Пытаюсь, как обычно поступают в таких случаях герои книг и фильмов, остановиться и дать себе время. Пытаюсь себя понять, разобраться в потоке движущей мной силы, разложить всё по полочкам. В данный момент моя внутренняя эмоциональная составляющая представляется мне в виде некоторой груды чувств, переплетенных друг с другом не понятно по какому принципу, а, может быть, и без принципа вовсе. Я будто бы отстраняюсь от этой свалки эмоций, освобождаюсь физически и мысленно, отхожу в сторону проветриться, подышать свежим воздухом, набраться терпения и сил для того, чтобы разобрать эту, уже ненужную мне, груду ощущений.

Я осознаю, что на данный момент топчусь на месте, а там, куда мне нужно пройти, дорога заслонена, перекрыта этой самой свалкой. Мне нужно всего-то — навсего открыть дверь, ведь она без замка, просто прикрыта, но нужно сначала до неё добраться. Ведь за этой дверью верное решение, верное ощущение и верный путь. И я, будто бы набравшись тех самых необходимых мне сил, сделав вдох и выдох раз десять, закрыв глаза на пару минут, открываю их теперь и направляюсь трудиться — разбирать груду чувств по полочкам, раскладывать по местам. Рядом со мной стоит стеллаж, свободный шкаф с пустыми полочками, предназначенными для упорядочения чувств. Я начинаю с ощущения, которое находится сверху. Оно будто бы поверхностно и мне кажется, что ему будет проще найти место, а также средство для его усмирения. И , вроде бы, так оно и есть. Я попробую назвать это чувство «полетом глаз». Конечно же, я понимаю, что, во-первых, мне нужно сфокусировать взгляд, собрать растерявшееся чувство адекватного восприятия действительности, проще говоря, как я ощущаю, мне нужно остановить свой полёт на невидимом ковре-самолете, мне пора приземлиться. Я чувствую, что, находясь в облаках, я не способна совершить ни одного разумного шага, а именно такие шаги мне нужны сейчас. И поэтому я хочу остановиться, я жажду прекратить парить, ведь я не птица. Я не имею права, как мне кажется, совершать длительные, затянувшиеся полёты, ведь я живу в определенном мире, своём собственном, где у меня имеются обязанности, дела и заботы. И я радуюсь, словно крошечное дитя, тому, что мозг, наконец, предпринял шаги по усмирению чувства, что чувство не просто послушало мои доводы, оно нас услышало. И чувство, парящее по вершинам небес на ковре, вдруг сказало своему спутнику, что пора снижаться.

Как будто бы первый бой мы с разумом выиграли. Далее, поставив на место чувство полёта, я вновь обращаюсь к кипе ощущений, с более трезвым и стойким ощущением силы в себе, более уверенно, без прежнего страха непобедимости и отчужденности.

Я достаю из «сборника чувств» следующее верхнее ощущение, оно кажется мне более сложным. Я должна — должна только себе и исключительно для себя — настроить другое чувство — чувство смирения, спокойствия, умиротворения. Настроить на работу именно в таком ощущении, ведь работа требует рассудительности и спокойствия, а главное — холодного рассудка.

Я осознаю, что работать сегодня уже поздно, ведь уже вечер и нам всем — мне, разуму, чувствам — необходим отдых — то есть хороший сон, но ведь я помню о завтрашнем дне. А завтра мы будем работать, нам необходимо трудиться — всем троим, но для плодотворного труда нам необходимо обрести гармонию и согласие, опять же, всем троим. Поэтому я чувствую, что мы должны постараться и прийти к одной единственной возможной и необходимой для нас величине — к состоянию спокойствия. Это поможет нам отдохнуть и настроит на усиленную работу завтра.

Я желаю разбудить состояние умиротворенности, я призываю его проснуться и сопровождать нас в предстоящий путь. И оно, как мне показалось, стало пробуждаться, но так нежно и столь не заметно, насколько свойственно пробуждение этому чувству — чувству тихого довольства всеми и всем в мире.

Я рада, моя груда, созданная, как мне думается, мною самой, будто ветром разнесенные бумаги по столу и полу, становится меньше и меньше. Но я чувствую, что добраться до двери я сегодня уже не смогу. Наверное, я слишком поздно стала возвращаться к действительности, поэтому завтра я однозначно открою дверь и смогу ощутить верность своего пути.

Я спрашиваю себя, что ещё я могу сделать сегодня? Помимо того, что мы уже приземлились и пытаемся, насколько возможно, прийти к умиротворенному состоянию и ощущению бытия.

И мне кажется, я знаю — что…Мне кажется. И я пытаюсь достать чувство памяти из оставшейся груды, я смотрю на него, будто бы со стороны и призываю к очищению и забвению. К полному освобождению ото всего, что сегодня вдруг появилось в памяти и что могло приносить тревожащее, даже если и приятное, но ощущение. Ведь для меня любое ощущение — это колебание, это неравновесие, неустойчивость, это как ходьба по тонкому канату над пропастью, или, как минимум, над высоким обрывом вдоль горной реки.

Теперь мы все трое встревожены и рады одновременно: встревожены небольшим чувством угрызения совести, слегка покусывающим нас за нежелание выполнения некоторых дел. А ещё пару часов назад мы вовсе не ощущали всё те же укусы угрызений, мы находились под действием собственного опьяняющего вещества. Но радость, уже другая, не столь бурная и необузданная, а, скорее, сонная, и горделивая за проделанную умственную работу, теперь подсказывает, что мы приближаемся к открытию двери. Мы поймали сигнал, зрительно, чувственно, но без лишних ожиданий. И хочется быть ещё сильнее и целомудреннее для того, чтобы больше уметь управлять собой…А ведь так оно и будет. Оно — за прикрытой дверью. Оно — завтра.