Марина Струкова — Говорить о свободном человеке.

— Поэт в своих стихах не такой, каким он является на самом деле, а такой, каким он хочет быть. Поэзия демонстрирует его идеалы или пытается изменить действительность до соответствия им. Та часть литературы, которую можно назвать гражданской — инструмент, с помощью которого авторы тщатся сделать реальность более совершенной. «Мир подвигов и приключений» — модель, на которую я ориентируюсь как поэт-романтик.

— Вы также признаётесь, что в юности Вас «восхищали образы народных бунтарей и разбойничков типа Стеньки Разина и Нестора Махно». А есть в истории нашего Отечества цари или государственные мужи, к которым Вы испытываете симпатию? И как Вы относитесь к словам известного мыслителя Льва Тихомирова о том, что русский человек может быть либо монархистом, либо анархистом?

— Власть на Руси всегда палач своего народа, в большей или меньшей степени. Поэтому её представители не вызывают у меня симпатии, кроме, разве что, князя Святослава в период моего увлечения язычеством. Мне по душе не вся деятельность какого-нибудь политика, а их отдельные поступки, их войны и победы. Из государственных деятелей славянства я могла бы назвать команданта Аркана, героя Сербии.

Насчёт монархиста и анархиста — это из обобщений, которые я не люблю. Все мы разные. Правд на Земле столько же, сколько людей. Русские ещё не жили при подлинной демократии, при национал-социализме, есть много идеологий, из которых наш соотечественник может выбирать. Но любая власть должна быть сильной, гарантировать населению социальную справедливость, законность и свободу слова в разумных пределах.

— Недавно Вы опубликовали небольшой поэтический цикл под названием «Норвежский стрелок», в котором откликнулись на небезызвестный инцидент, случившийся в Европе в ушедшем году. Стихи, на мой взгляд, совершенно замечательные, несмотря на то, что авторского пафоса по отношению к их главному действующему лицу я не разделяю. Мой вопрос заключается вот в чем: не кажется ли Вам, что так называемая политика мультикультурализма, политика агрессивного смешения и столкновения рас и вер инспирирована в мировом масштабе представителями вполне определенного религиозного этноса и осуществляется благодаря усилиям таких «общественных деятелей» как, скажем, Алла Гербер у нас в России? Не они ли, устроители и проводники всяческой смуты, с давних времен направленной против духовности христианских, а с некоторых пор и мусульманских, народов, должны быть объектом справедливого негодования и отпора (хотя бы и в стихах), а вовсе не выходцы — в случае сегодняшней России — из Таджикистана или Кавказа, взятые, так сказать, сами по себе?

— Андерс Брейвик — это революция одиночки. Независимо от своих взглядов, он интересен как пример автономного сопротивления гигантской системе манипулирования сознанием. Я не верю в разум толпы, которая постоянно становится жертвой политтехнологий. Как показали прошедшие митинги, справедливый протест сразу использовали для пиара худшие из политиков третьего плана и сторонники развала страны. Поэтому я верю не в массы, а в национально мыслящую Личность.

Что же касается политики мультикультурализма в России, которая демонстрирует только отрицательные стороны, то считаю: во всём нужно винить власть. И понимаю, если всех мигрантов выселить, то семь шкур с народа станут драть уже русские бизнесмены, а по переулкам грабить местные люмпены. Главное для России — социальная справедливость и законность. Поэтому национализм нельзя отделить от социализма. В отечественных условиях нужен не Андерс Брейвик, обративший свой гнев на «левых», а новые народовольцы, которые будут оказывать давление на крупных чиновников и олигархов.

Насчёт определённого религиозного этноса. У России в разные исторические периоды были проблемы с разными религиозными этносами, как с мусульманами, так и с католиками. Но винить один этнос во всём, искать всюду, видеть во всех, кто не по душе — это абсурд. Меня в юности пытались убедить в подобной вине одного этноса, к примеру, в случае коллективизации. Но я точно и пофамильно знаю, кто дважды донёс на моего прадеда, после чего он был отправлен в ГУЛАГ, донесли отнюдь не инородцы, а русские односельчане — пропившаяся ленивая голытьба, которая первой подалась в колхоз. Их ведь не под дулом пистолета заставлял стучать «определённый этнос». Каждый делает свой выбор. И у меня лично нет претензий ни к одной нации.

