Halgen — Орион

Между тем оба — родные братья, причем — близнецы. Тот, который розовый — родился первым, его-то появления на свет как раз и ждали. А про синего просто не знали, его тельце в утробе матери смогло так спрятаться за братом, что доктора даже и не ведали о нем. Когда счастливая мать, радуясь благополучному завершению родов, легла, наконец, на отдых, ее тело неожиданно пронзили новые схватки. И палату пронзил крик, больше — не боли, а ужаса.

Второй младенец рождался тяжело, и дородная повитуха вытаскивала его могучим напряжением рук, скорее — крестьянских, чем докторских. «Помрет — невелика беда, все равно они одного ждали — один и будет. А это — всяко не жилец, уже задохнулся почти!» — думала она, но вслух, конечно, не говорила.

Но… Второй младенец выжил. Не на счастье. Скорее — к несчастью. Ибо все его тело ниже пояса больше напоминало часть тряпичной куклы, чем ребенка. И когда розовый братец принялся носиться по комнате, синий продолжал лежать в кроватке, отнимая почти все заботы родителей. Квартира каждый день была набита докторами, которые смотрели больше не на пациента, а в глубину самих себя. «За какие грехи мне такая мука, как встреча с родителями такого ребенка», раздумывал каждый из них. Конечно, выписывали рецепты. На витамины группы В. И, тихо попрощавшись, уходили восвояси.

Розового назвали Николаем. А синего — Орионом. Ведь если он приговорен к несчастью самим своим рождением, то пусть хоть что-то будет у него замечательным, например — имя.

И Коля, подрастая, стал упрекать родителей за то, что все золотые капли их внимания текут ни к нему, а к его брату. «Ему все равно ничем не поможете, а я вырасту, кем-нибудь стану!», как-то сказал он, повторив то, что услышал от других людей. Родители, конечно, гневно на него зашипели, и мама сказала: «Орион такой потому, что ты у него тогда силы отнял. Потому будь ему благодарен!»

Наверное, сказала она это не подумав. Хотя и так чувствовалось, что Орион в семье — любимец. Потому, что хоть в жизни Николая и есть возможность несчастья, но есть и возможность счастья. В жизни же Ориона второй просто нет, и никогда не будет. А, приняв на себя без своей воли такую беду, Орион оттянул от брата все невзгоды, которые могли бы с ним приключиться. Потому будущее Коли, конечно, будет светлым и счастливым, и ничто ему не навредит. У него после детства придет счастливая юность, потом — молодость, дальше — зрелость…Ну, старость — время невеселое, но и она все равно будет у него лучше, чем у других, это несомненно. А вот у Ориона кроме детства ничего и не будет, так пусть хоть оно станет самым-самым лучшим!

Коля играл в футбол с приятелями во дворе, а Орион ездил в инвалидной коляске по квартире от одного подарка к другому. Впрочем, Колин футбол быстро прерывался — родители требовали его домой, чтоб он вывез брата подышать свежим воздухом. Самому на инвалидном кресле по крутым ступеням лестницы ему, конечно, не спуститься…

Что же, Коля шел. И тащил непослушную коляску по лестнице, шипя себе под нос «И за что мне наказание такое? Вот у Федьки и Сереги нет таких братьев, и что же?! Живут не хуже меня! Серега даже лучше!» Орион это слышал, но понять, в чем же он провинился перед братом, конечно, не мог.

Вывозя брата на прогулку, Коля нарочно громыхал коляской на лестнице, а на улице так ее разгонял, что Ориону было не по себе. Потому скоро он сам стал отделываться от прогулок, ни в чем не обвиняя брата, а лишь сообщая о том, что от свежего воздуха у него кружится голова.

Как-то раз Коля увидел, как большой мальчик по имени Дема играет с дохлой крысой, таская ее за веревочку, привязанную к хвосту.

— Где взял? — спросил он, морщась от вида мерзости.

— Сам убил, — гордо ответил Дема, — Она хотела в подвал удрать, а там дверь закрыта. В угол забилась и шипит, а я ее дубинкой по башке! Прямо повезло, что деревяху домой тащил, хотел какую-нибудь красивую штуку из нее вырезать. Теперь не вырежу, но зато вот какая штуковина у меня теперь есть!

Коля поспешил отвернуться от мерзкой крысы, но про себя подумал: «Вот оно, оказывается, как просто убить — бум, и все! Может, мне брата так же?!» Сначала мысль показалась страшной, потом вспомнилось кое-что утешающее: «И ему мучений больше не будет, и мне — тоже! Так сказала соседка тетя Наташа соседке тете Даше, когда я как-то тащил коляску, они взрослые, им верить можно. Да, так и прошептала — хоть бы помер, а то сам мучается, и Кольку зря мучает… »

Конечно, бить Ориона по голове чем-то тяжелым было опасно — родители бы услышали, да и на голове бы синяк остался. Надо как-то по-другому…

Однажды Николай проснулся ночью, и внимательно посмотрел на брата. Он такой беззащитный, а его открытая шея так дрожит от дыхания… Если ее перехватить, то он, вроде, тоже может умереть. Коля, по крайней мере, о таком слышал, это называется — задушить. Он еще смеялся: «Духами насмерть надушить, что ли?!»

