Литературный портал - Проза, / Рассказы, Homoscribens — Последняя весна
Да Нет
Личная страница Читальня Избранное Мой блог Профиль Мои фотоальбомы Личные сообщения Написать в блог Добавить произведение

Homoscribens — Последняя весна

Проза / Рассказы29-05-2012 15:23
Он пришел ко мне, когда было уже поздно. Я мог бы наорать на него, долго разглагольствовать о том, чего уже не вернешь, но я не стал. Я посмотрел на него — уставшего, сникшего, — и сказал:

Слушай, Саныч, это авантюра, рискованная авантюра, но давай все же попробуем?


В этот момент в голове у меня опять крутилось: «Ну приди б ты полгода назад… Ну, хотя бы месяца три, и все было бы по-другому…».


Друг моего теперь уже далекого детства, фантазер, неутомимый путешественник и просто веселый парень Митька Демидов, которому недавно исполнилось тридцать восемь, сидел у меня в кабинете и пытался осознать: до тридцати девяти ему уже не дотянуть.

Сколько у меня времени? — спросил он спокойно и деловито — так, будто определял календарный график для своего очередного архитектурного проекта.

Слова застревали у меня в горле, но я старался держаться профессионально. Передо мной сидел не просто пациент, а человек, который был мне по жизни братом.

Сделав над собой усилие, я выдавил из себя:

Не знаю, Саныч… Полгода или чуть больше.

Хм. Нормально. Полгода — это неплохо, правда?

Что я мог ему тогда сказать? Мне захотелось отвернуться, чтоб не видел он на моем лице всего того, что творилось сейчас у меня в душе.

Слушай, я завтра поговорю с Залесским и договорюсь об операции.

Чтобы быть уверенными, что мы сделали все, что смогли? — подытожил Митя.

Ну, типа того. Все-таки шанс — хоть какой-то, но есть всегда. Давай его используем. Не прокатит, будем придумывать что-то другое.


Недели через две мы с профессором Залесским сделали операцию по удалению опухоли задней черепной ямки. Весь март Митя пролежал в больнице, и я видел, как, несмотря на неплохие прогнозы, он таял на глазах. К апрелю я уже извелся весь, и тут ко мне, словно с иконы нечаянной радости, сошел ангел в виде бабушки моей — Татьяны Никитичны. Было ей в ту пору за восемьдесят, но закалки она была особой, хваткой, деревенской. Когда-то в девичестве сбежав в город за хорошей жизнью, выйдя на пенсию, вернулась она туда, где все началось — в деревню Николино. Купила дом, завела хозяйство, и каждый год по весне брала нас, своих внуков «на откорм». Теперь, когда внуки да и дети их выросли, все реже в деревенском доме появлялись гости. Всем нам было некогда, и не понимали мы, что не станет нашей Никитишны, и пропадет то объединяющее, связующее, что усаживает за один большой стол, заставляет доставать старые черно-белые фотографии и вспоминать за разговорами то, чего уж не вернуть никогда.


Никитишна моя была хозяйкой властной, и каждый год гоняла меня на посадку картошки. «Магазинскую» она есть отказывалась, и в мае я в очередной раз засобирался «на огороды». Тут-то и пришла мне в голову шальная мысль прихватить с собой Митьку. Подумал я тогда, что в деревне, вдали от городской суеты и жалостливых взглядов, будет ему лучше.


Заручившись согласием Никитишны, которая помнила Митьку еще маленьким, пошел я на разговор с ним, зная заранее, что получу отказ. Демидов и раньше-то не любил кого-либо напрягать, а тут и вовсе не захотел бы принимать заботу старухи, которая и сама-то с трудом поднималась с кровати и сетовала на «замучивший радикулит».


Начал я издалека и купил его тем, что бабка совсем стара стала, а сам я не могу при ней находиться постоянно. Ему же все равно занять себя пока нечем (он продал бизнес, передав начатые архитектурные проекты своему партнеру), да и пребывание на свежем воздухе, посреди лесов и полей, еще никому не мешало. Для порядка пугнул я Саныча непростым характером Никитишны, от которой бежали все невестки, но для баланса прибавил про рыбалку, которую Демидов очень любил.