— Многие Ваши стихи густо насыщены фольклорными, по преимуществу языческими образами и мотивами. Кажется, что именно оттуда, из истории и культуры дохристианской Руси, Вы черпаете свою поэтическую энергию, когда пишете о России сегодняшней и грядущей. Попутно — случается — Вы довольно резко задеваете православное христианство, явно не с ним связывая духовное возрождение русского народа. Так, Вы утверждаете, что «с христианством на Русь пришла новая система ценностей, когда называть себя рабом стало естественным для русского человека, ведь “вся власть от Бога”, юрод и кликуша стали вызывать почтение, недоразвитый инородец — умиление и потребность опекать. Возникли новые нравственные законы, основанные уже не на здоровых инстинктах самосохранения нации, а на надуманных и нелепых предпочтениях всего слабого, больного, чужого». Или проводите ту же мысль в стихах: «Я знаю, они предпочли бы // погибнуть, молитвы творя… // В домах их — тоска покаянья, // позор покоренной страны. // Берут у врагов подаянье, // а смелостью — оскорблены! // Зачем призывать их сражаться? // Рабов проще гнать, чем вести...» Чего в этих выпадах больше: неприятия православия как такового или нестерпимой досады на нынешнее духовное оскудение народа? И — вспомните — не Христос ли «пришел принести не мир, но меч»? Не апостолу ли Павлу принадлежат слова: «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства»?

— Ценность любой религии в том, насколько позитивно она влияет на человека. Судя по большей части известных мне православных, христианство — утопия. Они ходят в церковь словно за индульгенцией, которой на время откупаются от совести. Если религия не способна воздействовать в нужном ключе, состоятельна ли она? Остальные мои претензии Вы уже озвучили. Что же касается фразы «не мир, но меч», то меч христианства не раз обращался против своих же адептов — в борьбе никониан и староверов, католиков и православных.

Свободу, дарованную Христом, тоже всякий трактует по-своему, но отказывает в ней тому, с кем не согласен.

Православие когда-то вершило благое дело — помогало власти строить Империю, ассимилируя народы, но сейчас оно не занимается миссионерством, хотя нужно противостоять проповедникам радикального ислама в областях с мусульманским населением.

Что же касается язычества, то оно на сегодняшний день вообще ни принесло пользы России. Об этой религии пока нельзя говорить серьёзно. Но в творчестве я использовала как библейские, так и мифологические образы, потому что выросла в православном окружении, а потом несколько лет интересовалась язычеством.

Поэтическую энергию я черпаю из личных проблем и противостояний.

— Ваша тезка Цветаева в своем знаменитом эссе, посвященном Пастернаку и Маяковскому, так говорила о творчестве последнего: «Единственный выход из его стихов — выход в действие». На мой взгляд, эти цветаевские слова можно смело отнести и к Вашей поэзии. А какие еще задачи, кроме идеологического призыва к действию, к активной борьбе, Вы ставите перед собой как писатель?

— Свою основную задачу я вижу в том, чтобы говорить о свободном человеке, духовно независимом от власти и толпы, и быть таким человеком. Другая задача писателя — вызвать у читателя эмоциональную реакцию, даже если это будет несогласие с авторской точкой зрения, на это направлены все эстетические средства.

Что касается временных установок, раньше была цель — создать романтический миф об ультраправых. Сейчас я просто высказываю своё мнение о происходящем. Мне интересно писать прозу, хотя её боятся публиковать. Мою повесть «Наши правы всегда» не берут в журналы за экстремизм. Только Владимир Бондаренко опубликовал часть в «Дне литературы», он один из немногих критиков, которые судят об авторе по его художественному уровню, а не по политическим пристрастиям. То же могу сказать и о Кирилле Анкудинове.

— Русских писателей почему-то редко спрашивают о том, кто из писателей зарубежных оказал на них наибольшее влияние. Хотелось бы задать этот вопрос Вам…

— На меня повлиял ни кто-то конкретно, а вся атмосфера романтической поэзии. Герои-одиночки, борьба характеров, драматические судьбы в декорациях далёких эпох и стран. Байрон, Данте, Шекспир, Бернс, Фирдоуси.

Как прозаик я считаю нужным учиться у таких авторов, как Юкио Мисима, Чак Паланик, Бернард Вербер, Кадзуо Исигуро. Но не менее значимы для меня русские писатели Александр Проханов и Вячеслав Дёгтев. У кого-то восхищает искусный анализ психологии персонажей, у кого-то драйв, у кого-то колоритное описание пейзажей…

— Нетрудно заметить в Ваших стихах многочисленные отсылки к творчеству Ницше. Что кроме героико-романтического пафоса привлекает Вас в его книгах?

— «Чего ждёт дерево, высоко поднявшееся на вершине горы? Первой молнии?». Вот единственное, что я помню из книг Ницше. Но сейчас мне ближе народная пословица «Большое дерево любит сильный ветер».

Не сказала бы, что у меня много обращений к его творчеству. Есть лишь одна осознанная отсылка в раннем стихотворении «О нас говорил Заратустра». Печальный финал судьбы Ницше обесценивает созданный им образ сверхчеловека, которому сам философ не смог соответствовать.