Но теперь было не до смеха. Так просто — две руки в обхват шеи, а он даже проснуться не успеет. Что он сейчас видит во сне, и продолжится ли его сон, когда он будет уже мертвым, как та крыса, что Дема таскал на веревочке?! Ладно, меньше вопросов, тем более — самому себе…

Нет, руками душить боязно. Как-нибудь проще надо, например — подушкой, она ничего чувствовать не умеет. И живого горла не почует…

Коля сел на свою кровать, и прокручивал эти мысли. Вскоре он понял, что будет вертеть их в себе хоть до самого утра, но даже не шагнет в сторону брата. Ибо его сонные чувства он принял уже за свои собственные. Убийство брата он стал чуять, как лишение жизни самого себя, и руки невольно поглаживали его по собственному горлу.

Нет, ничего он не сделает, и завтрашний день будет таким же, как и все прежние. Брат, вернее — его верхняя половина, останется жить, и он так же станет вывозить его на коляске во двор. Пусть и негодуя от тяжкой гири, так печально повешенной на его детство. И Орион, конечно, никогда не узнает об этой ночи…

Так оно и вышло, и Орион ничего не узнал. А Коля все свои последующие годы стремился стереть ее из памяти ластиком воли. Да не вышло.

А душа Ориона искала лазейку из четырехстенного пространства, в котором оказалась замурованной, выход из которого, да и то — не дальний, зависел от милости невеселого в таких случаях брата. Ближайшие дома, играющие на площадке под окошком дети — все казалось недоступным, лишь раздражающим своей мнимой близостью. Возвращаясь с прогулки, брат приносил запах того мира на себе, и Орион жадно его втягивал. Это и было единственной связью между ним и окружающими просторами.

Орион обожал звезды, мгновенно научившись находить свое «именное» созвездие, а потом и все другие. Ему казалось, что Орион небесный может чуть-чуть двигаться, отвечая на мысли Ориона земного. А три звезды на его поясе, это, конечно — символ беды Ориона земного, они не дают сойти с небес и звездному Ориону…

Особенно долго Орион смотрел на звезды, когда они ездили на дачу — в старенький прогнивший домик, похожий на двугорбого верблюда. Целыми ночами, когда никто не мешал, он любовался небом, к которому мог выехать на своей коляске без помощи Николая. Звездочки, они — есть, они — всегда с нами. Но в их достижении силы всех людей, и сильных, и слабых и вообще немощных, удивительно равны, а потому перед ними равны и два брата, равно как и все, кто обитает вокруг. Они перемигиваются, говорят что-то, наверное — важное, может — самое важное из всего важного. Но чтоб их понимать, сила не нужна, для этого надо просто много-много смотреть на них…

Дома Орион быстро обратил внимание на книги. Вскоре он смог их читать, и узнал, что есть такая наука — математика, язык которой, наверное, понятен и звездам. А еще есть техника, целый мир, сотворенный человеком, и живущий как будто своей жизнью. И он, Орион, может войти в него, как создатель…

Коля не обращал внимания на занятия брата. Ну, книжки читает, какие-то сложные электронные схемы с умным видом рассматривает. Балуется, наверное, ведь других возможностей баловства у него нет. Пусть дурачится среди разноцветных линий этих самых схем, которые для него сейчас, быть может — дороги или реки дальних миров, где никто никогда не был и не будет…

Отец тем временем увлекся изучением книг обо всех религиях мира. Он хотел понять, отчего их жизнь так порубил топор беды, хотя каких-то особенно страшных грехов в их жизни вроде и не было. Ну, выпивал, с девушками гулял по молодости, да и все. И, изучив много книжек, он пришел к неожиданному выводу. Он представил Бога, как вселенский глаз, видящий все, везде и одновременно. Ведь даже в росписи многих православных храмов можно найти этот таинственный глаз, глядящий с облаков. Он видит в жизни людей даже такие мелочи, которых сами люди не замечают.

Этими мыслями родитель делился с Орионом. А с кем ему еще было делиться? Мать всегда занята, находя в непрерывных делах по дому какое-то успокоение. А Коли вообще дома почти не бывает. Орион соглашался, и сам задумывался о чем-то.

Так продолжалось до того интересного дня.

«Я — шпион!» — объявил Коля, придя домой. Ну да, мальчишеская забава, игра в шпионов… Николай пошарил по карманам и извлек круглую пластмассовую коробочку с привинченной к ней проволокой.

— Это что у тебя? — спросил подкативший на своих скрипучих колесах Орион.

— Как что? Подслушивающее устройство! Я же — шпион!

