Дарин: есть что-то символичное в этом: в миничате: ужасы, онлайн |
кррр: Пррривет!!! |
Nikita: Ужааааасссыы)) |
Дарин: боже, и разговаривать не с кем, и читать страшно |
Дарин: АВТОРНЕТ!!!! |
Шевченко Андрей: Всем добрый вечер! А Вике — персональный) |
кррр: Каков негодяй!!! |
кррр: Ты хотел спереть мое чудо? |
mynchgausen: ну всё, ты разоблачён и ходи теперь разоблачённым |
mynchgausen: молчишь, нечем крыть, кроме сам знаешь чем |
mynchgausen: так что подумай сам, кому было выгодно, чтобы она удалилась? ась? |
mynchgausen: но дело в том, чтобы дать ей чудо, планировалось забрать его у тебя, кррр |
mynchgausen: ну, умножение там, ча-ща, жи-ши |
mynchgausen: я, между прочим, государственный советник 3-го класса |
mynchgausen: и мы таки готовы ей были его предоставить |
mynchgausen: только чудо могло её спасти |
кррр: А поклоны била? Молитва она без поклонов не действует |
кррр: Опять же советы, вы. советник? Тайный? |
mynchgausen: судя по названиям, в своем последнем слове Липчинская молила о чуде |
кррр: Это как? |
|
люби же меня, мой город —
витринная, заасфальтированная пробка
на горлышке мглистой реки,
утоляющей жажду конструктивистских глаз
закалённого оружейника.
Вот, распадающийся свинцовой дробью дождь
нисходящего августа
перелистывает свою историю,
раздирая медные связки водосточных труб,
и сознание, как вода, играющая смуглым огнём грузного неба.
Вот, меня август возьмет под крыло,
лебединым пухом высечет буквы и цифры в граните,
и снежной лавиной истекшее время скользнёт
в блаженную тьму, где облако сердца растает
осенним дождём над горячей золой заброшенных пляжей.
Я бережно охраняю вкус, цвет и запах
вечного распада
в горчице стылого песка, скрипящего под ржавчиной осени,
горящий в изголовье нимб от пожелтевшего эфира,
что, как скрипичный ключ перед пустынной партитурой,
и безответность горизонта, облитого рябиновой слезой,
и грань дождя тяжёлым бриллиантом
на матовой сетчатке — всё это для меня —
свидетельство нетленное души, и бремя, и любовь;
о, предосенняя любовь, я припаду
к твоим варикозным пыльным ногам
самоуправством сердца и вакханалией строк –
прими же из рук моих дар свой звенящий —
проклясть, благородно распять, или бросить с гордостью
кость снисхожденья голодному жалкому псу.
Нет, ни видимый свет, а только слепая тьма,
прозрение вечного новолуния
вмещает собой это сердце,
постигая безмерность и бесконечность любви –
нет у меня ничего, кроме законной смерти,
вдыхающей родниковую влагу сосен
на берегу безмолвия, оставляющего,
лишь ожерелье луны, сонные колокольчики зодиака
и опьянённую надежду, змеящуюся шёлком грозы.
Бескрылый полет ветра;
судорога ослепленного мотылька солнца;
леденяще-черная кровь ночи в прожилках вздернутого леса;
золотые струны надменной виолончели осени,
изливающие поток серебряной пены на уголь летних пожарищ;
тлеющая киноварь листвы,
оттеняющая потрепанный балдахин неба;
химия выцветших глаз на перекрестках могильных цветов —
это сладкое предвкушение умерщвления плоти,
это засахаренный мёд онемевшей земли,
это планиметрия уносящихся за горизонт птиц,
приветствующих топкое обновление сердца.