Я не знаю места более странного, чем круглосуточное кафе в предрассветный час.

Когда-то, возможно в конце подросткового периода, когда уже не нуждаешься в излишней яркости, но все еще задумываешься о жизни, я не знала, зачем кафетерию работать 24 часа?! Кто придет туда, допустим, в 3 или 4 часа утра?

Подростку свойственно заблуждаться.

4 часа утра самое странное и вместе с тем волшебное время кафетерия. Если только на улице не лето и не открыты парки с уютными беседками.

Ранней весной, ранним утром.

Вывеска одиноко освещает синюю улицу цифрами «24». Кофейня 24. 24 пункта в меню, 24 плетенных кресла за шестью столиками. 24 часа, из которых только три — девушка, выбравшая самую странную в мире профессию, может — наблюдать жизнь без примесей и добавок. Как ее любимая арабика. Без сахара. Которую хозяин позволил варить для себя дважды в сутки, не считая обеденного перерыва.

Жизнь черную, густую, с мягкой горечью и волшебным пьянящим ароматом, который останется на кончике языка, когда маленькая чашечка опустеет.

Ночью здесь нет рамок и условностей. Старший администратор, замкнутая женщина со злыми и несчастными глазами, нервно спит дома, пробуждаясь примерно раз в 20 минут, что поглядеть на часы, судорожно прислушаться, не пришла ли домой старшая дочь и уронить пару слез на подушку, понимая, что дочь появится лишь утром, чтобы принять душ и переодеться в университет, а мобильный ее отключен, чтобы не принимать каждые полчаса звонки матери. Несколько раз ее дочь заходила и в кофейню, но вечером, не позже полуночи. Всегда с разными парнями без машин, и заказывали они кофе только с ликером.

Днем здесь есть еще бармен, который только что пришел домой из клуба вместе со своей молодой гражданской женой и сладко уснул после планового секса. Утром он, как обычно, опоздает на работу, а его жена пропустит первую пару в институте.

Сейчас обычная жизнь спит вместе с охранником Димой в задней комнате маленького здания кофейни.

Есть только ночные посетители, тихо бормочущий что-то ночное музыкальный центр, серая желтоглазая Сара, которая лениво умывается, развалившись на краю стойки, и официантка ночного кафе.

Ночные посетители нетребовательны. Каждый из них попал сюда случайно, и никто из них не станет постоянным посетителем, потому что будет ненавидеть воспоминания об этой ночи…

Днем администратор строго запрещает мне садиться за столики к посетителям. Твое место за стойкой — это была ее первая фраза во время инструктажа для новой официантки. Ночью ее нет.

— Посидите со мной, пожалуйста… — робко попросила девушка. Ее низкий грудной голос мало походил на голос земной женщины, скорее так могла урчать Сара. Возможно, она могла красиво петь, но сейчас ее голос дрожал, а слова застревали в горле, словно капли на крышке заварочного чайничка. Глаза ее смотрели исподлобья, недоверчиво и испуганно. Она заказала арабику, как обычно делали ночные посетители, но я ясно видела, что ей нужен кофе по-парижски: приятно сладкий, с коньяком-четверкой, корицей и какао.

Я присела.

Сегодня были заняты 4 столика из шести. Возле окна, развернувшись спиной к залу, обнималась парочка. Они были совсем юными, худенькими и растрепанными. Тихо хихикали и целовались. Эта ночь была их вправе, они были центром мира, и весь мир замер, чтобы быть вынесенным за кулисы рабочими в серых костюмах. Они еще вернутся в мое кафе. Раз, а, может, несколько. Пока не разбегутся с ненавистью друг к другу, и больше никогда не приведут сюда своих друзей или новых любимых.

За столиком сбоку от стойки спала молодая светловолосая девушка. Она уже сползла по стулу, и только стена удерживала ее от падения. Она заказала ройбуш и апельсин, попросив не чистить и не резать его. Теперь на столике перед ней медленно покачивалась оставшаяся долька апельсина, всё еще наполняя зал своим ароматом, который причудливо смешивался с запахом кофе. А в стеклянной чашке дрожала поверхность совсем уже остывшего чая.