— А! — воскликнул он, как будто простая коробка его в самом деле удивила.

После чего удалился в сторону кухни, где Орион хранил и многие свои вещи, которые выпросил у отца. Восновном — радиодетали, с позиции родителей — хлам, но для сына, тем более — хворого, не жаль. Пусть играет, коль нравится!

Николай «прилип» к телевизору, позабыв о шпионских играх. Там шло что-то интересное, а, может, и неинтересное, но больше дома делать было ему нечего. За телевизором он, утомленный игрой и задремал. А когда проснулся, то не поверил своим глазам. Перед Колей на своей инвалидной коляске сидел брат и протягивал ему какое-то хитроумное устройство.

— Что это? — не понял спросонья Николай.

— Оно самое! Подслушивающее устройство!

— Что?! Настоящее?! Откуда?!!

— Я сейчас сделал, — смущенно ответил Орион.

«Это — микрофон, «жучок». Его можешь прятать в том месте, где надо подслушать. Прилепить пластилином к ножке стола, к подоконнику, или… В общем — придумаешь. А вот — приемник с наушниками, весь разговор услышишь так, будто он — в двух шагах от тебя» — рассказывал изобретатель.

Коля бережно трогал удивительное устройство, рассматривал его, попросил попробовать. Так интересно братьям не было еще никогда в жизни. И впервые они почувствовали друг друга вместе, сплетенными одной судьбой. Что не может сделать один — свершит другой, и дальше в жизни Коля будет ногами, а Орион — руками и головой.

До вечера братья забавлялись с аппаратом. Слышали, как ворчит мама, приготовляя на кухне любимый рассольник, как отец говорит по телефону с кем-то из друзей. Услышали бы и так, но через аппарат — интереснее.

На следующий день Женька, друг Коли, спрятал «жучка» в комнате своей сестры, незаметно положив его ей в косметичку. И, затаив дыхание, все трое по очереди слушали через наушники разговор Наташки со своей подругой Ленкой. Те обсуждали какой-то фильм, потом — общих подруг, и ничего интересного, конечно, в их беседе не было. Но то, что друзья слышали слова незаметно для их авторов, придавали беседе особый смысл. Потому уши мальчишек жадно вбирали в себя неглубокомысленное щебетание девчонок.

Потом еще много подслушивали, не узнавая ничего интересного, но всякий раз дивясь возможностям устройства. Женька даже подложил «жучок» в сумочку учительницы, но на этот раз друзей ждало разочарование. Похоже, ридикюль лежал весь вечер в прихожей, и ничего кроме удалявшихся и приближавшихся шагов друзья не услышали. Однако сам факт, что звуки эти идут аж из квартиры учительницы, и она сейчас там, рядом, очень близко… Сердца барабанно бились…

На другой день Женя извлек устройство из сумочке и подложил какой-то девчонке в портфель. Но тут случилась неудача — Жанна (так ее звали) как раз в этот день заменила сумку на новую. А старую… Ни то выбросила, ни то спрятала в дальний уголок квартиры, в какую-нибудь кладовую. По крайней мере, больше наушники не отвечали ничем, кроме жутковатой тишины…

Ничего, уже через день Орион собрал новый «жучок». А потом еще один — чтоб вставлять в телефонную трубку и разговоры подслушивать. Игра в шпионов продолжилась. Увянуть ей не давала выдумка Ориона, мастерившего все новые и новые устройства. Скоро уже не осталось знакомых, в квартирах которых не поселился бы «жучок» Ориона.

Росло искусство Ориона, оттачивал мастерство и Коля. Он мог уже на ходу, будто споткнувшись, прилепить «жучка» к сапогу прохожего. Или, играя в мячик и закатив его под машину, прилепить устройство к ней. Руки как будто сами ведали, как и куда приспособить заветный аппарат, через который сокрытые от всего мира звуки понесутся в их уши…

Один раз ребята громко смеялись. Аппарат, видимо, совершив путешествие на ботинке прохожего мужика, попал в пивную. И ребята заливались хохотом от дурашливых бесед взрослых людей. Другой раз им было не по себе. Тогда «жучка» прилепили к клюке деда, а он в тот же день и умер. По крайней мере, так они поняли разговоры множества голосов, наверное — родных деда, где главным словом было «умер». Кто-то даже плакал. Потом тот «жучок» навсегда затих. Едва ли родственники положили клюку с дедом в могилу, скорее всего — выбросили на ближайшую помойку.