Митька чувствовал подвох, но еще больше не хотелось ему оставаться в больничных стенах, и потому после настойчивых моих уговоров он сдался…


Приехали мы в Николино вечером в пятницу. Никитишна по традиции вышла нас встречать. Совершенно искренне обрадовалась она Митьке — худому, изможденному, измученному постоперационной терапией: не баловали ее родственники своим присутствием, и кроме черной кошки Цыганки не было у нее никого, с кем могла бы она поговорить.

Добрый вечер, Татьяна Никитична. Сколько лет, сколько зим!

И тебе, Митенька, здравствуй. Ну, проходите, проходите… Илюша, чего из городу-то опять понавез? Куда столько?

Сколько надо, столько и привез. Я вон тебе работника притащил. Не смотри, что худой. Вот тебе и задание — откормишь!

Отчего ж… Откормлю. Вот как раз за стол и идите. Картошки только наварила да рыбы поджарила. Васька-то, который Поликарпова сын, принес с утра лещей. Поешьте ухи, подогрето.

Бабушка, не суетись ты. Сядь уже.


После ужина повел я Митьку на реку. Ходил он тяжело, то и дело останавливался. С угора спускаться было неудобно: еще лет пять назад ступеньки начали осыпаться, а сейчас и вовсе от них ничего не осталось. Тут представилась мне Никитишна, которая любила ходить на берег. Вот спускается она и боится каждого следующего шага… Надо бы завтра ступеньками заняться…


Спустились. Я закурил. Саныч посмотрел на меня с немым укором: я ему курить запретил, а сам...

Митька подошел к реке, зачерпнул рукой воды и обтер лицо. Теперь он, некогда болтун и весельчак, все больше молчал. Я знал, что прокручивается у него в мозгу, и не хотел мешать этим его мыслям. Через это все он должен был пройти сам.


Смотрел я на него и видел того самого Демидова, который в дальнем походе волок на себе несколько километров подвернувшую ногу Иринку — тогда его будущую, а теперь уже бывшую жену. Видел его, закрывшего меня собой в пьяной драке у ресторана, где отмечали мы десять лет со дня окончания школы. Нет… Что бы ни случилось с ним дальше, запомнится он мне именно тем, жизнерадостным, надежным, сильным. И тут поймал я себя на том, что уже мысленно попрощался с ним, а ведь стоял он, здесь, у реки, еще живой. Стоял и смотрел куда-то вдаль, пронизывая пространство невидящим, задумчивым взглядом. И таким он нравился мне: без намека на истерику (а таких пациентов я видел во множестве), без злости к тем, кто не понимает своего простого человеческого счастья — просто жить.


Утром Никитишна подняла нас ни свет, ни заря и отправила готовить землю под посадку картошки. Митьке она выдала кирзачи, и тот, усмехнувшись, подчинился и стащил свои мягкие кожаные армейские ботинки. Сменить свое шведское обмундирование на дедову солдатскую гимнастерку и прочные еще портки, он, однако, отказался, а вот пилотку одел. Впервые за последний месяц увидел я его улыбку: за эту дедову пилотку мы, будучи детьми, воевали не на шутку.

Смотри-ка, без боя она мне в этот раз досталась!сказал Митька, сдвигая пилотку чуть набок. — Выходит, и в теперешнем моем положении есть преимущества.

Ничего, вот восстановишься, поборемся еще за нее.ответил я, а сам подумал, что, возможно, эта весна у Саныча последняя, и мне вдруг захотелось отдать ему все, чего бы он ни попросил. Но он не просил ничего.


Утром Никитишна ворчала на кошку свою:

Ишь, чертовка! Повадилась! Учуяла мужика! Всю ночь ему спать не давала!

Да что случилось-то?

Да легла она Митьке твоему на грудь и всю ночь не сползала. Обняла за шею — поди, поспи с ней! Дура! Чуть не задушила! Ох, уж я тебе задам!

