И я таки однозначно Штирлиц, сжигаю в старинном камине бумаги рейха, шифровки агентов и прочий ненужный хлам. Фашист-провокатор вчера отравил моего боевого соратника — Канарейку, хотя Канарейка бухал безбожно и был невозможный хам.

Радистка Кэт, как-то наспех зашив колготки, ключом отбила в Центр шифровку — ушла в запой. Имея практический опыт, оружие и спецподготовку, моя связная теперь не скоро придет домой.

Явки засвечены, пароли менять уже не имеет смысла, коньяк отравлен, провизия на исходе и лично Гитлер подозревает меня во лжи. Но я не сдаюсь, подкрепление на подходе, наклеиваю серп и молот на католические витражи.

Я спер из сейфа Бормана план «Убойный», курил его с пастором Шлагом четыре дня. Смеялся до одури, Шлаг совершенно не умеет ходить на лыжах, отправил его в Швейцарию, посадив на гнедого коня.

Профессор Плейшнер со склонностью к суициду, глотнул две капсулы с ядом и заторчал. Его пытало СС, но тот, реально словив измену, либо в окно бросался, либо ваще молчал.

Теперь о стрёмном, Мюллер все время просит меня остаться, есть подозрения, что шеф Гестапо немножечко голубоват. Руками правда не трогает, но может статься, что мне придётся бояться за личный зад.

С младенцами на руках я стал слишком теперь заметен, довольно странно гулять по разбомбленному Берлину с двумя детьми. Можно стать объектом похабных шуток и бабских сплетен, выходим на улицу только когда стемнеет, а темнеет здесь после восьми.

Как только вернусь домой, сразу выпью водки, залезу на русскую бабу и до утра, я буду рассказывать ей о своих боевых победах, под запах печеной картошки и дым родного костра.