Больше всех любил слушать свои аппараты сам Орион. Ведь для него это был единственный путь сквозь стены, сквозь преграду собственного немощного тела. И Коля иногда замечал, что когда из наушника льется девичий голос, на глазах брата появляются слезы. Девушки достижимы для него только как эти дальние голоса, смешанные с шелестами и со скрипами. Когда же он встречает их, сидя в своей коляске, девчонки бросают на него положенный жаляще-жалостливый взгляд, и тут же отворачиваются. За одной девчонкой, которая как будто ему подмигнула (наверное, Ориону это показалось), он погнался на своей коляске. Но куда там, разве раскрутишь так быстро уродливые колеса! Девчонка услышала скрип, повернула голову, вздрогнула, и ускорила шаг. И Орион почувствовал, как она испугалась своей мысли о самой возможности соединить свою жизнь с таким, как он…

Но с годами игра подошла к концу. Братья выросли, и настала пора жить серьезно. Николай уже не сомневался, что станет разведчиком, и старательно рассчитывал жизненный путь, чтоб сделаться им. Поступил куда надо, стал учиться, закончил, еще куда-то поступил… А Орион учился в Политехническом на заочном, и был в нем одним из лучших студентов. Профессора едва не плакали, ведь будь Орион чуть здоровее — они сделали бы из него замечательного ученого, их приемников на разных кафедрах. А так ему тяжело было до Политехнического добраться. Без отца или брата он и не мог…

Захлебываясь слезами, Орион сидел с новеньким красным дипломом на своей каталке. Что делать дальше? Все одно, работать никуда не пойдешь, семьи никогда не будет. Чтобы жить, надо найти себе большое-большое дело. Но где же его сыскать среди домашних стен да близкого и одновременно далекого своего дворика? В него он уже научился выезжать сам, но ехать дальше все равно не мог…

Николай уже жил отдельно от них. Вернее, он уехал в Москву учиться в чем-то секретном, о чем не говорил даже Ориону, когда приезжал проведать родителей и брата. Просто, говорил, что учится — и все.

А Орион впадал в тоску. Единственное светлое время в его жизни, время «шпионских штучек» — и то прошло, и впереди ничего не предвещает его повторения. Во сне он часто видел тот безмолвный и равнодушный глаз, взирающий на него. Иногда ему почему-то снилось, что зрачок этого глаза — узкий, кошачий. Лишь однажды Орион что-то почувствовал в этом взгляде, интерес к нему, что ли. От этого он сразу вздрогнул и проснулся.

Снова вспомнил времена шпионских игрушек. Может, ему тогда так хорошо было, что он сам подражал Небесному Глазу, глянувшему на него из глубины сна, и так же хотел смотреть за всем миром? Воистину, человек сотворен по образу и подобию Божьему! С этим Орион никогда и не спорил, но найти подобие здесь, в таком деле...

«Была бы от того, что я умею — польза. Большая, для всех людей! Ведь даже когда мы играли, много ли пользы было от того? Ну, узнавал я многое о разных людях, и что из того?!» — думал он. Вопросы наваливались на вопросы, и не было в пустыне-квартире на них ответа…

Когда Орион очередной раз захлебывался в темных водах уныния, в комнату неожиданно вошел Николай. Он обнял Ориона за плечи, наклонившись прижался к его плечу и прошептал:

— Все, Ориоха, я — выучился. Теперь будем работать вместе, с врагами воевать. Это и ты можешь, хоть из дома не выходишь. Помнишь нашу игру? Теперь это не игра, а дело будет!

— Да?! — удивился и обрадовался Орион. Слова брата мигом испарили в нем уныние, как взмывшее в небеса солнышко — предрассветный туман.

— Да! Мы — повоюем! Сейчас у нашей страны, как ты знаешь, есть страшный враг. Там, за границей. Он хочет, чтоб мы стали жить, как они, то есть тоже превратили свою жизнь в постоянный пересчет денег а себя — в сгустки цифр. У нашей страны — сильная армия, но что она может сделать, когда есть ядерное оружие? Любая война теперь закончится лишь тем, что и мы и враги уничтожим всю Землю, потому никто и не решится ее начать. Но осталась разведка, и когда армия бессильна, войну ведет невидимый фронт! Зная секреты врага, его несложно победить даже нескольким десяткам хорошо обученных специалистов. Тут можно обойтись и без настоящей войны, которую в фильмах показывают. Война наша — тихая и незаметная, но она — тоже война, и для нее необходимо оружие. Ты и будешь кузнецом этого оружия!

— Я? — из глаз Ориона полились слезы. Но это были слезы радости. Он, замурованный в стенах квартиры, такой беспомощный, станет кузнецом оружия самой большой и вместе с тем — невидимой войны!

На другой день Коля пришел с двумя незнакомцами, которые быстро оборудовали в комнате, где прежде жили оба брата, отличную мастерскую. Теперь все у Ориона было под руками — отличные инструменты, материалы. Раз в неделю приходил брат и спрашивал, что требуется ему для работы. Орион отдавал список, через день являлись незнакомцы и привозили все необходимое.

Иногда брат приходил внезапно, и просил Ориона срочно сделать какое-нибудь устройство. Бывало, показывал фотографию внутренностей какого-нибудь дома или чертеж самого дома и просил Ориона разработать схему, по которой лучше всего спрятать его «жучки».