Увернувшись от брошенного веника, Цыганка рванула к русской печке и затаилась там.

Татьяна Никитишна, ну чего Вы! Нормально все. Не мешала мне кошка нисколько. — встал на защиту Митя и, подойдя к печке, протянул в направлении Цыганки руку. — У меня, может, первая женщина в деревне появилась, а Вы... Не понимаете Вы ничего.


Кошка, почуяв защитника и искоса поглядывая на хозяйку, подошла к Санычу и стала нарезать вокруг его ног круги. Он гладил ее, а Цыганка мягко перебирала лапками и подставляла под руку то шейку, то ушко.


Уезжая в город, я наставлял бабушку:

Не испугаешься, если что не так? Позвонишь мне сразу, я примчусь мигом. Главное, не отпускай его далеко. Может свалиться где-нибудь.

Управлюсь, Илюшенька. Не бойся. В войну-то и не такое видала — даром, что медсестрой была.

Ладно, давай, родная моя. В выходные приеду.


Уезжал я с тяжелым чувством: правильно ли сделал я, что привез Митьку сюда? Зачем я его привез? Умирать? Нет… только не умирать. Где-то теплилась внутри меня надежда, что сработает новый метод, предложенный американцами и опробованный нами на безнадежном Митьке.

Не знал я тогда, что Никитишна тоже будет пробовать на Саныче свои методы восстановления, и если б знал, кто знает, может, и не повез бы его в деревню…


На следующий день после моего отъезда отправила Никитишна своего подопечного к подруге в соседнюю деревню за молоком:

Тут недалече, километра три всего. Пойдешь сперва через лес, потом выйдешь к лугу, а там уж за рощей будет деревня Лискино. Отсчитаешь от краю три дома, а четвертый будет Зинкин. Скажешь, что я послала за молоком козьим — пусть свежего надоит. Да не задерживайся у нее. Она бабка болтливая, трындычиха, не остановишь.

Хорошо, Татьяна Никитишна.


Я могу только догадываться, как дались ему, ослабшему и едва проходившему за день сто метров по больничному коридору, эти три километра туда и столько же обратно. Единственное, о чем он рассказал мне потом, были его ощущения от весеннего леса:

Знаешь, я совсем забыл, что это такое — лес. Шел по тропке, кругом черника — ягодки еще маленькие, красновато-зеленые. Все кругом ими усыпано. Видать, урожайный год будет. Птицы поют. Не разбираюсь я в них, а все равно хорошо. Муравьи под ногами копошатся, шмели летают. Потом вышел на луг, не удержался — прямо в траву рухнул. Вокруг жизнь кипит-бурлит, и помирать совсем расхотелось. Лег на спину, глаза — в небо. Такого покоя и счастья давно уж не испытывал. Не знаю даже, как тебе объяснить… Я много передумал за эти месяцы, а сейчас понимаю, что не о том я думал. Совсем не о том.


Я порадовался за него тогда. И понял для себя, что, пожалуй, природа куда целебней всех наших современных лекарств, процедур. Есть в ней что-то неразгаданное, что-то, что рождает в человеке стремление жить дальше.


Каждый день Никитишна гоняла товарища моего то к одной своей знакомой, то к другой. В этих походах по лесным дорогам он забывал о том, что сжигало его изнутри. В редкие минуты кажущейся свободы от болезни бывал он по-настоящему счастлив. А когда начал он ходить на пристань и удить рыбу, показалось мне, что не проигран еще бой.


Никитишна обрела в лице Митьки мужика-добытчика и радовалась каждой пойманной им щуке, каждой стерлядке:

Господи, в доме опять мужик завёлси. — хвасталась она соседке. — Да то бы простой, а то архитектор. Строитель, значит. Видала, какую он мне лестницу отгрохал? Раньше думала, как бы с угора-то спуститься: все боялась кости переломать. За день сделал! И рыбу каждый день таскает. Вчера за баню принялся. Тут ему, конечно, одному не сладить — слаб еще. Так он уже по деревне прошёлси, мужиков нашел, кто не совсем еще спился. Вчера в Лискино ходил, узнавал про брус. Говорит, брус ему мартовский нужен. Другого брать не хочет. А там как раз, в Лискино, Степаныч по баням специалист. У него брус аккурат такой есть. Короче, Тамара, заживем.

