|
Проза / Рассказы / Homoscribens — Последняя весна https://Avtor.in/page.php?id=50132 |
| Автор: Homoscribens, Отправлено: 29-05-2012 15:23. |
|
Он пришел ко мне, когда было уже поздно. Я мог бы наорать на него, долго разглагольствовать о том, чего уже не вернешь, но я не стал. Я посмотрел на него — уставшего, сникшего, — и сказал: В этот момент в голове у меня опять крутилось: «Ну приди б ты полгода назад… Ну, хотя бы месяца три, и все было бы по-другому…». Друг моего теперь уже далекого детства, фантазер, неутомимый путешественник и просто веселый парень Митька Демидов, которому недавно исполнилось тридцать восемь, сидел у меня в кабинете и пытался осознать: до тридцати девяти ему уже не дотянуть. Слова застревали у меня в горле, но я старался держаться профессионально. Передо мной сидел не просто пациент, а человек, который был мне по жизни братом. Сделав над собой усилие, я выдавил из себя: Что я мог ему тогда сказать? Мне захотелось отвернуться, чтоб не видел он на моем лице всего того, что творилось сейчас у меня в душе. Недели через две мы с профессором Залесским сделали операцию по удалению опухоли задней черепной ямки. Весь март Митя пролежал в больнице, и я видел, как, несмотря на неплохие прогнозы, он таял на глазах. К апрелю я уже извелся весь, и тут ко мне, словно с иконы нечаянной радости, сошел ангел в виде бабушки моей — Татьяны Никитичны. Было ей в ту пору за восемьдесят, но закалки она была особой, хваткой, деревенской. Когда-то в девичестве сбежав в город за хорошей жизнью, выйдя на пенсию, вернулась она туда, где все началось — в деревню Николино. Купила дом, завела хозяйство, и каждый год по весне брала нас, своих внуков «на откорм». Теперь, когда внуки да и дети их выросли, все реже в деревенском доме появлялись гости. Всем нам было некогда, и не понимали мы, что не станет нашей Никитишны, и пропадет то объединяющее, связующее, что усаживает за один большой стол, заставляет доставать старые черно-белые фотографии и вспоминать за разговорами то, чего уж не вернуть никогда. Никитишна моя была хозяйкой властной, и каждый год гоняла меня на посадку картошки. «Магазинскую» она есть отказывалась, и в мае я в очередной раз засобирался «на огороды». Тут-то и пришла мне в голову шальная мысль прихватить с собой Митьку. Подумал я тогда, что в деревне, вдали от городской суеты и жалостливых взглядов, будет ему лучше. Заручившись согласием Никитишны, которая помнила Митьку еще маленьким, пошел я на разговор с ним, зная заранее, что получу отказ. Демидов и раньше-то не любил кого-либо напрягать, а тут и вовсе не захотел бы принимать заботу старухи, которая и сама-то с трудом поднималась с кровати и сетовала на «замучивший радикулит». Начал я издалека и купил его тем, что бабка совсем стара стала, а сам я не могу при ней находиться постоянно. Ему же все равно занять себя пока нечем (он продал бизнес, передав начатые архитектурные проекты своему партнеру), да и пребывание на свежем воздухе, посреди лесов и полей, еще никому не мешало. Для порядка пугнул я Саныча непростым характером Никитишны, от которой бежали все невестки, но для баланса прибавил про рыбалку, которую Демидов очень любил. Митька чувствовал подвох, но еще больше не хотелось ему оставаться в больничных стенах, и потому после настойчивых моих уговоров он сдался… Приехали мы в Николино вечером в пятницу. Никитишна по традиции вышла нас встречать. Совершенно искренне обрадовалась она Митьке — худому, изможденному, измученному постоперационной терапией: не баловали ее родственники своим присутствием, и кроме черной кошки Цыганки не было у нее никого, с кем могла бы она поговорить. После ужина повел я Митьку на реку. Ходил он тяжело, то и дело останавливался. С угора спускаться было неудобно: еще лет пять назад ступеньки начали осыпаться, а сейчас и вовсе от них ничего не осталось. Тут представилась мне Никитишна, которая любила ходить на берег. Вот спускается она и боится каждого следующего шага… Надо бы завтра ступеньками заняться… Спустились. Я закурил. Саныч посмотрел на меня с немым укором: я ему курить запретил, а сам... Митька подошел к реке, зачерпнул рукой воды и обтер лицо. Теперь он, некогда болтун и весельчак, все больше молчал. Я знал, что прокручивается у него в мозгу, и не хотел мешать этим его мыслям. Через это все он должен был пройти сам. Смотрел я на него и видел того самого Демидова, который в дальнем походе волок на себе несколько километров подвернувшую ногу Иринку — тогда его будущую, а теперь уже бывшую жену. Видел его, закрывшего меня собой в пьяной драке у ресторана, где отмечали мы десять лет со дня окончания школы. Нет… Что бы ни случилось с ним дальше, запомнится он мне именно тем, жизнерадостным, надежным, сильным. И тут поймал я себя на том, что уже мысленно попрощался с ним, а ведь стоял он, здесь, у реки, еще живой. Стоял и смотрел