— А кто еще в истории мировой мысли значим для Вас?

— Религии — двигатель истории. Поэтому последние пять лет меня интересует религиозная философия. Размышления о христианстве, исламе, иудаизме, язычестве, их сравнение, анализ их влияния на судьбы народов, то, что они могут дать человеку, то, что требуют от него. Особенно любопытна тема иудаизма. Талмуд, комментарии к Торе. Рамбам, Раши, Гилель. Меир Кахане как пример подлинного национализма. Интересны труды отечественных философов — Владимира Соловьёва, Николая Бердяева, Василия Розанова. Ряд православных богословов. В основном тексты дискуссионного характера.

— Есть ли у Вас любимый литературный герой?

—Несколько лет назад им был Мрак из повести Юрия Никитина «Трое из леса», этакий простодушный громила.

— Всякий по-настоящему талантливый поэт уникален. Однако всегда хочется составить его «поэтическую родословную», тем более — спросить об этом у самого поэта…

— «Поэтическая родословная» выглядит так: «Слово о полку Игореве» — Лермонтов — Блок — Цой. Думаю, на самом деле я рок-поэт, потому что самое сильное влияние на меня оказали тексты русских рокеров, не зря на мои стихи пишут песни.

Лермонтова я ставлю выше Пушкина. В детстве любила баллады Жуковского, отдельные стихи Маркова, Горбовского, Цветаевой, Гумилёва, Иванова, Евтушенко, революционные, военные песни. Всегда отвергала «тихую лирику».

— О Юрии Кузнецове Вы вспоминаете так: «Не могу сказать, что Кузнецов относился ко мне плохо, но зачастую пытался внушить своё видение мира. Тех авторов, которых не отвергал, старался переучить, сломать, привив свою манеру стихосложения, свой подход к поэзии. Стереть индивидуальность, думая, что творит добро...» Можете припомнить, в чем конкретно выражалось это кузнецовское давление?

— Я знала, что он правит чужие стихи, считая своё мнение единственно верным. В итоге стала отдавать свои подборки сразу Станиславу Куняеву, с которым всегда можно было найти взаимопонимание. А вот одного талантливого поэта Кузнецов просто подмял своим авторитетом, тот стал безнадёжно вторичен по отношению к учителю. Конечно, Юрий Поликарпович делал это из добрых побуждений. Но всё же каждый творческий человек должен идти своей дорогой проб и ошибок.

— Известна категоричная и потому вызывающая много споров кузнецовская «типология» русских поэтесс: Ахматова — «рукодельница», Цветаева — «истеричка», а все прочие — лишь помесь той и другой… Что Вы думаете по этому поводу?

— Третий тип — подражатели. Но абсолютно так же можно сказать и о поэтах-мужчинах. Юрий Поликарпович и их не очень жаловал: «Звать меня Кузнецов. Я один, остальные — обман и подделка…» Думаю, отрицательное отношение Кузнецова к поэтессам — это месть женскому миру, который он не смог подчинить. К тому же он создавал имидж, носил маску надменного гения. Возможно, кто-то знал Кузнецова без этой маски… Вопрос о женской и мужской литературе устарел, он был актуален тогда, когда люди послушно соответствовали гендерным ролям, навязанным патриархальным обществом. Кузнецовская «типология» всего лишь субъективное мнение.

— В чем, по Вашему мнению, главная заслуга Юрия Поликарповича перед русской поэзией? Встречаете ли Вы отблески кузнецовской поэтики в творчестве нынешних молодых авторов?

— Встречаю не отблески, а некоторые технические приёмы. Дух его поэзии никто не уловил. А ведь ученики должны превзойти учителя, а не просто использовать его находки. Он, разумеется, недооценен. Что же касается меня, то считаю Кузнецова одним из десяти-пятнадцати лучших поэтов конца двадцатого века. В юности у меня был сборник стихов поэтов того поколения, но больше нравились произведения Станислава Куняева и Глеба Горбовского. Вот тогда я и предложила Станиславу Юрьевичу свою первую подборку, в 1992-м году. Наверное, с вопросом о заслугах вам лучше обратиться к литературоведам.

— Кто из молодых поэтов Вам наиболее интересен? Можете кого-то из них назвать своим духовным собратом по оружию?

— Сейчас я не могу никого назвать собратом по оружию, хотя когда-то упомянула бы ряд ультраправых авторов. Но в любом случае литературные вкусы невозможно ограничить политическими симпатиями. Я читаю все «толстые» журналы, слежу за творчеством Анны Русс, Сергея Жадана, Олеси Первушиной, Алины Витухновской. Тексты Витухновской пора включить в учебники.