А что, Никитишна, женатый он или как?

Разведенный. Дочка у его в Англии учится, а с женой уж лет пять как в разводе. Ушла она от него к молодому парню — двадцатипятилетнему сопляку. Илюша-то, внук, рассказывал: такие там страсти кипели! Уж Митя и морду этому пацану бить ходил, и пред Иркой этой, стервой, на колени вставал, а один черт ушла.

Так, может, с того и пошло у него… с болезнью-то?

Так кто ж знает? Говорил мне, правда, в войну еще, профессор один, что болезнь эта вроде как от нервов-то и бывает, от переживаний.

А баба-то есть у него какая? Мужик-то видный: и на лицо симпатичный, и рукастый, как я погляжу.

Про баб не знаю. Не похоже. Ему по телефону по сто раз на дню звонят, да все по работе. Никак там без него справиться не могут, обратно зовут. А он ж им ничего не сказал про болезнь-то. Думают, что в отпуск он укатил. Дочка вот еще звонит. А женщины не звонят. Не слыхала я.


Приехав на очередные выходные, я с удивлением узнал, что к Митьке выстроилась очередь за консультациями по строительству всего того, чего только можно в деревне строить. Думаю, ему приятна была эта полезность, и он «через не могу» отправлялся на очередной «объект».

Я никогда столько не ходил пешком. — признавался он мне позже.К вечеру ноги гудят, голова шумит, но эта усталость приятная. Раньше спортом занимался, фитнес клубы всякие, пробежки… Не то все это. Черт, всю жизнь не так прожил. Не для того. И понял только тогда, когда уже не поменять ничего.

Слушай, не спрашивал тебя раньше, а теперь спрошу: ты Ирине сказал? А дочери?

Да Боже упаси! От Ирины — что? Одна жалость, а уж чего-чего — этого мне даром не надо. А дочь вообще не трожь. Тут же примчится. Не надо. Не надо никому знать. Потом позвонишь, если что… Завещание есть. Дочери все оставил.

Не рано ли собрался?

Да кто ж знает? Слушай, привези чаю черного из города? Бабуля твоя поит меня все травами какими-то, а я чаю хочу. Нормального, человеческого. Спрашивал, а она говорит, нет у нее, потому как сама она его не пьет.

Ох, и врулья старая! Я только в те выходные две пачки привозил! Это она, видать, на тебе народную медицину испытывает! Вот ведь! Сказал же, чтоб не мешала она. Еще неизвестно, как твои препараты с ее травами работают. Давно ты без чая?

Вторую неделю.

Твою дивизию! Бабушка! Что ж ты творишь-то?


Никитишна, уж на что бегать давно разучилась, а тут явилась перед светлы очи внуковы быстрей, чем Сивка Бурка:

Илюшенька, ты что кричишь-то?

Ты чем его поишь? Понимаешь, что ты творишь?

Травы у меня простые совсем, никому еще вреда не делали…

Ты мне это брось! Развела самодеятельность! Уж на что, вроде, медицинские курсы заканчивала, а никакого понятия в голове нету!


Никитишна осела на стул и задышала тяжело-тяжело. Тут уж пришлось мне побегать. Пока давление ей снижал, пока то да сё… Но выбил я у нее обязательство к лечению Митькиному близко не подходить.


На следующее утро проснулся я поздно, когда Саныч уже ушел на реку.

Куда он?

Да Петрович его с собой на рыбалку взял. На лодке поехали к белым камням.

Меня чего не взяли?

Так уехали-то часов в пять утра. Тебя пожалели, будить не стали.


