Это был второй новый год — середина службы на границе. Мне досталось её три года с лишком, и было о чём скучать, охраняя родину от внешних и внутренних врагов. Моим внутренним врагом был старший лейтенант Манин, который мастерски умел смастерить подлянку и тихо душить солдат психологическими штучками. Как-то летом он сделал так, что я трое суток не возвращался с границы, оформляя приходы и отходы иностранных судов. У меня выросла борода, я не ел и не спал. Менялись офицеры, мои напарники и удивлялись ситуации, но не один не отстранил меня и не помог. А когда я вернулся и лег спать после службы, то через час меня поднял разгневанный старшина Борис Ефремович и отправил меня мыть туалет из-за того, что по его данным я не должен был в это время спать. Манин “напутал” в книге службы и я принял это наказание, хотя младшие командиры старшине всё объяснили. Он потом по своему исправил случившееся, тихо покормив меня в каптерке тушенкой и сгущенкой с чаем. Нормальный был сундук

Манин продолжил своё дело и назначил меня на время прихода Нового года служить на причале № 10. На это я не обиделся, это была служба и я её принял. На причале стоял японский угольщик. За несколько часов его загру-жали угольным порошком. Метали большими ковшами, и стояло чёрное облако над причалом № 10. Облако из угольной пыли. Задача была простая — не допустить перехода границы. C берега на судно и с судна на берег. А ты попробуй разглядеть нарушителя.

За полтора часа до Нового года грузчики и крановщики перестали работать. Пыль стала оседать и в это время пришла проверка. Двое офицеров не торопясь приблизились ко мне и я стал докладывать обстановку. По ходу доклада понял, что меня усиленно обнюхивают, служба у них такая. Но так как сырой водкой пахло не от меня, а от проверяющего, я понял, что это делается по инерции, в силу привычки. В одиннадцать я начал скучать и вдруг произошло невероятное.

Открылась рубка и появился господин капитан во всём великолепии сво-ей формы. За ним стоял цуяко-сан , перводчик из сахалинских эмигрантов и был ещё почетный экскорт из двух матросов в белых мундирах с подносами в руках.

Я увидел под белой салфеткой деревянную бутыль и две изящные чаши. Цуяко-сан вежливо сказал мне, что капитан впервые в СССР и впервые встречает новый год в нашей стране. Он очень хочет выпить за дружбу народов и мир между нашими странами.

Невероятная картина: припудренный чёрной пылью японский угольщик и группа японцев, у которых несколько минут назад начался Новый год. И я перед ними — чёрный от пыли, но представитель власти и народа в одном лице.

По инструкции я должен был отказаться и заподозрить начало провокации. Потом доложить начальству и получить благодарность перед строем. Нарушение инструкции предполагало наказание, разжалование до рядовых и ссылку на дальние заставы, где было море, красная рыба, икра, деревни рыбаков и девушки с рыбных комбинатов.

Я сделал свой выбор. Пожелал капитану и его семье, команде и переводчику здоровья, благополучия и мира. Саке было теплым и его было мало, только, чтобы запомнить его вкус и запах. Поклон от японцев и моё домо аригато.

Нас сменили после двенадцати, и мы встретили новый год в столовой со всеми, кто не хотел спать. Компот был тёплым, и его было много. От компота и гречки с мясом стало хорошо и захотелось спать.

В три ночи мы встретили новый год по красноярскому времени. В семь нас подняли москвичи. Это был их Новый год и наш Новый год. Опять был компот, чем-то напоминавший глинтвейн.

Суда в одиночку не охраняли, всегда были младшие наряда в укрытии. Они страховали и наблюдали. Мои меня не подвели.