куда-то вдаль, пронизывая пространство невидящим, задумчивым взглядом. И таким он нравился мне: без намека на истерику (а таких пациентов я видел во множестве), без злости к тем, кто не понимает своего простого человеческого счастья — просто жить. Утром Никитишна подняла нас ни свет, ни заря и отправила готовить землю под посадку картошки. Митьке она выдала кирзачи, и тот, усмехнувшись, подчинился и стащил свои мягкие кожаные армейские ботинки. Сменить свое шведское обмундирование на дедову солдатскую гимнастерку и прочные еще портки, он, однако, отказался, а вот пилотку одел. Впервые за последний месяц увидел я его улыбку: за эту дедову пилотку мы, будучи детьми, воевали не на шутку. Утром Никитишна ворчала на кошку свою: Увернувшись от брошенного веника, Цыганка рванула к русской печке и затаилась там. Кошка, почуяв защитника и искоса поглядывая на хозяйку, подошла к Санычу и стала нарезать вокруг его ног круги. Он гладил ее, а Цыганка мягко перебирала лапками и подставляла под руку то шейку, то ушко. Уезжая в город, я наставлял бабушку: Уезжал я с тяжелым чувством: правильно ли сделал я, что привез Митьку сюда? Зачем я его привез? Умирать? Нет… только не умирать. Где-то теплилась внутри меня надежда, что сработает новый метод, предложенный американцами и опробованный нами на безнадежном Митьке. Не знал я тогда, что Никитишна тоже будет пробовать на Саныче свои методы восстановления, и если б знал, кто знает, может, и не повез бы его в деревню… На следующий день после моего отъезда отправила Никитишна своего подопечного к подруге в соседнюю деревню за молоком: Я могу только догадываться, как дались ему, ослабшему и едва проходившему за день сто метров по больничному коридору, эти три километра туда и столько же обратно. Единственное, о чем он рассказал мне потом, были его ощущения от весеннего леса: Я порадовался за него тогда. И понял для себя, что, пожалуй, природа куда целебней всех наших современных лекарств, процедур. Есть в ней что-то неразгаданное, что-то, что рождает в человеке стремление жить дальше. Каждый день Никитишна гоняла товарища моего то к одной своей знакомой, то к другой. В этих походах по лесным дорогам он забывал о том, что сжигало его изнутри. В редкие минуты кажущейся свободы от болезни бывал он по-настоящему счастлив. А когда начал он ходить на пристань и удить рыбу, показалось мне, что не проигран еще бой. Никитишна обрела в лице Митьки мужика-добытчика и радовалась каждой пойманной им щуке, каждой стерлядке: Приехав на очередные выходные, я с удивлением узнал, что к Митьке выстроилась очередь за консультациями по строительству всего того, чего только можно в деревне строить. Думаю, ему приятна была эта полезность, и он «через не могу» отправлялся на очередной «объект». Никитишна, уж на что бегать давно разучилась, а тут явилась перед светлы очи внуковы быстрей, чем Сивка Бурка: Никитишна осела на стул и задышала тяжело-тяжело. Тут уж пришлось мне побегать. Пока давление ей снижал, пока то да сё… Но выбил я у нее обязательство к лечению Митькиному близко не подходить. На следующее утро проснулся я поздно, когда Саныч уже ушел на реку. Я пил чай, когда в дом ворвалась наша соседка, жена Петровича, Люба: Нашел я Митьку на пристани. Он сидел, мокрый насквозь, на старых бревнах, и смотрел куда-то за реку. Демидов даже не повернулся в мою сторону. Он был в тот момент такой обреченный, что я просто присел рядом. Он помолчал с минуту и сказал: К середине июня мы с Митькой сложили баню, и он попросился в город за отделочным материалом. Заодно прогнал я его через обследование. Ситуация была неоднозначная, и Митька все сразу понял. Посмурнел поначалу, а потом отошел, шутил даже. Жена моя, Ольга, Митьку очень любила и всегда мне в пример ставила. Когда мы с ним домой ко мне заехали, накрыла она на стол и стала про деревенскую жизнь пытать: Как-то приехал я в деревню — никто встречать не выходит. Захожу в дом: сидит моя Никитишна, платочком слезы утирает. Оказалось, сосед крыс травил, и Цыганка наша, уж на что умная да осторожная была, попалась. Приползла она не к кому-нибудь, а к Митьке, ткнулась ему мордой в ладони да так и померла у него на руках. Подумали они с Никитишной да решили похоронить Цыганку на краю леса, у самой большой сосны. Саныч притащил к кошкиной могилке камней и теперь укладывал их. Я постоял немного, а потом присел на песок. Я помолчал немного, а потом спросил: Майю Кретову Митька пару раз видел у меня в гостях. Ее родители дружили с моими, и на праздники приводили с собой. Она была младше нас лет на семь, и мы не особо любили с ней возиться. Потом Майка поступила на экономический, и теперь, насколько я знал, доросла до заместителя генерального директора банка. Девица она была с характером, независимая и самостоятельная. Узнав, что она купила дом в деревне, я попросил ее приглядывать за бабушкой