Напротив, около второго окна, спокойно пил кофе парень. Лыжную куртку он не повесил в гардероб, а кинул на соседнее кресло. Рядом был прислонен к стене массивный походный рюкзак. Парень ел пирожное, «черный принц», последнее оставшееся со вчерашнего дня.

Я вновь повернулась к девушке.

— Простите… — она запнулась, — я… не знаю… — голос дрогнул и булькнул, как бывает, когда сильная женщина не желает показывать другим своих слез. Обычно такие женщины не приходят в ночное кафе. Они запираются в ванной, чтобы умыться сразу после никем не замеченной истерики. Если б я была средневековым тираном, помешанным на идее вечной молодости, я непременно попыталась бы раздобыть пару кувшинов слез таких женщин в качестве эликсира жизни. Только таким как она удается победить своей красотой время.

Но и сейчас она не заплакала. Покрасневшие глаза мгновенно высохли, и она осторожно взяла в руки чашечку.

Я смотрела на нее молча, ожидая объяснений, почему она попросила меня сесть к ней, а не присоединилась сама к парню с рюкзаком.

— Вы извините, — снова начала посетительница, справившись со своим голосом. — Вы, наверное, заняты…

Последняя фраза была произнесена почти с мольбой.

Я отрицательно качнула головой и легонько улыбнулась в красивые глаза, которые не портили даже красные прожилки и остатки макияжа, смытые, видимо, слезами.

Она улыбнулась в ответ, слегка успокоившись.

— Просто мне так… неуютно… Вы, наверное, не понимаете, думаете, я сумасшедшая…

Голос ее снова задрожал. Я почти увидела, тонкую струну ее голоса, которую рвал шторм истерики. Гитару, неосторожно забытую на набережной, били волны. Гриф уже треснул вдоль и струны готовы были оборваться с жалобным воем и унестись куда-то в море.

— Нет, не думаю. Вам просто страшно.

Она вздрогнула и испуганно уставилась мне в глаза, словно я прочитала ее мысли.

Потом ее слезы вернулись.

— Да… Мне страшно. — Теперь она уже отчетливо всхлипнула.

Я поднялась и пошла к стойке делать «парижский кофе». Она наблюдала за мной широко распахнутыми глазами.

В динамике захлебнулась очередная мелодия и на миг воцарилась полная ароматов кофе и корицы тишина.

Зажужжала кофемолка, и, словно дождавшись этого момента, музыка вновь полилась в пространство.

Юная девушка зашевелилась и забормотала что-то во сне.

Краем глаза я заметила, как качнулись слева каштановые пряди. Привстав в кресле, испуганная девушка выглядывала что-то в окне. Потом снова села и спрятала лицо в ладонях. Почему-то мне вдруг очень захотелось прикоснуться к ее волосам. Отвести короткие пряди от висков, открыть белый лоб.

Я сняла кофе с горелки и перелила в бокал. Подумав, добавила еще кусочек плиточного шоколада, и долила в бокал еще коньяка.

Когда я вышла в зал, она все еще прятала лицо в ладонях. Руки слегка дрожали. Я замерла, разглядывая ее ногти. Теперь сомнений не оставалось. Это был самый странный день моей странной жизни. Ее тонкие пальчики оканчивались аккуратно подстриженными ноготками, не длинными и не короткими, не покрытыми лаком. Это были ноготки аристократки, танцовщицы и прилежной супруги.

Ни та, ни другая, ни третья никогда не появилась бы в моем кафе.

Я поставила бокал и блюдце перед ней и снова села напротив.

Она не удивилась, только задала глазами вопрос: зачем это?

Я отодвинула чашечку с кофе и указала взглядом на коктейль.

Она взяла ее обеими руками, согревая ладони, и поднесла к лицу.

Уже через несколько секунд она пила его маленькими глотками, наполняясь теплом и постепенно успокаиваясь.

Я молча наблюдала.