Орион с заданиями справлялся, а потом долго размышлял, в каких же городах стоят эти таинственные дома, где говорят о чем-то важном для судьбы всех людей? В Нью-Йорке, Берне, Берлине? Все города были так же далеки от болезного Ориона, как другой край его родного города. На каком языке там говорят? Неужели на одном из тех, что он изучил, склонившись над книгами, но так и не слыхал ни одного слова, сказанного на них другим человеком?

На похвалы брат не скупился. Он называл Ориона величайшим гением, классиком в своем деле и подобными лестными словами. Впрочем, Ориону они были безразличны — жизнь не позволила ему когда-нибудь сравнить себя с кем-то другим.

Что за слова вливаются в мембраны его устройств, Орион не слышал. Вместо них Николай говорил обычное: «Отлично работает. Молодец!» Иногда он рассказывал, что благодаря Ориону о враге стало известно теперь раза в три больше, чем прежде, когда русский гений не включился в работу. Орион лишь кивал головой и ждал нового задания — кроме них в его жизни более ничего не было. «Что если с помощью моих устройств о врагах станет известно вообще все, их легко победят, и правда, конечно, восторжествует! Тогда скрывать друг от друга людям будет нечего, даже самые лживые устыдятся своей лжи, увидев такую победу правды. Но я-то что буду делать тогда? Неужели жизнь закончится и придется умереть?!» — размышлял он, когда работу над одним заказом заканчивал, а новый еще не поступил. И он торопил брата, чтоб тот скорее разбил мрачную муть мыслей, дав новое задание.

Родители умерли рано, причем почти одновременно. Ни с того ни с сего и у отца и у матери обнаружилась болезнь, при произнесении названия которой кажется, будто стальные клешни вырывают из тела кусок мяса — рак. Потом была короткая жизнь, полная трепетных надежд, которые угасали под дождем текущих один за другим дней. В конце концов Орион на своей коляске постоял сперва у одной свежей могилы, а потом — и у другой, и лапа пустоты, разверзшейся на месте единственных людей, которые были рядом, рванула его к себе. Но он ответил ей напряженной работой, уже — без всякого заказа.

И через полгода показал брату диковинное устройство, которое могло подслушивать речь людей сквозь стены любой толщины. Волны определенной частоты и формы пробирались сквозь стенку, «щупали» колебания частиц ее внутренних, ближних к говорильщикам, слоев, и неслись обратно, передавая их речь. Теоретически даже километровая толща земли не могла быть для них помехой. А особое устройство, изучая интонации говоривших, могло распознать, кто из них говорит правду, кто — полуправду, а кто — просто врет.

Новинка очень понравилась Николаю, и он целовал Ориона, как в далеком детстве, когда тот подарил ему первый «жучок». А Орион собрался мастерить новую машинку, которая должна была уже видеть сквозь стены любой толщины, и в дополнение к звуку давать изображение. По выражению же лиц говоривших специальное устройство должно примерно определять, о чем они думают.

Но тут на Ориона нашел какой-то застой. Он никак не мог решить один из множества узелков-вопросов, нанизанных на нить большой работы, а, значит — двинуться дальше. И он попросил брата отвезти его на дачу. Может там, в горбатом домике-верблюде, к нему придет желанное решение. Да, полюбуется на звезды, как в раннем детстве, на свое любимое созвездие — и тут же солнышко идеи засияет в его голове.

Что же, желание было исполнено, и Орион сидел в том же кресле, что и много лет назад. Только домик, за которым никто не ухаживал, уже почти совсем врос в землю, куда скоро уйдет весь без остатка.

Звезды и вправду помогли Ориону, и скоро он уже корпел над расчетами, набрасывал чертежи. «И победит правда! Глаз, который я мастерю — он тот же глаз Божий», говорил себе под нос Орион. А единственный собеседник — полуживой дачный домик отвечал ему скрипами далекого детства. В этих скрипах Ориону чудилось едва заметное несогласие с его мыслями… Или это была просто стариковская ворчливость?

Устроившись за столиком, сколоченным из грубых досок, что стоял в палисаднике, Орион работал. При помощи хитрых манипуляций он обращал простую видеокамеру во ВСЕВИДЯЩУЮ КАМЕРУ, как он ее назвал. В это время на улице раздался до боли знакомый скрип инвалидной коляски. «Кто же это?» — удивился Орион.

У калитки, которую Орион никогда не закрывал, между двумя кустами сирени появилась девушка, втиснутая в то же приспособление, что и Орион. Ее изящное, с тонкими чертами личико было изрезано не по возрасту глубокими морщинами.

— Привет, Орион! — сказала она.

— Привет… — пробормотал он, — А откуда Вы меня знаете?

— Давай на ты! Я ведь знаю тебя с самого детства! Только тогда я была не такой, и потому тебя боялась. Боялась представлять на себе, каково крутить эти уродливые колеса, и не иметь сил сделать шага. Боялась, что тебя надо жалеть, а я этого не умею. Много чего боялась, и ты, наверное, меня понимаешь. Тогда, прежде, я была, как все девчонки, потому ты и не замечал меня. И не вспомнишь, если я назову свое имя — меня зовут Карина.