и Митькой. Она согласилась, и теперь вечерами они с Никитишной устраивали посиделки перед телевизором. Саныч закончил тем временем отделку бани, и обрадованная Никитишна пригласила Майю опробовать ее первой. Майка отказывалась, но Никитишна сослалась на то, что из них с Митькой парильщики никакие, а Майка сможет по достоинству баню оценить. Митя с Майкой захохотали. Баня Майке — городской до кончиков ногтей — неожиданно понравилась. За два месяца деревенской жизни Саныч окреп. Я знал, что бывали у него и плохие моменты, когда валился он на кровать и не вставал часами, и хорошие, когда бродил по лесам или помогал реконструировать Майкин дом. Раз видел я, как он рубил дрова, и даже позавидовал, как легко и искусно он работает топором. В деревне начали отстраивать церковь, и Митька был теперь нарасхват. Он одевал полюбившуюся пилотку и шел к мужикам, которым, видно, только такого бригадира и не хватало. Подходил он к каждому делу основательно и терпеть не мог халтуры. На этой почве опять он перессорился с Петровичем, который норовил сделать все побыстрей. Где-то в июле опять приехал я в деревню. Сразу же учуял я неладное. Саныч был на стройке. В конце июля у Никитишны начался очередной приступ жадности. Все кругом ездили на другой берег в лес за грибами, приволакивали полные кузова, чем выводили бабушку из себя. Я приехал в будний день и удивился, что бабушка меня не встречает как обычно. Митька только усмехнулся на мой вопрос «Где она?»: С нами напросилась Майка, которая по лесам отродясь не ходила. Взяли. Я явно чувствовал себя третьим лишним, замечая их взгляды украдкой, осторожные касания. В душе я порадовался за Митьку, который за последние месяцы словно оттаял, ожил. А вечером сказал бабушке, что пошел с ним в баню, а сам оставил их с Майей наедине. Ходил вдоль реки и думал, как же продлить мне это короткое Митькино счастье. За эти месяцы я перечитал кучу литературы, перелопатил бешеное количество Интернет-сайтов, консультировался со всеми, с кем только был знаком в своей специальности. Я знал, что стадия ремиссии скоро завершится, и тогда всем нам будет тяжело. Особенно Митьке, на долю которого выпало не печально-грустное затухание в больничных стенах, а череда новых открытий: себя, окружения, любви напоследок. В начале августа Митька съездил в город и купил мотоцикл. Я знал, что денежный вопрос перед Санычем не стоял: он мог бы купить себе и мотоцикл, и джип, и что угодно, но я никак не мог понять, зачем он ему: Ночами Митька усаживал Майку на свой байк, одевал ей наушники, включал чилаут типа Рона Хагена “Now is the time” и несся по недавно отремонтированной федеральной трассе. Тогда я уже знал, что он с трудом засыпает по ночам, мучаясь и стараясь никого в это не посвящать. Он выбрал такой способ уйти от реальности. А, может, так он адаптировался к ней. Глотал обезболивающие и уезжал в ночь. Но вскоре он совсем перестал брать с собой Майю. Такого поворота я не ожидал. Митька был далеко не пацан, и уж явно умел обращаться с барышнями. Но теперь уже было поздно обсуждать, кто и в чем виноват. Через неделю у Майи закончился отпуск, и она оставила строителей завершать отделочные работы. Митя тоже уехал в город и взял новый проект загородного дома на пару со своим бывшим партнером Кудровым. Он вернулся в деревню с ноутбуком, и теперь едва ли спал пару часов в день. Демидов работал как проклятый, и к концу августа перебросил завершенную часть Кудрову, получив приличный гонорар. Он договорился с Майкиными работниками, и за три недели завершил все работы, напичкав дом всем, что только могло понадобиться будущей матери. Митька надорвался, осунулся, и, обнаружив его в таком состоянии, я не выдержал и наорал на него, хотя сделал это скорей от бессилья. Я ничего не мог ему запретить, советов моих он тоже уже не слушал. В середине сентября, когда рябины стали пунцово-красными и пожелтели березы, Митька слег. Приехала Майя и забрала его к себе в дом. Я предлагал ему забрать его в стационар, но он отказался наотрез. Он попросил только привезти мне от его друга жесткий диск с какими-то записями. Майя рассказывала мне потом, как он, полулежа, показывал ей на большом экране в формате 3D последнее их виртуальное путешествие в Венецию. Оказалось, Митька попросил своего друга заснять все так, чтобы создать ощущение присутствия… … В начале мая, когда деревья только начали покрываться маленькими зелеными листочками, и воздух был свеж и прохладен, приехал я вновь в деревню Николино, где никто не ждал и встречал меня больше. Отперев рассохшуюся дверь, прошел я через летнюю кухню в комнату и затопил печь. Наскоро попив чаю с бутербродами, отыскал я в шкафу солдатскую пилотку, надел кирзачи и отправился в лес. Отправился, чтобы пройти теми же тропами, которыми хаживал друг мой –фантазер, неутомимый путешественник и просто веселый парень Митька Демидов. |