Но в целом современная поэзия — кладбище чужих штампов и стилей. Одни подражают Есенину, Рубцову, другие Цветаевой, Бродскому, юные пишут под Полозкову. Немногие выстраивают уникальный поэтический мир, создают собственную философию. Из авторов старшего поколения выдающимся считаю Тимура Зульфикарова, он сказал новое слово в русской литературе, его поэму можно узнать по одной строке.

— Вы никогда не пытались написать поэму? Многие Ваши стихотворения отмечены подлинно эпическим видением мира…

— Я начинала и бросала крупные произведения. Помню, хотела написать о Степане Разине.

— Можно ли сегодня найти книги Марины Струковой в книжных магазинах или лавках — или Вы публикуетесь исключительно в электронном формате?

— Последняя книга вышла в 2003-м году. Бумажные публикации теперь только в журналах. Возможности издать новый сборник нет.

— Известно, что одно время Вы серьезно увлекались живописью, даже окончили Московский университет искусств и преподавали «изо» в школе. Какое место сегодня занимает живопись в Вашей жизни? Никогда не возникало желания устроить выставку своих работ? Интересуетесь ли современным изобразительным искусством? Каких художников предпочитаете?

— Сейчас я рисую только карикатуры, которыми проиллюстрирую свои мемуары…

У меня был порыв снова заняться живописью, когда я стояла на старой крепостной стене города Акко и смотрела на мусульманское кладбище: золотистые плиты под пальмами на фоне средиземноморской синевы… Но потом вдохновение снова ушло…

Из классиков близки Виктор Васнецов, Василий Суриков. Из современников — пейзажисты Дмитрий Кустанович, Леонид Афремов. Японская живопись — своей утонченностью и сдержанностью, африканский наив тинга-тинга — солнечными красками.

— Какие еще виды искусства Вам небезразличны? Следите за новинками в кино, музыке? Случались открытия в последнее время?

— Я киноман, предпочтение отдаю историческим фильмам, фэнтези, детективам. Из более-менее новых хороши русские исторические сериалы «Раскол» и «Серебро». Сейчас в России тоже умеют снимать качественные картины. Что касается музыки, то недавно я обнаружила на Стихи.ру рок-поэта Вадима Фомина (ник Джеффри Дамер), и скачала его альбомы. Думаю, это моё личное открытие, потому что давно не слышала таких сильных произведений, где мне нравится всё — тексты, музыка, голос.

— Своим единственным, не померкнувшим с годами рок-кумиром Вы называете Виктора Цоя. Почему все-таки меланхоличный Цой, а не, допустим, неистовый Егор Летов с его неподражаемым рефреном: «Винтовка — это праздник!»?

— И почему не Тальков, не Шевчук, не Кинчев?.. Цой не меланхоличен, он уравновешен. Когда другие орали, хрипели, проклинали, он говорил спокойно, уверенно и чётко. Его песни как прочные здания, где нет лишних деталей. В них точный художественный расчёт, чистота, лаконичность. А после прослушивания песен других рок-бунтарей остаётся ощущение неряшливости — площади после митинга, забросанной бутылками, листовками, флажками. Цой уже не рок-кумир, а эстетический эталон.

И он сумел остаться над политикой, сделав основой своего творчества свободу, независимо от того, какие общество, власть, эпоха противостоят человеку.

— И последний вопрос, который, возможно, покажется Вам чудаковатым или ребяческим. Представьте на минуту, что все то, за что Вы сегодня боретесь, сбылось, что воплотился в жизнь лозунг одной из Ваших статей: «”Империя — это комфортно” — вот главная ценность в наше сложное время». Представьте, что Россия выздоровела, поднялась, обрела наконец политическое и экономическое могущество, в ней царят мир и изобилие, братские народы дружны между собой и помнят «кто в доме хозяин», на границах спокойствие, поскольку все прочие страны уважают и боятся нас… Вам, прирожденному бойцу и патриоту-романтику, не станет смертельно скучно жить в таком государстве? Ведь сражаться-то будет вроде не с кем и не за что… Или, как говорил Ницше: «В мирное время воинственный человек нападает на самого себя»?..

— Напротив, это самый сложный вопрос. Здесь речь о том, что нужно каждому на самом деле, кроме великих побед и прочих глобальных свершений. Есть духовное совершенствование, бесконечный путь до того нравственного идеала, который задумал Бог, создавая человека. И мы далеки от этого идеала, независимо от того, побеждаем или проигрываем в земной жизни. Вот о чём надо думать писателю. Война за свою душу не имеет отношения к спокойствию на границах.

— Марина, большое спасибо за интересную беседу. Журнал «Парус» от всей души желает Вам вдохновения и творческих успехов!

Вопросы задавал Ренат Аймалетдинов