из рук старой женщины мягкий, согретый сонным теплом, шарф, как если бы это был свернувшийся калачиком котенок, прижала его к груди и на цыпочках ушла в коридор. Там долго вглядывалась в свое отражение: вот она, девочка Марина, такая вся нескладная, с худыми коленками и слишком высоким лбом, чуть-чуть выступающим над заплаканными глазами, вот она, стоит тут и всматривается сквозь зеркало в дверь напротив, и шарф в руках как будто бы мурчит и ласкается.

— Тсссс, — сказала Марина шарфу, — тише, тише. Что там бабушка во сне тебе нашептала, какие такие двери не у всех открываются? — но шарф только ворочался и мурчался у нее в руках, и про двери рассказывать никак не хотел.

Дверь в зеркале тоже молчала, но манила к себе темнеющим прямоугольником. Все так же глядя на дверь по ту сторону зеркала, девочка по одному надела большие мамины сапоги, в которых ее худенькие ножки тот час утонули. Одной рукой прижимая к груди шарф, другой нащупала на вешалке свою куртку и, быстро накинув ее на плечи, шагнула спиной назад в отражение. Оказавшись по ту сторону, она осторожно прикрыла за собой дверь, наблюдая как там, в зеркале, вместе с ней уменьшается и тает кусочек света. Марина выбежала на морозную улицу в куртке нараспашку и спящим шарфом на руках. Ей думалось, что кто-то точно должен знать про двери, вот взять хотя бы тетю Таню, продавщицу из магазина на углу дома, она всегда все знает. Она даже знает, сколько ворон на небе.

Высоко поднимая по-птичьи худые ножки, Марина уверено направилась в магазин, по пути преодолевая глубокие сугробы и скользкие тропинки. Ей представлялось, что она тот отважный рыцарь, о котором ей бабушка на ночь рассказывала. Этот рыцарь отправился на поиски источника вечной жизни, и ему пришлось пережить немало приключений на своем пути, вот совсем как ей сейчас.

Дверь в магазин оказалась неподатливой и такой холодной, что руки тут же заломило. «надо преодолевать все преграды», твердо решила девочка и, покрепче ухватившись за ледяную ручку, что есть силы дернула не себя, едва не выронив из рук шарф. Скрипуче застонала пружина, но позволила протиснуться в немного приоткрывшийся проем.

— Тетя Таня, тетя Таня, а что такое дверь, которая не для всех открыта? — бросившись к прилавку, пролепетала она замерзшими губами, уже покалывающими мелкой дрожью в потоке горячего воздуха, идущего от обогревателя.

Тетя Таня, для которой снегопад стал отличным предлогом, чтобы выпросить у начальства разрешение принести на работу телевизор, и в момент, когда Марина вбежала в ее магазин с чем-то объемным и пушистым на руках, смотревшая какой-то из миллиона своих любимых телесериалов, недоуменно и с видимым недовольством повернулась к ней.

— Мариша, ты чего это без шарфа? а ну-ка бегом домой, а то расскажу все Агате Леонидовне — так звали бабушку Марины — будешь потом вприсядку полгода ходить.

Вся такая собой довольная, она повернулась всем своим грузным телом обратно к экрану, где какая-та латино-американка вот-вот должна была расплакаться и рассказать всю правду своему жениху: она уже вовсю заламывала руки, но при этом очень переигрывала и косила карим глазом в камеру.

— Тетя Таня, тетя Таня, у меня шарф с собой, но он спит, и бабушка спит. Она мне хотела рассказать про двери, но к ней сон пришел. Тетя Таня, расскажите мне про двери, ну пожалуйста… — на последнем слове Мариночка всхлипнула и затянула одну протяжную тоскливую ноту, поглаживая при этом шарф, будто успокаивая.

«Чудная совсем», подумалось Татьяне Николаевне, хотя она и навидалась за свою жизнь немало людей странных и даже сумасшедших, да что там далеко ходить — ее пьяный муж уверял всех, что с ним писающий мальчик заигрывает, но откуда здесь, в этой деревне, взяться писающему мальчику, он никак не объяснял. Только намекал, что когда-то в молодости побывал в Брюсселе. Но вслух сказала:

— Мариша, ну какие двери, о чем ты? не знаю я ни о каких особых дверях ничего.