— Конечно… Не вспомню… — Орион целился из ружья памяти в свои давние годы, но цели так и не находил.

— Это неважно, — неожиданно сказала девушка, — Я тогда часто смотрела на тебя, и всегда думала, что полюбила бы, если бы не твоя коляска. Ночью я тайком выбиралась на улицу, и видела, как ты смотришь на звезды. Сама смотрела туда же, куда и ты, но не показывалась. Думала про твое звездное имя — Орион. И… Горько вздыхала…

— Что вздыхать? У меня же есть брат, он — такой же, как я, но — здоровый!

— Да, здоровый. Но… Он же никогда не смотрел на звезды! И он все равно — другой. Может, на фотографии вы и одинаковы, но в жизни…

Они помолчали.

— Знаешь, теперь нам жалеть друг друга не надо, мы сделались одинаковыми. Так что, давай дружить! — неожиданно предложила Карина.

— Давай! — согласился Орион.

Карина рассказала о том, что случилось с ней. Конечно, она в восемнадцать лет влюбилась в парня, который был старше ее лет на девять. И производил сильное впечатление — у него была своя машина, на которой он любил лихо гонять. Его отец был в зените своей силы, которая у него росла из какой-то смутной области мира. Разумеется, Карина о ее источнике не спрашивала. Ей хватало и того, что у Володи (так звали парня) была уже и своя квартира, и машина, и еще много чего «взрослого», включая блестящую черную папку, с которой тот не расставался.

Но особенно Карине нравилось гонять с ним на его новеньком спортивном автомобиле. Двести километров в час, когда мир сливается в серо-зеленую массу, и ты, словно стрела, пронзаешь его! Велика русская земля, и хватит в ней пространства для таких скоростей! А как сладок поцелуй, когда он совершен во время такой гонки, и мгновенное закрывание глаз во время него грозит смертью обоим! В одно мгновение, когда скорость и любовь сплавились в один золотой шарик!

Ну а что было потом? Скорость, спаянная с любовью, и любовь, переплавленная в скорость, безграничная надежда на его волю, перелитую в две руки, вцепившиеся в баранку… И… Бетонная стена, будто восставшая из земных недр, многоточие последней мысли…

И вот, теперь — скорость двух уродливых колес, приводимых в движение двумя слабыми руками. Ну а Вова отделался синяками и шишками. Известная вещь — водительский инстинкт, который в последний момент помимо воли поворачивает баранку так, чтоб уцелеть самому, позабыв про пассажира, как бы дорог он не был.

С тех пор бывший любимый исчез из ее жизни. Он перед ней больше не являлся, ей на двух колесах до него не доехать. Кто-то рассказывал, что папаша купил ему уже другую машину, на которой тот раскатывает с другими девушками. Карина, конечно, до крови рвала свою кожу, но разве она сама могла заречься, что окажись на месте Вовы, не поступила бы точно также?! Вернее, она пыталась говорить себе, что она — конечно нет, а этот гад Вова — так поступил, но перед глазами тут же выкатывал на своей колясочке Орион.

Так они и стали жить вместе. На следующую ночь уже и легли рядом, исступленно ласкали друг друга руками, шептали о любви. И Орион сочинил первое в своей жизни любовное стихотворение.

На другой день явился брат, чтоб справится о ходе работы. На Карину он посмотрел недружелюбно, будто на грязную тряпку посреди блестящего паркета образцовой квартиры. Пробормотал нечто вроде «это еще что такое?!»

И Орион понял, что он никогда не понимал своего брата, хоть и был — близнецом. Слишком уж разными путями запустила их жизнь. У него теперь где-то есть семья, вроде даже двое детей, но он о них ничего не знает, и ни разу не видел. А его работа, то есть место, в которое отправляются плоды труда брата-инвалида, жила лишь в воображении Ориона. На самом деле он ничего-ничего о ней, да и вообще о Николае не знает!

«Почему я об этом думаю?! Ведь пятнадцать лет — ни разу не задумался? Неужели из-за Карины?!» — удивился Орион.

Коля выкатил Ориона на улицу — поговорить.

— Чтоб ее тут и духа не было!

— Это почему еще?! — удивился Орион.

— Сам пойми. Твоя работа — секретна, и зачем нам надо, чтоб кто-то знал о важнейших тайнах, причем — не наших с тобой, а государственных!

— Куда она их унесет, такая же, как и я, — промолвил Орион.

— Уверенным нельзя быть ни в ком, это для нас — главное правило, — сухо ответил Николай.

После этого он, не прощаясь, направился к своему автомобилю.

Николай нервно вцепился в баранку. Конечно, не о возможном разглашении великих тайн он сейчас думал. Он опасался, как бы сам Орион каким-нибудь образом не узнал правды. Ведь от Ориона зависело будущее Николая, а оно казалось ему необъятным.