Я пил чай, когда в дом ворвалась наша соседка, жена Петровича, Люба:

Ироды! Чуть мужика мне не сгубили! Где этот ваш малахольный?

Люба, ты чего орешь? Что случилось-то? — усадил я ее на лавку.

Да поехал мой, повез твоего, стукнутого, на рыбалку. Да ружьишко еще с собой взял. Больше из баловства. Как возвращались обратно, над рекой мой уток двух увидал. Ну, стрельнул одну, а этот твой, Демидов, придурошный, моего мужика чуть в реке не утопил!

Да что ты несешь? Чего городишь-то ты?

Вот и я говорю: где ж это видано, чтобы из-за утки какой человека убивали? Да где ж Вы его прячете — смертника-то своего? Ему, поди, самому жить недолго осталось, так он еще и чужих мужей на тот свет отправить хочет!

Да замолчи ты, дура! Пойду искать его.


Нашел я Митьку на пристани. Он сидел, мокрый насквозь, на старых бревнах, и смотрел куда-то за реку.

Саныч? Ты чего?

Демидов даже не повернулся в мою сторону. Он был в тот момент такой обреченный, что я просто присел рядом.

Он помолчал с минуту и сказал:

Наловили рыбы — складывать некуда! Хорошо рыба шла. Поехали обратно. Летят селезень да утка. Петрович шарах по ним из ружья. Утка — в воду, а селезень кружился все над ней, кружился… Вот спрашивается, на кой он ее? Все равно Петрович в воду за этой уткой прыгать не стал бы, а собаки нет у него, чтоб достать. За просто так шлепнул. Сказал я ему, а он меня по матери да как там еще… Не сдержался я. Приложил его, а он сам в атаку. Короче, перевернули лодку на хрен. Он, дурак, плавать не умеет. Ну, вытащил я его. А на берегу с ним истерика. Орет по чем свет…

Что-то ты, брат, чувствительный больно стал. Остро все воспринимаешь. Утки… Ну, утки, так что?

Может, и ничего. Только и сейчас перед глазами селезень тот — кружит, кружит, подругу свою зовет.


К середине июня мы с Митькой сложили баню, и он попросился в город за отделочным материалом. Заодно прогнал я его через обследование. Ситуация была неоднозначная, и Митька все сразу понял. Посмурнел поначалу, а потом отошел, шутил даже.


Жена моя, Ольга, Митьку очень любила и всегда мне в пример ставила. Когда мы с ним домой ко мне заехали, накрыла она на стол и стала про деревенскую жизнь пытать:

Мить, а что там — девчонок-то нет каких интересных? Илья говорил, что там теперь полдеревни богатеями раскуплено. Не приглядел себе какую-нибудь жену олигарха?

Подожди, не успел еще.отшучивался Митька. — Вот баню достроим, будет хоть где встречаться. А то куда я ее поведу? К Никитишне на печку?


Как-то приехал я в деревню — никто встречать не выходит. Захожу в дом: сидит моя Никитишна, платочком слезы утирает.

Ну, что там у вас опять? Митька где?


Оказалось, сосед крыс травил, и Цыганка наша, уж на что умная да осторожная была, попалась. Приползла она не к кому-нибудь, а к Митьке, ткнулась ему мордой в ладони да так и померла у него на руках. Подумали они с Никитишной да решили похоронить Цыганку на краю леса, у самой большой сосны.

До чего кошка хорошая была. Как же я теперь одна-то?

Почему ж одна? У тебя вон Митька есть.

Что Митька? Поправится да уедет, а мне тут одной…

Ладно, бабушка, заведем тебе другую кошку. Найдем лучше еще.


Саныч притащил к кошкиной могилке камней и теперь укладывал их. Я постоял немного, а потом присел на песок.

Ходила за мной по пятам. Я на рыбалку — она за мной, я в Лискино — она до края леса дойдет, ляжет в траву и ждет, когда обратно пойду. Как собака была.

Я помолчал немного, а потом спросил:

Мить, Кретова помнишь?

Ну.

У него дочка здесь дом купила, у Широковых. Просит, чтоб ты посмотрел, что там да как.

