Он свил себе гнездо из моих идиотских мыслей,

Из твоих истерик и моих разлук.

Чтобы его извести, я ем анальгин и лук.

У него восемь ног, и на каждой из них — каблук,

Острый и грязный,

Которым он целится в мой воспаленный мозг

И какой-нибудь нерв обязательно лопнет,

Как заржавелый трос.

Каждое утро у паука физкультура — подтягивание и кросс,

Поэтому каждое утро я просыпаюсь

С заложенным правым ухом.

Я говорю ему: "Милый, родной, зараза,

Неужели ты веришь слухам,

Нелепым сказкам, волшебным фразам,

Предзнаменованиям и прочей там ерунде?

Все это глупости, как хождение по воде."

Он молчит.

Я срываюсь на крик, матерю его,

А потом захлебываюсь в хриплый шепот.

Он выслушивает меня до конца

И под ритмичный сердечный топот

Начинает свой монолог.

"Какой же ты, все-таки, — говорит он, — лох,

Если и вправду думаешь,

Что я от тебя избавлюсь.

Да, именно Я от тебя,

Потому что весь твой истеричный аналог травли

Меня привлекает в тебе все сильнее с каждым апрельским днем.

Пожалуй, я сделаю ход конем

И объясню тебе пару простых моментов.

Во-первых, не думай, что я безвреден, —

Я опаснее пистолетов

И страшнее сплетен.

Ты не забудешь меня ни зимой, ни летом.

Во-вторых, я открою тебе секрет —

Ты не уникален.

Я прихожу к каждому — в разных обличьях, правда,

Но даже Сталин

Меня боялся, когда стоял во главе Империи.

А мне нравилось с ним беседовать о Молотове и о Берии,

Правда, это вне моей компетенции, но меня это забавляло.

В общем, не думай об уникальности,

Здесь уникальностью даже и не воняло.

А в-третьих, тебе, пожалуй,

Будет интересно выяснить мое имя,

Уверен, от этого ты станешь на порядок мной одержимей.

А зовут меня не Легион

И уж тем более не Иегова.

Глупые мальчики называют меня Огнем,

Глупые девочки именуют меня Любовью."

Паук заканчивает монолог,

Достает зажигалку и прикуривает сигарету.

Но несмотря на весь свой высокопарный слог,

Паук начинает чахнуть и умирает к лету.