Учреждение, в котором служил Николай, в самом деле носило грозное имя, от которого прежде трепетало много сердец. Да-да — знаменитое КГБ, позже сменившее вывеску, но как будто служившее тому же суровому господину, ГОСУДАРСТВУ.

Прообразом КГБ во времена царя Ивана Грозного была Опричнина, символом которой служила собачья голова. Собачья преданность, верность, и такая же — злость к врагам. Суровый цепной пес, оберегающий своего хозяина, и перед ним становящийся на задние лапы. Величие дела заложено в самом названии, и для него не может не быть неприемлемых средств. Борьба за большую, может — ВСЕЛЕНСКУЮ ПРАВДУ действительно была задачей этой могучей и древней организации, тут Николай не солгал.

Именно — была. Ибо фундамент ГОСУДАРСТВА — это его ИДЕЯ, которая при Иване Грозном звалась Православием, а при товарище Сталине — Коммунизмом. Но старые фундаменты дали трещины, и в них просочилась вода чужих идей, прежде всего идеи о соответствии ценности человека его уровню жизни, то есть — цене. Не выдержав водяной атаки, опоры фундамента подкосились и рухнули, и ГОСУДАРСТВА по своей сути уже не стало, остались лишь разговоры о нем, да СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ.

И стала эта служба подобна сорвавшемуся цепному псу. У него осталась былая злость, ставящая его выше трусливых дворняжек. Но не стало больше хозяина, при котором он имел бы смысл. Не может пес смастерить себе нового хозяина, может лишь кидаться на всех без разбора, пока не будет убит ударом чего-нибудь тяжкого.

Орион не знал, что ПРАВДЫ, о которой он думает, что защищает, более нет на свете. А ее некогда верный пес творит сейчас то же самое, что и другие дворняги — ищет кусок мяса, или кость на свои зубы. Только в отличии от дворняг, он знает, где их раздобыть, и не рыскает где попало.

Потому Николай с группировавшимися вокруг него помощниками были заняты сбором компромата на разных важных лиц. После с собранным компроматом обращались в зависимости от того, что хотели получить в итоге. Его можно было продать тому, на кого он был собран, или его врагу, или надежно спрятан до поры до времени, или на что-нибудь выменян. Да с этим «чернильным золотом» можно сделать что угодно, он — самое совершенное из всего оружия, но вот только как его доставать?

И Коля был волшебником. Правда, из тех чародеев, которым истинную чудесную силу вроде какой-нибудь волшебной палочки вручил другой волшебник, настоящий, а они умеют лишь ею махать да загадывать желания.

Желания загадывались, и чужие грехи исправно перерабатывались в сырье для совершение грехов собственных. Уже была обеспечена и довольная жизнь, и все доступные развлечения (от сбора противниками компромата уже на него Николай смог себя обезопасить, ибо знал это ремесло лучше остальных). Теперь хотелось погладить свою жажду подняться над другими людьми, заслонить им собою небо. Конечно, у него были подчиненные. Но для них он был всего лишь старшим товарищем, но не богом. А что-то в его нутре жаждало именно последнего, чтобы его огромные портреты на площадях города заслоняли собой небесную синеву, и не оставляли перед людьми выбора для направления взгляда. Он решил шагнуть в политику.

План Николай набросал быстро, и обнаружилось множество людей, которых надо убрать со своей дороги, напугав их должным образом. Но набрать на них компромат он мог лишь с помощью волшебной палочки своего брата. То, что он — инвалид, казалось Николаю положительным качеством. Круг общения — практически отсутствует, соблазнить на раскрытие секретов его тоже почти невозможно. Как соблазнишь человека, которому так мало всего надо?

Но теперь эти же качества брата могут обернуться против него, Николая. Станет ли он трудиться лишь во имя возвышения брата, которое необходимо лишь ему самому?! Вот, к примеру, кто-нибудь из знакомых Карины, которые у нее еще остались с былых времен, может знать о Николае что-нибудь, чего Ориону знать не надо. Откуда ему о нем знать? А что, разве кто сомневается в тесноте этого мира!

Кроме того женщина может отвлечь его мысли от главного, забрав их себе. И тогда не будет уже у Ориона чудесных озарений, кладущих в руки Николая все новые и новые инструменты, которыми он орудует с людским миром.

А Карина тем временем рыдала рядом с Орионом.

— Ты от него зависишь… Ты не выживешь без него… Как и я — без своих родителей, которые, слава Богу, пока живы. Но твои так рано умерли, и мои же тоже могут, и тогда — смерть. А твой брат тебя оставит — тебе смерть. Нет, нам надо расстаться…

— Нет! — закричал Орион, и больше ничего не сумел сказать.

Они прижались друг к другу и глотали слезы друг друга.

— Знаешь, — неожиданно сказала Карина, — А ведь твой брат похож на Вову!