Посмотрю.

Ну.


Майю Кретову Митька пару раз видел у меня в гостях. Ее родители дружили с моими, и на праздники приводили с собой. Она была младше нас лет на семь, и мы не особо любили с ней возиться. Потом Майка поступила на экономический, и теперь, насколько я знал, доросла до заместителя генерального директора банка. Девица она была с характером, независимая и самостоятельная.

Узнав, что она купила дом в деревне, я попросил ее приглядывать за бабушкой и Митькой. Она согласилась, и теперь вечерами они с Никитишной устраивали посиделки перед телевизором. Саныч закончил тем временем отделку бани, и обрадованная Никитишна пригласила Майю опробовать ее первой. Майка отказывалась, но Никитишна сослалась на то, что из них с Митькой парильщики никакие, а Майка сможет по достоинству баню оценить.

Да я вообще никогда в банях-то не была! — отнекивалась Майя.

Попросишь Митю, он сведет тебя, покажет все. — не отступалась бабушка.

Митя с Майкой захохотали.

Ладно, Майя, не перечь старому человеку. Я баню вечером истоплю, а потом тебе объясню все, не бойся.


Баня Майке — городской до кончиков ногтей — неожиданно понравилась.

А ты вот попроси в следующий раз Митю, пусть он тебе белые косточки-то попарит веничком березовым, душистым.

Ну что Вы, Татьяна Никитишна! Прямо совести у Вас нет.

А что, Митьке париться нельзя, а похвостать тебя немного — не убудет.


За два месяца деревенской жизни Саныч окреп. Я знал, что бывали у него и плохие моменты, когда валился он на кровать и не вставал часами, и хорошие, когда бродил по лесам или помогал реконструировать Майкин дом. Раз видел я, как он рубил дрова, и даже позавидовал, как легко и искусно он работает топором.


В деревне начали отстраивать церковь, и Митька был теперь нарасхват. Он одевал полюбившуюся пилотку и шел к мужикам, которым, видно, только такого бригадира и не хватало. Подходил он к каждому делу основательно и терпеть не мог халтуры. На этой почве опять он перессорился с Петровичем, который норовил сделать все побыстрей.


Где-то в июле опять приехал я в деревню. Сразу же учуял я неладное.

Бабушка? Чего тут у вас?

Не знаю сама. Вчера твой в ночь ушел, а с утра к церкви пошел. И все молчком. Уж звонить тебе собиралась.

А что случилось-то?

Да ничего не было. Ходил вчера Майку в бане парить, а потом пропал.

Майя что говорит?

Да в том-то и дело, что ничего. Сказала, что нормально все будет.


Саныч был на стройке.

Мить, ты чего? Никитишна вся извелась уже. Ты чего ей не сказал, где будешь? Она ж старая, чувствительная.

Извини, Илюха. Чего ее вмешивать? Она тоже… развела тут…

Что у тебя с Майей?

Ничего у меня с ней. Вчера чуть было… В общем, удержался еле-еле: походи сам в баню с девчонкой молодой. Она не поняла, обиделась. Мне, говорит, все равно, сколько дней или месяцев у тебя еще осталось, а я говорю: мне не все равно. Зачем все это? А тут еще Никитишна твоя подначивает. Тяжело мне, Илюха. Чего ж я раньше-то Майку не встретил? Нравится она мне.

А ты чего это хоронить-то себя вздумал? Поживем еще! Ты давай, бросай хандрить. Пошли.


В конце июля у Никитишны начался очередной приступ жадности. Все кругом ездили на другой берег в лес за грибами, приволакивали полные кузова, чем выводили бабушку из себя. Я приехал в будний день и удивился, что бабушка меня не встречает как обычно.

Митька только усмехнулся на мой вопрос «Где она?»:

На своем наблюдательном посту. Сидит на втором этаже, достала армейский бинокль и обозревает окрестности. Высмотрела Ваню Верхнего с семьей: они на лодке еще утром уплыли, а как шли по песку в направлении леса, так она их вычислила. Переживает, что грибов после них никаких в лесу не останется.