— Есть такие двери, они открыты для одних, для других закрыты, так бабушка сказала. Меня девочки во дворе снежками закидали, а это все оттого, что у них эти двери закрытые, а у меня — нет.

«Забьют детям головы всякой ерундой, а другие потом страдай», с горечью вздохнула про себя продавщица.

— Ну, вот смотри, Мариша, видишь у меня за спиной дверь? Ты когда-нибудь в нее проходила?

— Нет, а что там?

— А там то, что никто кроме меня видеть не должен. Это моя потаенная дверь.

— Как же так, тетя Таня, совсем никто там не был?

— Этого я точно не знаю, — решила слукавить Татьяна Николаевна, — может, до меня кто и был. Она как бы в наследство передается, понимаешь?

— Понимаю, как же не понять, — Марина растерянно посмотрела по сторонам, — а где моя потаенная дверь?

— Свою дверь ты сама найти должна, Мариночка. А теперь пойди, погуляй, дай тете отдохнуть, а то точно бабушке пожалуюсь.

— Спасибо, тетя Таня, не надо, тетя Таня, — скороговоркой ответила девочка, и, зарывшись носом в шарф, прошептала, — вот теперь мы ее точно найдем.

И, неуклюже повернувшись на носочках, выбежала прочь.

«Совсем ребенок от рук отбился, ничему хорошему ее книжки не научат, лупить таких надо, каждый день лупить», так думала Татьяна Николаевна, пустым взглядом уставившись в экран телевизора. Серия про трагичную латино-американку уже закончилась, и по черному фону бежали титры. «А как ловко я про дверь ей придумала, надо будет Ване вечером рассказать, потайная дверь, вот же пошлость..», но поток мыслей скоро прервался очередной серией, теперь уже про счастливую многодетную семью, и она и думать забыла про всякие двери и их значения.

А вот Мариночка не забыла. Крепко сжимая в руках уже начинающий замерзать и тихо поскуливать шарф, она отважно шагала по сугробам куда-то вперед, туда, где, как подсказывало ей громко бьющееся сердце, должна была найти свою дверь.

Глава 2

В тени дома притаился вечер. У Марины замерзли щеки, а ветер больно грызся под курткой, но образ рыцаря грел ее, а все потому, что рыцари никогда не сдаются. Щурясь на ветру, она пыталась разглядеть сквозь холодные слезы дорогу под ногами, но глаза подводили ее, и она то и дела поскальзывалась, и только деревья, за чьи голые спины она хваталась, спасали ее от падения.

— Никогда-никогда, — бормотала она дрожащему шарфу, — мы никогда не сдадимся.

— А знаешь, — продолжала Марина разговор с шарфом, — я ей всего лишь рассказала, что деревья тоже видят сны, все же об этом знают, правда? — шарф молчал, но девочка не унималась, — а еще, что если их хорошо попросить, они напоют про свои сны красивые песни, в которых нет слов. Ну не всем же песням быть словами, может, у деревьев свои слова, не такие, как у нас. Как у тебя и меня.

— Про самое главное я ей не стала рассказывать, — теперь она говорила, обращаясь к небу, по-зимнему насыщенно-синему и холодному, — не для нее это. Про то, что совсем мое, да. Это, когда снег становится сахаром, теплым как молоко и его можно пить, а еще в нем можно плавать, как в море. А море теплое и прозрачное и бабушка руками поддерживает, чтобы я не утонула. Знаешь, как хорошо? Не знаешь… как хорошо бы было зарыться в снег глубоко-глубоко и чтобы он как одеяло — тепло и мягко… и сладко-сладко уснуть.

«Интересно, а бабушка уже проснулась?», думала Мариночка, запинаясь о собственные ноги, «наверное, проснулась и зовет меня… надо поскорее найти дверь». Сугроб как будто становился все глубже, хватал ее за икры холодными пальцами и, не успела она опомниться, как мир перевернулся, и Марина вскрикнула от боли, разбив губу об острый камень, скрывавшийся под снегом. Из ранки на снег упали три алых капли, и, хотя она, как и многие девочки ненавидела вид крови, эти капли были такие красивые, что девочка забыла про боль и зачарованно замерла, засмотревшись. «Это королевские рубины», подумала она, «под ними спрятана моя дверь, нашла, нашла».