Эта странная девушка пробуждала во мне странные, уже почти забытые, изгнанные жизнью и работой в ночной кофейне, ощущения. Желания…

Перестав дрожать, она протянула белую руку к шоколаду. Черный шелк вспыхнул перед моими глазами белой окантовкой кружев. Материя потекла сквозь пальцы, и оказалась прядью каштановых волосы, когда я снова вернулась к реальности. Мои ладони, лежавшие на столике и все еще хранящие ощущение шелка, сами собой сжались.

Она тряхнула головой. Прядь прямых мягких волос упала на лоб, и она убрала ее рукой, откинув назад.

Я поняла, что могу продолжать разговор.

— Чего ты боишься?

— Я кое-что сделала… Кое-что…

Она усмехнулась

— Такое не забывается просто так. Я не знаю, что со мной будет, но я очень, очень боюсь…

Музыка тихо постанывала. С урчанием потянулась Сара. Спрыгнула на пол, выгнулась снова, вонзив когти в одно из кресел.

Парень с рюкзаком улыбнулся, наблюдая за ней.

К двери с шорохом и тихим смехом прошла парочка влюбленных. Мальчик замер у стойки, глядя на меня, и положил деньги поверх меню. Затем кивнул и вышел. Я кивнула в ответ.

Скрипнула дверь, внутрь ворвался холодный поток, превращая воздух в пьянящую смесь из запахов инея и корицы.

Темноволосая девушка поежилась.

Я все еще сидела напротив, и мне казалось, что от ее волос отделяются тонкие нити страха, мольбы о защите, нежности и неясной злости к миру. Нити опутывали меня, как паутина, проникали внутрь, заставляя сердце не биться даже, а странно дрожать, а мысли — путаться.

Я взглянула на часы. Было без четверти часа пять.

Она тоже подняла глаза.

Словно сговорившись, все посмотрели на блестящий круг над дверью. Парень опустил Сару на пол. Девушка с апельсином резко проснулась и теперь часто моргала, восстанавливая зрение.

Они слушали нас.

И я понимала, что девушке куда легче и приятнее было бы остаться сейчас со мной наедине.

Она вздохнула, слегка касаясь моей руки, чтобы привлечь внимание. Я шевельнула губами, скорее предлагая ей довыдумать за мной улыбку, чем действительно улыбаясь, и сжала ее пальцы. Они были все еще прохладными, несмотря на коньяк и шоколад.

Ее глаза, казалось, распахнулись и стали еще огромнее, чем раньше. Они молили.

— Сейчас ночь. — Тихо проговорила я. Когда не знаешь, что сказать, не нужно молчать. Нужно быть искренним. — Сейчас ты живая. А утром это уже будешь не ты. Зачем тебе бояться за кого-то другого? Я не знаю, что будет со мной и с тобой утром, и я не боюсь.

Она шевельнула ресницами и снова посмотрела в окно. Вдруг сквозь синий воздух я заметила, какие длинные и изогнутые у нее ресницы. Кончики их были светлыми, почти полупрозрачными, но это именно они делали ее глаза такими невероятными, огромными, испуганными. Хотя и не понятно было, почему.

Как будто чувствуя мой взгляд физически, она немного поежилась и коснулась века. Потом легко вздохнула и опустила лоб на наши с ней сплетенные руки.

Я приблизилась к ее волосам, вдохнув их аромат.

Они пахли ночными летними цветами и корицей.

— Не бойся, — я говорила еще тише, чем просто шепотом, но точно знала, что она услышит или почувствует каждое слово. — До утра еще целая жизнь, а все плохое будет только утром.

Светловолосая девушка доедала апельсин, медленно разбирая его на прозрачные оранжевые волокна, хрупкие и нежные. Парень давно отгородился от нас наушниками и синей палочкой современного плеера. Его рука бездумно гладила Сару, уснувшую на его коленях.

Девушка на моих ладонях дышала уже очень тихо, словно спящая. Но я знала, что она не станет тратить на пустой сон свою жизнь, так тонко пахнущую кофе и корицей. Мы с ней слишком любим запах корицы…