Ну, так поехали. А то знаю я ее — не успокоится теперь.

Поехали.

С нами напросилась Майка, которая по лесам отродясь не ходила. Взяли. Я явно чувствовал себя третьим лишним, замечая их взгляды украдкой, осторожные касания. В душе я порадовался за Митьку, который за последние месяцы словно оттаял, ожил. А вечером сказал бабушке, что пошел с ним в баню, а сам оставил их с Майей наедине. Ходил вдоль реки и думал, как же продлить мне это короткое Митькино счастье. За эти месяцы я перечитал кучу литературы, перелопатил бешеное количество Интернет-сайтов, консультировался со всеми, с кем только был знаком в своей специальности. Я знал, что стадия ремиссии скоро завершится, и тогда всем нам будет тяжело. Особенно Митьке, на долю которого выпало не печально-грустное затухание в больничных стенах, а череда новых открытий: себя, окружения, любви напоследок.


В начале августа Митька съездил в город и купил мотоцикл. Я знал, что денежный вопрос перед Санычем не стоял: он мог бы купить себе и мотоцикл, и джип, и что угодно, но я никак не мог понять, зачем он ему:

На кой черт тебе мотоцикл?

Ты правильно понимаешь: для баловства.


Ночами Митька усаживал Майку на свой байк, одевал ей наушники, включал чилаут типа Рона Хагена “Now is the time” и несся по недавно отремонтированной федеральной трассе. Тогда я уже знал, что он с трудом засыпает по ночам, мучаясь и стараясь никого в это не посвящать. Он выбрал такой способ уйти от реальности. А, может, так он адаптировался к ней. Глотал обезболивающие и уезжал в ночь.

Ты уверен, что это безопасно — летать ночами?

С Майей я не гоняю.

Вот, значит, как.

Хочешь меня построжить? Давай! Вперед! Или просто потерпи пару месяцев. Скоро все закончится.

Дурачина ты.


Но вскоре он совсем перестал брать с собой Майю.

Илюха, ты понимаешь — Майя ребенка ждет. Она не хочет делать аборт. Сделай что-нибудь.


Такого поворота я не ожидал. Митька был далеко не пацан, и уж явно умел обращаться с барышнями. Но теперь уже было поздно обсуждать, кто и в чем виноват.

Майя…

И не начинай даже! — нервно бросила она мне. — Не отдам. Что моемое. Ему не надо, а мне — надо. Мне еще шесть лет назад поставили бесплодие, а тут — я беременна! Вы что с Митькой думаете, что его дурацкая болезнь меня остановит, что ли? Плевать я хотела!

Майя! Подожди! Никто тебя ничего делать не заставляет. Хочешь — оставляй, рожай! Только нервничать не надо!

Ну и все.

Ну и все. Я поговорю с Санычем.

Еще не хватало! Трус он, Саныч твой.

Ну зачем ты так?

А вот так.

Через неделю у Майи закончился отпуск, и она оставила строителей завершать отделочные работы. Митя тоже уехал в город и взял новый проект загородного дома на пару со своим бывшим партнером Кудровым. Он вернулся в деревню с ноутбуком, и теперь едва ли спал пару часов в день. Демидов работал как проклятый, и к концу августа перебросил завершенную часть Кудрову, получив приличный гонорар. Он договорился с Майкиными работниками, и за три недели завершил все работы, напичкав дом всем, что только могло понадобиться будущей матери.

Митька надорвался, осунулся, и, обнаружив его в таком состоянии, я не выдержал и наорал на него, хотя сделал это скорей от бессилья. Я ничего не мог ему запретить, советов моих он тоже уже не слушал.


В середине сентября, когда рябины стали пунцово-красными и пожелтели березы, Митька слег. Приехала Майя и забрала его к себе в дом. Я предлагал ему забрать его в стационар, но он отказался наотрез. Он попросил только привезти мне от его друга жесткий диск с какими-то записями.