Шарф беспокойно заворочался у нее на руках, но Марина не обращала на него больше никакого внимания. Будто во сне она осторожно поднялась с колен, нашла неподалеку сломанную ветку и нарисовала на снегу дверь так, чтобы капли крови пришлись ровно на место ручки.

Вечер все упорнее тянул тень от дома дальше, дальше, как ребенок, которому холодно, тянет одеяло. Дети, которые утром сплотились, чтобы забросать одну из девчонок со двора снежками, возвращались с катка домой. Они визгливо щебетали о новых игрушках, хвастая друг перед другом и стараясь перекричать собеседника. Во главе шествовала крупная девочка с грубоватыми чертами лица, та самая, которой Марина доверила один из своих секретов. Она первая из всех увидела свою бывшую подругу, и, как это бывает у всех детей, решила, что игра в войну должна закончиться полной и беспрекословной победой. То, что после дневного позора Марина вновь была на улице, показалось ей личным оскорблением. Поэтому она повернулась к остальным детям и закричала: «смотрите, вон там, снова она! сумасшедшая!», и все дружно поддержали: «бей ее! Вали!».

Марина не услышала криков детей, она уже совсем ничего не слышала, потому что как только она закончила рисовать, дверь открылась перед ней, и там, за дверью, в свете уходящего дня огнем засверкал Священный Грааль. Душа девочки робко шагнула ему навстречу, выронив уже ненужный шарф из протянутых к чаше рук. Если кто-то и услышал, как захлопнулась за ней дверь, то это были совсем не дети, стаей диких зверят накинувшиеся на неподвижно стоящую фигурку. Она все так же сжимала в руках шарф, хотя, наверняка, уже не помнила об этом.

А дети, обезумевшие от чувства безнаказанности и подогреваемые общим весельем, били ее кулаками и палками, будто это была не девочка, а та старая полуслепая собака, которую они летом закидали камнями. Кто-то попытался вырвать у нее из рук шарф, но Марина держала его мертвой хваткой и все что-то шептала, уткнувшись носом в ворсистую ткань.

— Она не дышит! — крикнул кто-то из детей, возможно, эта была подруга Мариночки, или, быть может, кто-то другой, какая, впрочем, разница.

— Не дышит — хором выдохнули несколько ребят и облачка пара из их ртов слились в одну большую тучу и нависли над ними чувством вины.

— Ааааа, — загомонили дети. Они разом перестали быть стаей, но каждый остался сам по себе, и каждому стало страшно и растерянно, захотелось домой, в тепло, к маме. Что же сказать родителям? «А скажем, что она сама упала и уснула тут, мы пришли и нашли ее такой, правда?», говорили дети, «да, да, да», отвечали они сами себе.

Быстро темнело. Дети побросали палки и разбежались по домам, оставив на вытоптанном снежном поле следы суровой битвы. Непросвещенный прохожий мог бы решить, что тут был отряд маленьких рыцарей, которые отважно сражались с ужасным чудовищем, и, конечно же, победили его, если бы его только не смутила маленькая девочка, съежившаяся в сугробе и, как будто бы, совсем переставшая дышать.

Глава 3. Или эпилог

Нет, Мариночка не умерла. Несмотря на то, что детская жестокость не знает границ, силы в детских ручках и ножках, к счастью, не очень много.

Когда начало темнеть, ее мама вышла во двор на поиски запропастившейся дочери. Ей помогали продавщица с магазина на углу и дядя Ваня, который, кстати, и нашел девочку, т.к. будучи дворником, знал все закутки двора как свои пять пальцев. Тяжелую, будто всю изо льда, ее принесли домой и вызвали скорую.

Конечно, она потом долго болела. И очень удивляла всех нежеланием хоть на секунду расстаться со старым шарфом, который тесно прижимала к груди, поближе к сердцу.

Бабушка Агата все понимала, и больше никогда не заговаривала с внучкой о дверях и рыцарях. Поэтому много позже Марина уже не могла вспомнить, как так вышло, что она уснула в снегу, и почему дети со двора стали с ней очень дружны и даже дрались за право гулять с ней.

Вот только в долгие зимние ночи ей снился странный сон про одинокого рыцаря, бредущего по заснеженному лесу, усеянному алыми каплями крови. Тогда она просыпалась в слезах и тянулась рукой к шарфу, неизменно лежащему у спинки кровати. Шарф тихо урчал и ластился под нервными пальцами. Марина улыбалась и снова засыпала, уже без сновидений.