Живу я заброшенный, скошенный.

Один, и мне одиноко. Жестоко.

Никого рядом, не обласкан взглядом,

C тех пор, как я один.

Сапоги стоят гармошкой в прихожей старой — парой,

Перчатки глядят с печатки — вдвоем, призывая:

«Споем?», — загибая по пальцу, дразня. Друзья.

Сколько их было? Знакомых, лиц, глаз, фраз…

Ни сколько. Не счесть. Не было.

Светло… стало. Наполнилась комната жизнью,

Направленную через призму…окна.

Не радостно. Не горестно. Одно. Один. Поздно…

Думать, решать и ждать…ответа,

Что если бы так, и если бы это…

«Если» — пустое слово.

Отдает пустым звуком-стуком,

В пустом кувшине-графине,

В пустой комнате, на пустом столе.

Стол — гол. Ты — мой друг.

Ты мне мил и был. Ты один — мне сын.

Но тебя — не может быть два.

Закрываю глаза — слеза.

Ей все грезится черное четное два.

Дрова…на дворе. Холодно. Солоно.

Натопить бы печь да лечь.

Укрыться тяжелым теплым одеялом…

Устало, закрыть бы глаза, да ваза…

Кувшин на столе, не дают забыться.

Стол — искрится, струится…словами,

Боится меня — «ведь побьет»,

Но зовет, и руки все тянет — манит,

Весь рифмами изойдет.

Долго звал меня. Взвывал и ждал.

Я все-таки встал. Оделся в мужичий «камзол» и сел…

За исписанный стол. Стал читать и ждать…

Мыслей, бегущих галопом во мне, в тишине.

Где…они? Что…они? Вот!

Кудри жжет!

Как хорошо! Пошло!