Ты еще работать собрался? — заворчал я на него.

Нет, Илюха, это другое.

Майя рассказывала мне потом, как он, полулежа, показывал ей на большом экране в формате 3D последнее их виртуальное путешествие в Венецию. Оказалось, Митька попросил своего друга заснять все так, чтобы создать ощущение присутствия…


… В начале мая, когда деревья только начали покрываться маленькими зелеными листочками, и воздух был свеж и прохладен, приехал я вновь в деревню Николино, где никто не ждал и встречал меня больше. Отперев рассохшуюся дверь, прошел я через летнюю кухню в комнату и затопил печь. Наскоро попив чаю с бутербродами, отыскал я в шкафу солдатскую пилотку, надел кирзачи и отправился в лес. Отправился, чтобы пройти теми же тропами, которыми хаживал друг мой –фантазер, неутомимый путешественник и просто веселый парень Митька Демидов.






Комментарии приветствуются

Муся  
(31-05-2012) 


Пишите Вы замечательно, Друг мой! Читать Вас одно удовольствие, не бросайте этого дела несмотря ни на что

Homoscribens  
(01-06-2012) 


Я буду писать, Мусенька. Для Вас буду. Обязательно.

Спасибо!

Бронт  
(18-06-2012) 


И снова шикарно. Спасибо, у вас чудесная проза!

Homoscribens  
(19-06-2012) 


Spasibo! Ochen priyatno. Budem staratsa dalshe (a vdrug poluchitsa?)

Игнатов Олег  
(19-06-2012) 


комментарий удалён пользователем Игнатов Олег 19-06-2012

Alien  
(19-06-2012) 


Как это... Не хочу разрушать то трепетное чувство, которое зародилось во мне после прочтения, своими неумелыми словами, но в тоже время не могу смолчать. Вы мастер. Ваша проза чудесна, она западает в душу. Браво.

Homoscribens  
(19-06-2012) 


Spasibo, Alien! Mne ochen dorogi vse otzyvy, a osobenno takie svetlye.

P.S. Izvinite, chto pishu latinskimi bukvami — drugih vozmozhnostey poka net.

Grisha  
(02-07-2012) 


Отлично написанный рассказ, хорошо проработаны детали и им уделено ровно столько внимания, сколько нужно. Слог легкий, простой, не надуманный, с сохранением интриги. Словом есть все, что должно быть в рассказе.

Во время чтения, в некоторых местах, особенно в диалогах мужчин, я улавливал замаскированный, но все же женский взгляд и манеру излагать мысли)

Мне очень понравилось!

Спасибо.

Homoscribens  
(02-07-2012) 


Ну уж куда ж я дивчину-то в себе спрячу? Она сидит во мне, хитрая. Придется, видно терпеть ее всю жись. Иэх...


А за отзыв большущее спасибо. Точно ты меня сегодня избалуешь.

mynchgausen  
(03-07-2012) 


от имени тех, "кто не понимает своего простого человеческого счастья — просто жить" спасибо, что вы есть

Homoscribens  
(03-07-2012) 


Живи, Мюнхи, и радуйся, что ты есть, что солнце есть! Весь мир — он для тех, кто не понимает простого человеческого счастья — просто жить.

mynchgausen  
(03-07-2012) 


но если кто начинает понимать, мир стремится укатиться из-под его ног

milena  
(24-09-2012) 


только эхо в горах как прежде поет голосами друзей-мальчишек. Голоса их всё тише... Время не ждет...

milena  
(24-09-2012) 


только эхо в горах как прежде поет голосами друзей-мальчишек. Голоса их всё тише... Время не ждет...

Homoscribens  
(24-09-2012) 


Опа! Ты тут уже? Ты прям экспресс!

P.S. Хороша песенка, слова хорошие, ага.





Автор






Расскажите друзьям:



Цифры
В избранном у: 0
Открытий: 236
Проголосовавших: 5 (Муся10 Бронт10 Grisha10 mynchgausen10 milena10)

Рейтинг: 10.00  


Пожаловаться