— Скажешь тоже! Теперь для тебя все, кто не люб, на него похожи!

— Нет, правда… Ну ладно, может и не похож. Но я заметила, что он от тебя что-то скрывает! Как-то все не так…

— Я же этого не вижу…

— И не увидишь. Он ведь твой брат!

Орион задумался. Впрочем, его мысли тут же перебежали из головы в пальцы рук. На этот раз все произошло как-то мгновенно. Почти готовая Всевидящая камера была разобрана и собрана снова.

Николай явился раньше, чем его ждали. «Опять она здесь», процедил он сквозь зубы, взглянув на Карину. Но Орион уже держал в руках свое творение.

— Часто когда берешься за дело, то так разохочиваешься, что выходит что-то большее, чем думал сделать, — сказал он.

— Большее? — не понял Николай, — Ты про что?

— Думал сделать камеру, которая увидит людей сквозь любые стенки. А вышла система, читающая их мысли. Вот тебя я и так вижу, а твои мысли… — прошептал Орион и включил камеру.

Тут Николай почувствовал кое-что непонятное. Он сразу же сообразил, что лучше не выхватывать камеру из рук брата и не бить ее об пол — тогда он, ясное дело, все поймет. Нет, надо стиснув зубы выдержать этот сеанс.

Но выдержать он не мог. Ему показалось, будто многие мысли обратились в колесики, которые крутятся против его воли. Чем больше он старается их остановить, тем быстрее они раскручиваются. К тому же где-то начинают вертеться еще другие колесики, о которых прежде он и не ведал. И вот уже все сознание обратилось в рой страшных мыслей, и бледный Коля закрывает руками голову, как будто помыслы — это убегающая каша, которую можно удержать руками.

Наконец, завертелось колесо воспоминаний о той страшной ночи, когда Коля намеревался задушить брата. Чтоб остановить его, Николай принялся мотать головой, но оно принималось вращаться все быстрее. «Стой! Я же смог тогда себя остановить!» — мысленно кричал он себе, но тут же другой голос отвечал ему: «Чтоб стать таким, как сегодня!» И уже роились думы о дне сегодняшнем…

— Нет!!! — закричал он, встал на колени, и припал к ногам Ориона.

Впервые за жизнь он почувствовал свое бессилие перед немощным братом, который неожиданно обрел столь грозную силу. Резкий переворот мира, в котором последние становятся первыми. От него не могут спасти даже хранившиеся дома гэбэшные погоны с большими звездами, которые он сам, впрочем, уже давно чувствовал деталью маскарадного костюма. Расстрел без патронов, вот чем было это тихое направление в его сторону вообще безобидного предмета.

— Прости! Тогда я тебя чуть не убил, а после строил жизнь на твоей вере… На обманутой вере, кроме которой у тебя ничего и не было! Прости… — быстро шептал он и бился головой о давно прогнивший пол дачи.

Карина на все это смотрела с испугом и удивлением.

Потом они сидели прямо на полу. Обнявшись. Все втроем. Орион похлопывал брата по плечу, словно говоря ему, что все и навсегда ему прощает… Потом они как-то оказались на улице, и была ночь, и все втроем смотрели на звезды, разглядывая в осеннем мраке созвездие Ориона.

Тем временем со стороны домика-верблюда раздался скрип, похожий на ох. Не выдержав своей старости, домик развалился, причем — без лишнего шума и вреда. Просто сложился, как карточный. Наверное, будь у него уста, он сказал бы, что уступает место для чего-то молодого, нового, а его ветхий век все равно пришел к концу.

Потому в ту ночь идти было некуда, и до самого утра все втроем любовались звездами. А утром Николай пошарил по руинам и извлек оттуда Всевидящую камеру Ориона. Целую и невредимую.

Прошло полгода, и все пространство, на котором прежде стоял дачный домик-верблюд и простиралась кочковатая земля, выросло что-то необычное. Большое сооружение, чем-то похожее на видеокамеру и телескоп одновременно.

На него с восхищением смотрел Николай. Все свои богатства он вложил в создание этого чуда, которое теперь принесет что-то, что много важнее, чем какая-то там прибыль.

Рядом стояли Орион и Карина на своих прочных ногах. За прошедший год их тела сами собой исцелились, чему не могло быть физической причины — на них давно махнули рукой не только доктора, но даже самые чудесные из целителей. Неужели это — сила любви? Или, может, честное служение Ориона ПРАВДЕ действительно принесло ее? Хотя бы его телу и телу Карины…

Орион подошел к невиданному сооружению, что-то подправил в нем.

— Неужели расстояния для него — вообще нет?! Не верится, ведь даже для света — и то оно есть… — спросил Николай.

— Есть в нашем сознании, в мыслях. Но там много чего есть, — поправил Орион.

Из-за горизонта показывалось созвездие Ориона. Орион небесный. Сейчас они услышат обращенный к ним его шепот…

Андрей Емельянов-Хальген

2012 год